Покуда я не изживу себя - Марина Морт

Марина Морт

Покуда я не изживу себя

Часть 1

Пролог

Я наблюдала, как они брели по коридору – юная молчаливая девушка и женщина средних лет. Живые, наивные, исполненные бредовых надежд новоселы.

Отчаяние давно стало моим синонимом.

Сегодня я решилась, хотя еще несколько лет назад даже мысль о подобном внушила бы мне отвращение. Так всегда делал Ян, за что я его ненавидела, но его игры закончились плохо, и теперь я обитаю здесь в одиночестве, так что никто не посмеется над тем, как легко я нарушаю собственные табу.

Я надеюсь, что сумею себя простить. Мне просто хочется рассказать обо всем кому-то, оставить след в нелепом мире живых. Зафиксировать себя на цифровой носитель. Исповедоваться, прежде чем кануть в небытие. Ну а что касается метода…у меня просто нет иного выхода.

Выйдя со стены, я двинулась вслед за новоселами. От них исходило тепло – бешеная энергия жизни… Я обогнала их, и девушка остановилась, почувствовав дуновение Иного Мира.

– Что случилось? – спросила ее спутница.

– Мне показалось…нет, все в порядке. Идем.

Это определило мой выбор – я помнила, Ян всегда говорил, что надо выбирать хорошего, чувствительного посредника, иначе ничего не получится. Тем более она напоминала меня саму – ее молодость, ее короткие темные волосы и некая отрешенность.

Я молниеносно направилась ей навстречу, но вместо того, чтобы просто пройти сквозь ее тело, задержалась в нем, прочувствовала его, титаническим усилием воли заставила себя разлиться по венам, проникнуть в каждый нерв, посмотреть на мир ее глазами. Она вздрогнула и упала на пол, содрогаясь в конвульсиях. Этот танец единения с потусторонней сущностью был похож на припадок эпилептика.

«Ты – это я, ты – это я…» – повторяла я, словно мантру. «Просто перестань противиться моей воле…»

Ее разум потерял контроль над плотью. Я заставила все еще слабо сопротивляющееся тело подняться на ноги. Женщина смотрела на меня с гримасой ужаса.

– Вероника, что с тобой?

– Это просто судорога, – сказала я. – Такое случается.

Я мысленно приказала ей забыть, ее взгляд затуманился, и спустя несколько минут она успокоилась, не помня абсолютно ничего, что случилось в коридоре.

Оказалось, они шли ужинать. Я вяло поковырялась в тарелке – потребление пищи внушало мне отвращение. Возможно, тело Вероники и испытывало голод, но я давно забыла, что это такое. Ее сущность бессильно паниковала где-то на периферии сознания, но мне легко удавалось ее блокировать. Обрести материальную оболочку после десятилетий бесплотности показалось противным – будто натянуть на себя содранную и уже начинавшую гнить изнутри кожу. Тем более я ничего не ощущала – только дергала за веревочки, словно кукловод-извращенец. Резиновая марионетка повиновалась плохо, с задержкой в секунду, и эти искажения меня раздражали.

Я решительно отодвинула тарелку и встала из-за стола.

– Я не хочу есть. Я хочу кое-что записать.

С лэптопом проблем не возникло – пальцы Вероники помнили, как танцевать над клавиатурой. Мне оставалось только посылать импульсы. Я забаррикадировалась в одной из комнат – пыльном убежище воспоминаний и пауков. Октябрьская ночь входила в свои права и обещала быть долгой, если не вечной. Что ж, у одержимой впереди было много работы.

Глава первая. Самоотречение

Я никогда не тешила себя надеждами о счастливом будущем. Когда мне исполнилось пять, я заподозрила, что жизнь не имеет никакого смысла. К пятнадцати я была в этом твердо уверенной. Старшая дочь богатых, но нерасторопных, приземленных родителей, живущих только материальными ценностями и не ищущих ни знаний, ни смысла. Моя мать была из когда-то знатного рода, отец – из простолюдинов, сумевших разбогатеть на торговле. У нее были деньги, у него – смекалка, и через несколько лет супружеской жизни они накопили состояние, которого должно было хватить на безбедную жизнь не только им, а даже их правнукам.

Они выкупили немного простоватый по архитектурному замыслу, зато большой дом в районе города, населенным в основном ремесленниками и мелкой буржуазией, и спустя год обзавелись еще одним ребенком, который, к сожалению отца, тоже оказался девочкой. Я была равнодушной к сестре точно так же, как и к родителям. Позже к равнодушию добавилась тень ненависти – когда я осознала, что была обречена на бытие по вине их похоти.

Сам город, в котором мы жили, был серым и угнетающим, окруженным маленькими деревнями, лесами и бесчисленными болотами. Он зиждился на торговле, и кроме ежедневной суетной рутины трудно было отыскать в нем что-то примечательное. Возможно, именно город воспитал во мне неисправимого меланхолика, и именно эта атмосфера заложила в мою душу склонность к самоуничтожению. Впрочем, сейчас это уже значения не имеет.

