Конек Чайковской. Обратная сторона медалей - Елена Чайковская

Елена Чайковская

Конек Чайковской. Обратная сторона медалей

В оформлении книги и переплета использованы фотографии из личного архива автора, а также

© Юрий Сомов, Михаил Климентьев / РИА Новости,

© Мастюков Валентин / Фото ИТАР-ТАСС

© Rvector, germip/ Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Чайковская Е., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Вместо предисловия

«Предисловие» – жанр сомнительный

Писать предисловие к любой книге опасно и ответственно одновременно. Зачем оно? Если это Иосиф Бродский или Иван Бунин и «предисловец» расшифровывает читателю своими словами гениальные стихи или прозу, его могут госпитализировать. А если это вялая графомания, то никакая блистательная аннотация не спасет и вступление вызовет у читателя презрительную иронию или даже ненависть, если он дочитает до конца.

В данном случае повествование соткано из биографии давно мне знакомого и дорогого человека. И я бы свою скромную запись назвал не «предисловие», а «предвкушение». Предвкушение удивления перед мощнейшей фигурой, олицетворяющей уникальный комплекс полноценностей.

Мои эмоции, конечно, невозможно вместить на одну страницу. Поэтому восклицаю лозунгом: Чайковская – субъект глобального бесконечного удивления! Удивительная женственность и красота (что не синонимы) при железной воле и проницательном остром уме. Трогательнейшая круглосуточная забота обо всех, кого она любит и «курирует». Архипрофессиональный тренерско-педагогический талант, неиссякаемый ни с годами, ни с ситуациями. Детская «алчная» любознательность ко всему, что происходит в мире искусства.

Знаю по себе (не понаслышке), что с возрастом все чаще тянет к спячке, к берлоге в любое время года – отсюда апатия и припадки склероза.

Однажды придумал, что склероз – это не когда что-нибудь забываешь, а когда забываешь, где записал, чтобы не забыть. Чайковская помнит всё (она, например, помнит наизусть все возможные и невозможные телефоны, любой текст она с ходу читает справа налево – не на иврите, а на русском туда и обратно).

Она моментально реагирует на беду и щедра максимально. Правда, иногда ее зашкаливает – пару раз назвала меня гением (конечно, из сострадания).

Леночка очень много для меня значит. Как-то, поднатужившись, я придумал двусмысленное название ее фирмы «Конек Чайковской». Ей понравилось, и я счастлив.

Когда вы прочтете сей искренний монолог Чайковской, то ощутите, что он вырывается за рамки единичной судьбы – это яркий срез биографии нашей многострадальной Родины.

Сегодня плюнуть нельзя без рекламы. Боясь показаться старомодным, рекламирую: ПРОДАЙТЕ АЙФОНЫ, РАЗБЕЙТЕ ЧЕМ-НИБУДЬ КОМПЬЮТЕРЫ, ВЫКИНЬТЕ В ФОРТОЧКУ ТЕЛЕВИЗОР – ЧИТАЙТЕ ЧАЙКОВСКУЮ!

Прочитав один раз, второй будете читать бесплатно!

Александр ШИРВИНДТ

Глава 1

Немецкий самородок

«Жена главного режиссера Театра Моссовета Юрия Завадского, великая балерина Галина Уланова жила вместе с его труппой в Доме колхозника Алма-Аты. Получала дополнительный паек. А я, пятилетняя, постоянно пробиралась под ширмами и полотнами, за которыми обитали народные артисты Советского Союза, к Улановой. И прима Большого театра меня, любопытную «немку», подкармливала шоколадом из артистического пайка…»

Сегодня многие начинают изучать свою родословную – в надежде отыскать какие-то благородные корни. Появляются новые русские дворяне. Графини с баронами, князья с княгинями…

Мне искать в архивах ничего не надо. И выдумывать того, чего не было, тоже не нужно. Я достаточно хорошо знаю истоки своей семьи, часть которой, как и многие в нашей стране, попала под каток репрессий.

Мой папа, Анатолий Осипов, прослужил всю жизнь в славном, знаменитом Театре Моссовета. А родом он был из калужского села с хрустальным именем Самородки.

Так что я, урожденная Елена Осипова, наполовину из Самородков.

Мать с отцом познакомились до войны – в театральной студии.

