Семейные тайны - Кристин Сэлингер

Кристин Сэлингер

Семейные тайны

Об авторе

Кристин Сэлингер уже знакома тем читательницам, которые интересуются изданиями «Панорамы», по вышедшим соответственно в 1996 и 1997 годах романам «Дуэт для влюбленных» и «Отчаянная и нежная». В серии «Скарлет» Кристин выпустила в 1999 году предлагаемый здесь роман «Семейные тайны» («The Family Skeleton», 1999), который принес ей заслуженный успех.

Детство Кристин провела в Шотландии, недалеко от городка Перт и навсегда полюбила суровую природу этого края. Затем семья переехала в Штаты. Училась она в Колумбийском университете, который закончила в 1983-м с дипломом специалиста по детской психологии. Нельзя не заметить, что героиню «Семейных тайн» писательница наделила автобиографическими чертами. Кристин живет недалеко от Ричмонда (штат Виргиния) в большом доме. Она замужем, имеет двоих сыновей-подростков и все свободное время посвящает литературному творчеству. Пишет не только романы, но и статьи, эссе, сценарии. Мечтает увидеть телевизионный или художественный фильм по одному из своих романов.

В серию «Скарлет» включаются лучшие образцы современного англо-американского любовного романа. Они выходят в свет на русском языке вскоре после английских изданий по формуле «Вчера в Лондоне — сегодня в Москве».

Серию «Скарлет» можно выписать по почте наложенным платежом. Заявки направляйте по адресу: 111250, Москва, а/я 56 «Скарлет»

ПРОЛОГ

В тринадцать лет Филипп Куинн умер. Но на том свете он пребывал недолго. Усталые врачи муниципальной больницы Балтимора, трудившиеся как проклятые за скромное жалованье, вернули его к жизни через девяносто секунд, показавшихся юному Филиппу целой вечностью.

Причиной его короткой смерти послужили две пули, выпущенные из открытого окна угнанной «тойоты». Палец, спустивший курок дешевого короткоствольного револьвера, принадлежал одному из его близких друзей — точнее, условно близких, потому что у тринадцатилетнего воришки не может быть настоящих друзей среди того сброда, который орудует на балтиморских улицах, пользующихся дурной славой.

Пули не задели сердца. Едва не задели. И этот факт Филипп впоследствии сочтет большой удачей для себя.

Истекая кровью, он валялся среди использованных презервативов и склянок из-под крэка в вонючей канаве на углу улиц Файетт и Пака, но его молодое крепкое сердце, несмотря на полученные повреждения, продолжало уверенно биться.

Все тело раздирала нестерпимая боль, словно кто-то вколачивал в грудь острые огненные льдинки. Но благодаря этой ужасной боли он оставался в сознании и слышал все, что происходит вокруг, — стоны других пострадавших, испуганные крики прохожих, визг тормозов, рев моторов и собственное прерывистое дыхание.

Он только что продал кое-какую электронику, украденную в трехэтажном магазине за четыре квартала отсюда, и теперь в кармане у него лежали двести пятьдесят долларов, часть которых он собирался потратить на порцию кокаина, чтобы скоротать ночь. Как раз сегодня кончился трехмесячный срок его пребывания в колонии для несовершеннолетних правонарушителей, куда его отправили за кражу со взломом. Он оказался на свободе, но без наркотиков и денег, отсутствие которых и толкнуло его на новое преступление.

Но, похоже, ему опять не повезло.

Черт побери, как больно! — только и думал он. Все другие мысли тонули в дикой боли. Он знал, что стал случайной жертвой. Целились отнюдь не в него. В те цепенящие три секунды перед выстрелами он успел заметить раскраску парня с револьвером. Он тоже так разукрашивал себя, когда действовал заодно с какой-либо из бандитских группировок, промышлявших на улицах города.

Если бы его отпустили из колонии днем раньше, он не торчал бы сегодня на этом чертовом углу. Его предупредили бы о предстоящей перестрелке, и он не валялся бы теперь в луже собственной крови на дне грязной канавы.

Замигали огни — синий, красный, белый. Крики людей перекрыл вой сирен. Полиция! Нужно смываться, тупо думал Филипп, изнемогая от боли. Он представил, как вскакивает на ноги и растворяется в темноте, потому что в воображении видел себя проворным уличным мальчишкой, каким был всегда. Попытка мыслить увенчалась холодной испариной на лице.

Он почувствовал на плече чью-то руку, потом чьи-то пальцы, щупающие пульс.

— Этот дышит. Давай сюда санитаров.

