Сияние шести солнц - Акрам Айлисли

Айлисли Акрам

Сияние шести солнц

Теймур проснулся в темноте, не видно было ничего, кроме сероватого проема окна. Чуть поблескивал никель в изножье кровати. Завывал ветер. Казалось, он дует где-то внизу, далеко-далеко отсюда: но иногда он вдруг налетал на соседние дома, ударялся о стены, тыркался в окна и, ревя, завывая, снова проваливался куда-то…

Теймуру казалось, что он сейчас не в Баку, не в однокомнатной квартире на последнем этаже пятиэтажного дома. И ветер не тут, не в Баку, он дует где-то в горах, на дне ущелья. Он загоняет в ущелье тьму, швыряет ее о скалы, а тьма орет, воет от ярости…

Теймур не помнил, чтобы за пятнадцать лет жизни в городе когда-нибудь просыпался бы вот так ночью. Только раз было что-то похожее, но тогда не он один, все общежитие поднялось среди ночи. Тогда нельзя было не подняться такая разразилась гроза! Настоящая — с ливнем, с молнией! Гроза старалась напугать город, но не похоже, чтоб Баку боялся ее. А Теймуру так хотелось, чтоб Баку испугался, чтоб гроза оказалась сильнее города — почему, он и сам не знал. Может быть, потому, что этот большой город напугал когда-то его, Теймура, а может быть, потому, что гроза принеслась откуда-то из их мест, где ветер гоняет в ущелье орущую, воющую тьму? Во всяком случае, глядя в окно, Теймур в сверкании молний видел высокие горы. Сейчас ветер тоже был ихний, тамошний.

Тот вечер, что зимой перегоняет снег с солнцепека в тенек, разжигает на склонах снежные костры, взметает с вершин холодный снежный дым… Весной этот ветер леденил фиалки, выросшие у арыка, фиалки мерзли, дрожали по ночам; мерзли и дрожали по ночам в холодных хлевах новорожденные телята и ягнята; они мычали, блеяли, плакали от холода; фиалкам тоже хотелось плакать, но фиалки не умеют плакать.

… Который был час, неизвестно. Да Теймуру и не надо было знать, захоти он узнать, можно было бы подняться, зажечь свет и взглянуть на будильник, стоящий на книжном шкафу. Не нужно было знать, сколько времени, потому что времени было много, слишком много — столько впереди было времени!.. Да еще то, прежнее, в котором застывали минуты и годы, которое медленно тает, приливаясь к теперешнему. И чем больше делалось времени, тем меньше оставалось надежды. В обилии времени была какая-то обреченность.

Он вспомнил, что спит с полудня. Хотел было встать, умыться, собраться с мыслями, но он не встал: по полному отсутствию звуков со стороны ванной ясно было, что воду еще не дали; в этом районе воду дают под утро. Он снова попытался уснуть, призвав привычную свою мечту, всегда успокаивавшую, навевавшую сон: сейчас она не принесла ни сна, ни успокоения. Она не согрела Теймура, не вселила в него уверенности. Наоборот, все, что случилось вчера, предстало вдруг во всей своей отвратительной яви. Он еще отчетливее ощутил ужас случившегося, потому что оно, случившееся, что-то отняло у мечты.

Заснуть он не мог. Думал о том, в чем причина вчерашней его неудачи? Причина того, что он лежит без сна… И снова перенесся мыслью туда, в горы, где ветер гоняет в ущельях ревущую, воющую тьму. Потому что мечта, многие годы навевавшая ему сладкие сны, тоже родилась там, в тех местах.

"В БАКУ ТРАМВАЙ ЕСТЬ…"

Когда учитель Мурсал, держа за руку сынишку, осторожно постучал в калитку, профессор Джемшидов расхаживал по айвану. Село солнце, горы покрыла тень, потянуло прохладой; в летнюю пору это лучшее время дня. Джемшидов, не выносивший жары, только под вечер и мог вздохнуть свободно. Только в эти вечерние часы он оживал и у него хватало сил отдаться размышлениям, в остальное время Джемшидов чуть живой лежал на раскладушке под деревом.

Джемшидов по стуку узнал, кто к нему пожаловал. Во-первых. стучать так мог единственный в деревне человек — учитель Мурсал. Во-вторых, учитель Мурсал значился первым в списке тех немногих лиц, которые подходили к калитке Джемшидова; он был единственный из представителей здешней интеллигенции, считавший своим долгом наносить визиты земляку-профессору. Стоило профессору прибыть в деревню, на следующий день, всегда в одно и то же время учитель Мурсал тихонечко стучал к нему в калитку. Он мог простоять перед калиткой час, два часа, но постучать чуть громче не мог — не позволяла учтивость.

"Входите!" — бросил профессор, обернувшись к калитке, потом зашел в дом, сказал жене, чтоб достала из старого портфеля сотенную бумажку, а это также свидетельствовало, что Джемшидов не сомневался: пришел учитель Мурсал.

