Бывальщина пограничника Гривы - Григорий Кирилюк

Григорий Кирилюк

Бывальщина пограничника Гривы

Повесть

 Повесив через плечо сумку с немудренным харчем, Гордей Грива отправился в дальний путь. Манила его пограничная застава, где служит старший брат Герасим. Вот и он станет пограничником.

Большое огорчение ждало Гордея на заставе: оказывается, его брат завершил службу и поехал в город работать на заводе. Но парень ни в какую не хотел возвращаться домой. Ночевал в поле под копной, а днем ​​упорно бродил вокруг отряда. Пока все–таки не взяли пограничники его к себе. Конечно, сначала Гордей мыл пол в казарме, чистил на кухне картошку… Но через несколько лет он вышел–таки на охрану священной границы Отчизны. Сообразительным пограничником стал Гордей Грива.

Повесть «Бывальщина пограничника Гривы» — это короткая история жизни только одной пограничной заставы, к которой в летний день 1932 года подошел паренек Григорий Кирилюк, сам автор интереснейшего проникновенного рассказа…

© Овсянникова Л. Б., перевод с украинского, 2013 г.

Рисунки М. Нестеренко

Обложка Я. Гуливатого

ГРИВА СТАЛ ПОГРАНИЧНИКОМ

Высоконько завернув латанные–перелатанные штаны, повесив через плечо сумку с сухой лепешкой, луковицей и вареными яйцами, Гордей Грива тронулся в дальний путь.

До Белой Церкви шел с Петриком.

Петрик был на год старше Гордея и имел полных шестнадцать лет. Зато Гордей был выше ростом. И в ходьбе оказался резвее. К тому же Петрику мешала полненькая сумка вареников с творогом. Мать Петрика держала удойную корову, а у Гривы прижилась такая себе круторогая, облезлая и сухоребрая рябуха, что от нее ни молока, ни творога, ни масла даже на большие праздники не имели. Одно название, что корова.

— Вы куда чапаете? — догнав мальчишек аж под Белой Церковью, спросил знакомый извозчик.

— В армию, — гордо ответил Грива.

— Ну–ну, вояки… Ну–ну…

Извозчик еще долго нукал, и нельзя было понять к кому: или к лошадям, или к путешественникам.

Да мальчишки не прислушивались к его ворчливому голосу. Их манила волшебная мечта — если не служба в легендарной буденовской части, то уж точно в пограничном отряде.

Белая Церковь не так уж и далеко. Каких–то шестьдесят километров от их села. На третий день путешествия друзья вошли в город, еще не виденный, но памятный по Шевченковскому «Кобзарю».

С опаской перешли каменную шумливую плотину на реке Рось, одновременно чихнули возле поседевшей мельницы, всласть насмотрелись сквозь поржавевшие решетки на костел и робко приблизились к воротам с красным грибком.

— Вы к кому, ребята? — вежливо спросил дежурный красноармеец с длинной и очень желтой винтовкой.

«Безусый, а уже, наверное, воевал», — с завистью думал Грива, глядя на задымленный штык.

— Так вам к кому? — более требовательно повторил дежурный.

— Та–та–а… хотим служить в буденовцах, — неуверенно протянул Петрик. — В армию, значица…

Гордей стоял рядом с другом и всем своим видом подчеркивал готовность стать буденновцем.

Красноармеец внимательно посмотрел на мальчишек.

Штанины они уже отвернули по самые косточки. Босые ноги чернели засохшей грязью, словно были в грязных ботинках. Сумки мальчишки задвинула аж за лопатки.

В таком молодецком виде их и застал вызванный дежурным командир. Это был плечистый, стройный, с коротко подстриженными усами кавалерист. Оглядев ребят с головы до ног, командир чуть заметно улыбнулся краешком губ и спросил тоже, что и дежурный. Тут Грива не утерпел и, опережая своего товарища, выпалил:

— Возьмите нас в пограничники!

— А я хочу к буденовцам… — упрямо произнес Петрик и с укором взглянул на Гордея.

— Э, ребята, это вы не туда попали, — сочувственно ответил командир. — Идите себе на запад, просто на закат солнца. Там встретите пограничников, а мы не те и не другие…

С тем и пожелал им счастливого пути.

— Вот как… — разочарованно произнес Петрик. — Говорил же я тебе: — зря бьем ноги, — упрекнул Гордея. — Не послушался — вот и получай…

Петрик чуть не заплакал.