В какой-то момент все стало стремиться к неизбежному упадку. Стены покрывались мхом. Ночи и дни сменяли друг друга в гнусном вальсе бытия. Меланхолия не покидала меня ни ночью, ни днем. Однажды меня посетила мысль уйти в монастырь, но я, брезгливо поморщившись, отогнала ее от себя подальше. Я верила в Бога, но не в лживые догмы церковнослужителей.

Еще хуже все стало, когда мать озаботилась моей судьбой и начала искать для меня подходящую партию. От одного вида кандидатов меня подташнивало. Я не любила мужчин – впрочем, женщин я не любила тоже.

В семнадцать лет меня уже порядком тошнило от этой жизни. Я начала помышлять о самоубийстве. Эта возможность, освободится от жизненных оков, завораживала и медленно отравляла мой разум. Я никогда не боялась смерти, а тогда и наоборот, восприняла ее как спасение.

Друзей у меня не было, так что иногда я в одиночестве скиталась парком или заброшенным кладбищем, погружаясь в свои мрачные размышления, и однажды вечером поняла, что все уже предрешено.

Спокойная и умиротворенная, я отправилась на набережную – островок красоты посреди серого торгового городка, выстроенный многими поколениями князей и закрепивший за собой среди горожан насмешливое название «Венеция». Темные воды реки медленно размывали берег и опоры моста. В еле заметном течении можно было разглядеть возведенный, опять же, княжеской семьей, костел Святого Антония с устремляющимися ввысь шпилями и седое небо – перевернутое отражение райских сфер. Леденящий душу зов бездны…

Я не стала медлить, растягивать процесс – возможно, в страхе что смелость меня покинет, если я подожду еще хоть немного. Убедившись, что рядом нет случайного свидетеля, я быстро перелезла через хлипкий парапет – оставалось только разжать ладони. В моем сердце не было сомнений.

Я отпустила поручень и соскользнула с моста вниз. Через секунду холодная вода поглотила меня. Я покорно захлебнулась и медленно опускалась ко дну. У меня больше не было тела – оно стало абсолютно чужим и неподвижным. «Вот что такое – кануть в Лету…» – пронеслась в моем сознании последняя мысль.

А потом предо мной предстала Тьма.

Мир медленно обретал свои очертания – туман сгущался, образуя контуры предметов. Я осознала себя и поняла, что все еще существую. Оглядевшись, я увидела подвергшуюся странным метаморфозам набережную – ни солнечного луча, ни пения птиц, даже звуки города было слышно как из-за слоя ваты. Предметы тронуло еле заметное разложение – где-то появились трещины, что-то покрылось слоем пыли или слоем ржавчины.

И чувство всепоглощающего одиночества…

Я быстро выкинула из головы мысли про ад – без сомнения, это было то самое место, где я умерла. В своей смерти я была абсолютно уверенна. Темная вода беспрепятственно протекала сквозь меня – сквозь тень, жалкое подобие откинутого тела… Но меня не мучили сожаления – даже теперь, когда у меня ничего не осталось.

Я вышла из реки на берег и только тогда заметила людей. С брезгливой осторожностью они извлекали из воды самоубийцу. Посмотрев в свое мертвое лицо, я не испытала никаких эмоций. Зато я почувствовала, что испытывают те люди – смесь жалости и отвращения. Их чувства захлестнули меня подобно волне – абсолютная эмпатия. Поедание чужих переживаний с целью заполнения собственной пустоты.

Случайная свидетельница, молодая женщина, при взгляде на мой труп ощутила ужас – и я его переняла тоже. Он был сладкий – слаще карамели, хотя сравнения с физическими ощущениями и предметами здесь не совсем уместны. Я впитывала его в себя, пока поток сего чувства совсем не иссяк, а когда он закончился, опять очень остро ощутила пустоту.

Через несколько часов меня наконец-то опознали и отдали тело родителям. Я не буду столь сентиментальной, дабы в подробностях описывать далее происходящие события. Конечно же, мать с отцом плакали но, наверное, не столь от утраты, как от позора – тогда, в начале прошлого века, на самоубийство было наложено табу столь сильное, что нынче подобный запрет сложно помыслить. По городу поползли разнообразные слухи, здорово повредившие семейной репутации; священник отказался отпевать столь великую грешницу, как я. Отец все же сумел договориться с могильщиком, и меня погребли на кладбище, а не где-то на отшибе, как поступали со всеми остальными пропащими людьми, посмевшими распорядится временем своей смерти. На моем надгробии не было ни креста, ни фотографии – только имя и две даты, между которыми черточка пролегала столь короткая, как и моя бредовая жизнь. К тому времени, когда последняя пригоршня земли была брошена в могилу, я стала достаточно мудрой, дабы о ней, жизни, не горевать.