Приподняв скатерть на стоявшем посреди веранды столе, Джемшидов сунул туда сотенную. И снова просто так, без надобности вошел в комнату, вернулся, опять вошел — профессора нервировал этот осторожный стук в калитку, потому что стук этот всякий раз раздавался в драгоценные часы его размышлений. Кроме того, в уверенности, что стоявший у калитки человек не мог быть никем, кроме учителя Мурсала, не было ничего отрадного; глядя на этого человека, Джемшидов всякий раз ощущал, как у него поднимается давление.

Именно поэтому Туту-ханум и встревожилась, узнав, что явился Мурсал.

— Возьми себя в руки, — шепнула она мужу, выходя на айван. — Гость есть гость, пришел — милости просим, что ты на всех так злишься?

Профессор ничего не ответил, кивнул. Да и некогда было отвечать: учитель Мурсал, держа сына за руку, уже поднимался по ступенькам.

— Добрый вечер! Гостей принимаете?

— Добрый вечер! — ответил Джемшидов, а сам подумал: "Гостей!.." И еще подумал, что как не стыдно, как совести хватает у дурака — каждый раз одни и те же слова!

Подоспела Туту-ханум.

— Добро пожаловать! — приветливо сказала она. — Здравствуйте, дорогой Мурсал! И ты, здравствуй, детка! Сыночек ваш? А как зовут?.. Как тебя зовут, милый?

— Теймур меня зовут! — нисколько не смутившись, сказал мальчик.

— Это который же у тебя? — подал голос профессор,

— Я уж и счет потерял! — учитель Мурсал усмехнулся. — Должно, шестой. Младший, да еще единственный сын, избаловали парнишку… Вчера услышал, что к вам собираюсь, пристал, как с ножом к горлу; возьми да возьми! Даже есть не стал…

Профессор повернулся к жене.

— Принеси ребенку поесть!

— Я не в том смысле… — учитель Мурсал залился краской. — Он обедал, сыт…

Профессор хотел что-то сказать, не сказал. Только сердито заворочался на стуле.

— Я не хочу есть! — сказал мальчик. — Конфет хочу! — и показал на прикрытую салфеткой вазу.

— Теймур! — воскликнул учитель Мурсал. — Ты что? Что ты?

— Домой хочу!

— Хорошо, хорошо, сейчас пойдем! Разве ты не хотел повидаться с дядей профессором?

— Нет!

— Тогда иди, я сейчас,

— Это хлеб, мальчик, — профессор приподнял салфетку. — Конфеты едят после ужина.

— Видишь, — сказал Мурсал сыну, разочарованно глядевшему на хлеб, салфеточкой прикрыли, чтоб мухи не садились.

Мальчик повел глазами по сторонам, выглядывая мух. Взгляд его наткнулся на грушу, свисавшую над перилами.

— Грушу хочу! — заявил он, снова вогнав отца в краску.

— Они еще не поспели, сынок.

— У вас тоже мухи? — спросил профессор, отворачиваясь от мальчишки.

— Дети, как мухам не быть? — Мурсал виновато улыбнулся. — У вас-то они откуда?

— Не в детях дело! Двор надо в чистоте содержать.

— Как его будешь содержать, когда дети? Невозможно…

— Вы всегда найдете оправдание! — Джемшидов раздраженно поморщился. Детей воспитывать надо, а вы одно знаете — плодить! — Если к порядку не приучены, конечно, чистоты не будет. Вонь — пройти невозможно.

— Я грушу хочу!

Туту-ханум, встревоженная, вышла на веранду: мальчик капризничает, муж начинает нервничать. Сорвала две неспелые груши, протянула Теймуру.

— Держи, детка! Только не ешь, еще не дозрели. Поиграй… Сейчас чай будем пить, конфет тебе дам!

Сказала и ушла в дом. Мальчик немедленно принялся грызть зеленую грушу, и профессор почувствовал, что давление у него подскочит, непременно подскочит.

— Как дела в Баку? — осведомился учитель Мурсал. — Что нового?

— Ничего нового нет.

— В Баку трамвай есть! — сказал мальчик.

Мурсал улыбнулся, профессор — нет.

— А когда дети приедут? — спросил Мурсал, имея в виду семью профессорского сына.

— На это лето не приедут. Бешир докторскую защищать должен.

— А как его ребятишки?

— Какие ребятишки! У него не шестеро — одна-единственная дочка!

— Так я про нее. Единственная еще слаще!

Профессор вдруг заметил, что мальчик положил на стол обе надкушенные груши и того гляди разревется. Не желая перебивать гостя, он промолчал, лишь раздраженно заерзал на стуле.

— Беширова докторская — событие будет в науке! — уважительно произносит Мурсал.

— Почему ты так думаешь?

— Так ведь, небось, ученей-то нет?

— Найдутся и поученей! — Джемшидов старательно, отворачивается от мальчишки, уже начавшего всхлипывать.