Папа был потрясающий актер. Он фантастически пел и замечательно танцевал. Когда нас с матерью выслали из Москвы в невообразимо далекий казахстанский Чимкент в 1941 году, отец остался служить в театре. Перед ним не стоял выбор – «семья или работа». Жизнь была такова – и ее надо было принимать…

Папа четыре года с фронтовыми бригадами выступал, кажется, на всех фронтах Великой Отечественной. Читал бойцам поэму «Василий Теркин». И даже танцевал на палубе корабля Балтийского флота – в семейном архиве сохранилось такое фото.

А нам с мамой четыре года было не до танцев и песен. Нам просто нужно было выжить.

До войны на запад от Москвы, на Минском шоссе, стояли дачи Театра им. Моссовета. И мы там жили, в поселке Жаворонки. Сейчас это престижное, дорогое, плотно застроенное особняками место. Такие места в Москве теперь принято называть «стародачными».

А тогда, осенью 1941 года, гитлеровцы подходили к Москве и меня с мамой, как фольксдойче, то есть исконных немцев, живущих в России, выслали подальше – с глаз долой из сердца вон. За три тысячи километров от столицы. В Южный Казахстан.

Почему мы оказались в числе немцев? В маминой метрике стоит запись «Татьяна Пастухова». Но вообще-то она по матери Гольман – или, если соблюдать правила немецкого произношения, Хольман.

Ее мама умерла от рака, когда девочке едва исполнилось 4 года. У мамы были сестра и брат. Всех троих подобрала бабушка Гольман, дочь барона Гольмана.

До революции это был уважаемый в России дворянский род. Довольно богатый. С доходными домами. После революции 1917 года большую часть недвижимости, конечно же, у семьи отобрали. Например, знаменитое подворье в Сокольниках.

Другая ветвь маминого рода тянется к изготовителю фарфора Барулину.

На фарфоровой мануфактуре прадеда специально для свадьбы моей бабушки изготовили сервиз на 400 персон. Тончайший был фарфор, розовый с белым.

То есть у семьи имелась интересная история. Особенно по маминой линии. И даже при советской власти они смогли сохранить кое-какие накопления, несмотря на обыски и изъятия.

Когда началась война и стало понятно, что нас не сегодня завтра вышлют из столицы куда подальше, мать совершила то, что позже нас спасло в казахстанских степях. В мои колготки, в кофту и в платье, как-то очень грамотно и незаметно для тех, кто нас потом проверял перед высылкой, она вложила кисеты замшевые. Их, кажется, было всего три. Но они были большие, бархатные, плотные, на веревочках. В старые времена в таких табак держали. А мама в кисеты эти напихала под завязку царские золотые червонцы.

Часть монет дала в дорогу наша удивительная антисоветчица тетя Лиза. У нее была органическая ненависть к большевикам. Всегда говорила так: «Если бы эти не пришли, эх, как бы мы жили!»

Часть золота получили от тетки, а часть этих червонцев оказалась маминым наследством. Вот эти николаевские золотые монеты нас за годы ссылки в Чимкенте и спасли. Когда нужда совсем прижимала, мать шла менять один червонец на буханку хлеба.

Вместо паспорта, который у нее отобрали в НКВД при высылке, ей дали справку, что она и ее дочь – фольксдойче. Пойди – попробуй с такой бумажкой устроиться хоть на какую-то работу. Она помыкалась-помыкалась – и с трудом устроилась на хлебокомбинат. Московскую ссыльную актрису взяли загружать-разгружать машины. Мать таскала мешки вместе со здоровыми мужиками. И, конечно же, надорвалась. Пришлось ей делать операцию.

Но вообще, конечно, я мало что помню из той азиатской ссылки. Однако годы в Чимкенте мне хорошо, внятно напомнили о себе позже – в Казахстане я замечательно легко заработала открытую форму туберкулеза. Этот «подарок» обнаружился уже в Москве. И, кстати, во многом определил мою судьбу.

В самом конце войны Театр им. Моссовета, где служил мой отец Анатолий Осипов, приехал с гастролями в Алма-Ату, тогдашнюю столицу республики.

В то время, насколько я понимаю, стараниями художественного руководителя театра Юрия Завадского, маме и мне выдали разрешение приехать из Чимкента к отцу. Всего 700 километров между нами. Мы, конечно же, приехали.

Меня с мамой поселили в алма-атинском Доме колхозника. Там же разместили и всю труппу московских актеров. Вокруг за развешанными простынями и расставленными ширмами несколько недель жили лучшие артисты Советского Союза. Они были знамениты на всю страну и жили за перегородками, которые ни от чего не защищали.