Его перевернули. Тело пронзила зверская боль, но не было сил выразить страдание криком, взорвавшимся звоном в голове. Он видел над собой плывущие лица, безжалостные глаза полицейского, хмурый взгляд врача. Красные, синие и белые лучи жгли ему зрачки. Рядом кто-то пискляво скулил.

— Держись, малыш, не умирай.

Зачем? — хотел спросить он. Зачем? Жизнь — сплошная мука. Ему все равно не удастся обмануть смерть, как он некогда себе обещал. Остатки его жизни неумолимо вытекают красной струйкой в канаву. Да и что это была за жизнь? С самого рождения его спутниками были лишь уродство и мерзость. А теперь еще и боль.

Так ради чего держаться?

На какое-то время он потерял сознание, погрузился в бесчувственное бытие, где царили мрак и блеклая краснота. Внешний мир напоминал о себе воем сирен, давлением на грудь и вращением колес машины «скорой помощи», в которой он теперь лежал.

Потом сомкнутые веки вновь обжег яркий свет и он полетел куда-то под аккомпанемент голосов, звучавших со всех сторон.

— Пулевые ранения в грудь. Давление восемьдесят на пятьдесят, падает. Пульс нитевидный, частый. Зрачки хорошие.

— Группа крови и перекрестная проба. Нужна полная картина. На счет «три». Раз, два, три.

Его тело резко дернулось вверх и опустилось. Ему все стало безразлично. Даже блеклая краснота посерела. Изо рта торчала резиновая трубка, и он не пытался избавиться от нее с помощью кашля. Он едва ли чувствовал в горле инородный предмет. Он вообще ничего не чувствовал и благодарил за это Бога.

— Давление падает. Мы теряем его.

Я давно потерялся, подумал он, рассеянно наблюдая за небольшой группой людей в зеленых халатах, сгрудившихся в маленькой комнате вокруг стола, на котором лежал долговязый светловолосый мальчик. Всюду кровь. Его кровь, осознал Филипп. Оказывается, это он лежит на столе со вспоротой грудью. Он смотрел на самого себя с участием праздного зеваки. Боль утихла, и от снизошедшего на него покоя и облегчения он едва не улыбнулся.

Он поднимался все выше и выше, пока сцена внизу не превратилась в жемчужное марево, а речь медперсонала — в неразборчивые отголоски.

И вдруг острая боль. Тело на столе дернулось от резкого толчка, всосавшего его в бренную оболочку. Он сопротивлялся, но недолго. Судьбу не переспоришь. Он вновь был в себе, вновь чувствовал и погибал.

Его следующее ощущение — покачивание в дымке дурмана. Рядом кто-то храпит. Комната темная, койка узкая и жесткая. В заляпанное окно сочится неяркий свет. Монотонно пыхтят и сигналят какие-то аппараты. Чтобы не слышать раздражающих звуков, он провалился в небытие.

Он находился в критическом состоянии два дня. Ему повезло — он выжил. Так ему сказали. Миловидная сиделка с утомленными глазами и седой врач с тонкими губами. Он им не поверил. И как тут поверишь, если головы от подушки не оторвать, а умопомрачительная боль возвращается каждые два часа, словно заводная?

Потом его навестили полицейские. Он был в сознании и чувствовал себя сравнительно сносно после дозы морфия, значительно притупившей адскую боль. Но не чутье. Он с первого взгляда узнал в вошедших полицейских. По походке, по обуви, по глазам. Они могли бы и не махать перед его носом своими удостоверениями.

— Закурить есть? — Этот вопрос Филипп задавал всем, кто проходил мимо. Он страдал без сигарет, хотя понимал, что у него не хватит сил даже на одну затяжку.

— Мал еще, чтоб курить. — Первый полицейский, изобразив отеческую улыбку, опустился на краешек кровати.

Хороший коп, устало отметил Филипп.

— Я взрослею с каждой минутой.

— Тебе повезло, что не умер. — Второй полицейский, сохраняя суровый вид, вытащил блокнот.

А это плохой коп, решил подросток. Он почти забавлялся.

— Мне все так говорят. А что произошло-то, черт возьми?

— Это мы собирались выяснить у тебя. — Плохой Коп приготовился записывать.

— Меня подстрелили.

— Что ты делал на той улице?

— Кажется, шел домой. — Филипп уже придумал, как вести себя на допросе, и теперь смежил веки. — Точно не помню. Может… из кино? — Придав голосу вопросительную интонацию, он открыл глаза. Плохой Коп, разумеется, не клюнул на его ложь, ну и черт с ним. Что они ему сделают?

— Какой фильм смотрел? С кем?

— Да не знаю я. В голове путаница. Я вроде бы шел-шел, а потом вдруг оказался в канаве мордой в грязь.