Позади мальчишек остались ворота с красным грибком, впереди плескалась Рось. Покупались друзья, поели молча, что было в торбах, и принялись советоваться. Петрик рвется домой. У него дома и вареники есть, и хлеб, и братья… А что же у Гордея? Старый, контуженный в боях с немцами и петлюровцами отец. В хате на стене под рушником портрет Николая Щорса, в дивизии которого служил отец Гордея. Около стола на скамейке всегда задумчивая сестра–калека. Возле печи хлопочет черноглазая мать. А где же старший брат Герасим? Эге, этот уже настоящий пограничник. Когда приезжал в отпуск, соседи не могли наглядеться на «зеленого» воина. Вспомнив про брата, Гордей с сожалением в голосе произнес:

— Как знаешь, Петрик, хочешь — иди со мной на закат солнца, а хочешь — возвращайся домой. Потому что я… я все равно пойду к пограничникам.

Молча провел Гордей друга за околицу Белой Церкви. Постояли немного под огромным дубом. Хмуро переглянулись. Тут как раз подоспел тот извозчик, который довез мальчишек до города. Петрик пристроился сзади на рессорах, и скоро его укрыло за клубящейся пылью…

Предвечерние лучи уже золотили рельсы железной дороги, когда Гордей, петляя меж угольными кучами, приблизился к грузовым вагонам. Вагоны, как и этот уголь, были запыленные, черные. И стены станции, и крыши, и заборы тоже хмуро темнели. «Вот тебе и Белая Церковь, — подумав Грива, — а что здесь белого?» Разве что (о ужас!) … белели зубы беспризорника, который привидением возник перед Гривой. Он алчно посмотрел на сумку незнакомца и, протянув измаранные угольной пылью руки, сказал:

— Шамать у тебя есть?

Гордей наспех отломил ему кусок лепешки, подал яйцо. Пока беспризорник уписывал еду, Грива внимательно и удивленно рассматривал его. Ростом он был ниже Гордея, но шире в плечах, короткошеий. На руках, словно ножницы, смешно раздвигались длинные пальцы. «Это, наверное, карманный воришка», — догадался Грива. На голове бродяжки под грязной кепкой вихрились давно не стриженные волосы. Босые ноги и плохонькая одежка были еще больше грязными, чем у Гордея. А настороженные синие глаза так и бегали вокруг, как у перепуганного кота.

Тут же, за черной кучей антрацита и познакомились. Бродяжка назвал себя смешным именем — Лека, а Гордея перекрестил в Жоржа. Лека чистосердечно учил его, что делать, когда прибудет пассажирский поезд.

— Сразу не подбегай к вагону, — приказывал Лека, — а подбеги тогда, когда паровоз на отходе подаст гудок. Ты цепляйся за железные перильца подножки, а я майну…

Он показал изгвазданной рукой на рельсы.

Когда наступили сумерки, подошел пассажирский поезд. Терпеливо поджидали путешественники отходного гудка. И, как только он быком заревел где–то впереди, прытью бросились к освещенному вагону. Гордей уцепился дрожащими руками за поручни, а Лека исчез под настилом вагона.

Может быть, Гордей и доехал бы без приключений до края родной земли, если бы в дороге поезд не догнал сильный ливень. Косые колючие струи полоскали его, как хотели. Молния выхватывала из темени мигающие телефонные столбы и, казалось, скакала рядом с вагонами. Гордей, зная, что в грозу опасно держаться за металлические предметы, отпустил поручни, просунул голову между деревянными ступеньками и, повернувшись ягодицами в поле, мчал таким образом в неизведанную даль. Паровоз искрился, словно одалживался у молнии огнем, кричал гудком в ночь.

Но вот поезд протарахтел на стрелках, притормозил ход, остановился на каком–то людном вокзале. И тут, словно из–под земли, перед Гордеем возник Лека. Он был сухоньким и довольным. Хлопнув Гордая по задубелым плечам, приказал:

— Валяй в обрезки!

— Какие-е об–рез–ки? — не попадая зуб на зуб, спросил Гордей.

— Под вагоном есть ящик с ветошью. Лезь, говорю!

Ну, ветошь, так ветошь, лишь бы тепло. Грива залез, укутался мягкими обрезками и заснул. А тем временем поезд мчал дальше, приближаясь к пограничной станции Каменец — Подольский. Лека крепко держался на ступенях вагона. Ему повезло — ливень прекратился, угомонились молнии.

Однако мальчишки до самой станции не доехали. Перед Каменец — Подольским пограничники проверяли у пассажиров документы. Об этом хорошо знал Лека. На коротенькой остановке он быстро вытащил Гордея из тепленького гнезда, незаметно отвел через желтеющую рожь на дорогу. И правильно сделал. Потому что оба имели такой странный вид, что и неопытный пограничник безошибочно определил бы, с кем имеет дело. Особенно броской была внешность Гривы. Родная мать и та, наверное, не узнала бы его. С крашенной кепки ему на лицо потекли синие волнистые полосы, какие можно видеть на размокших афишах. Старенький хлопчатобумажный пиджачок наершился промасленными волокнами обрезков. Заплата на колене непослушно обвисла, оголив поцарапанную кожу. И торба стала такою скользкой, вроде ее кто–то намылил.