Торжище брака - Вера Крыжановская

Вера Крыжановская (Рочестер)

Торжище брака

I

В чудный майский вечер 1879 года несколько молодых девиц с воодушевлением болтали в обширном дортуаре, рассматривая содержимое бесконечного числа ящиков и картонок, разбросанных по полу и столам, которые стояли между кроватями, однообразно застланными белыми шерстяными одеялами.

Волнение пансионерок было вполне понятно. Все они находились накануне столь нетерпеливо ожидаемого дня. Завтра, после обедни и раздачи дипломов, они навсегда расстанутся с аристократическим пансионом Гортензии Виллис, вступят в светскую жизнь, столь заманчивую с виду, в которой каждая из них, наверное, рассчитывала найти счастье.

Молодые девушки без устали примеряли наряды, присланные им из дому, сравнивали и любовались ими. Мало-помалу они разбились на группы, и вопрос о нарядах сменился мечтами о будущем. Четыре девушки устроились у открытого окна и вполголоса беседовали об ожидающих их летних и зимних удовольствиях.

Одна из них, обладавшая очень громким голосом, отличалась особенной неутомимостью при перечислении предстоявших ей балов и вечеров, а также костюмов и бриллиантов, которыми она собиралась блеснуть на них; но с особенным удовольствием она останавливалась на многочисленных победах, которые она, без всякого сомнения, будет одерживать в свете.

Эта неутомимая воркунья, отличавшаяся высоким ростом и замечательно крепким телосложением, имела самую обыкновенную, хотя и решительную фигуру: чересчур развитый бюст, громадные руки и малосимпатичное лицо, которому большой рот, белые, острые зубы и вздернутый нос придавали какое-то вульгарное выражение. Звали ее Екатерина Карповна Мигусова. Она была дочерью одного очень богатого купца, сумевшего, благодаря своим миллионам, проникнуть в высшее общество, охотно посещавшее роскошные праздники и лукулловские обеды, устраиваемые в его великолепном доме. Он отдал свою дочь Екатерину в аристократический пансион госпожи Виллис не только с целью дать ей хорошее образование, но и ради того, чтобы она могла завязать знакомства с аристократическими семействами.

— А ты о чем грустишь, Тамара? — спросила одна из пансионерок, перебивая болтовню Мигусовой и обращаясь к одной из молодых девушек, которая давно уже умолкла и сидела в глубокой задумчивости.

— Нет, Надя, я не грущу, а просто задумалась о предстоящем отъезде, — ответила Тамара, целуя свою подругу, красивую блондинку.

— Если бы она и загрустила, то в этом ничего нет удивительного! Нельзя назвать особенно приятной перспективу покинуть Петербург и своих родных, чтобы ехать в Швецию, к чужим людям! — вмешалась в разговор Мигусова. — Откровенно сказать, я ничего не понимаю в дикой идее твоего отца, и на твоем месте, Тамара, я категорически объявила бы ему, что не хочу ехать! Отец очень любит тебя и, конечно, видя твою настойчивость, уступит твоему желанию.

— Нет! То, что ты предлагаешь мне, невозможно: я не могу не исполнить последней воли моей покойной матери.

— Но почему же она желала этого отъезда?

Лицо Тамары омрачилось, когда она ответила тихим голосом:

— Ведь вы знаете, что мама еще за несколько лет до своей смерти разошлась с моим отцом. Предвидела ли она, что он женится на другой, я не знаю; но только при свидании с ним, перед самой своей кончиной, она потребовала, чтобы меня отдали в пансион и чтобы все каникулы я проводила у госпожи Эриксон — ее кузины и лучшего друга; там же я должна прожить четыре года по окончании курса. Мой отец поклялся исполнить желание умирающей и сдержал свое слово. Неужели же я буду настолько легкомысленной, что воспротивлюсь воле умершей матери? К тому же я еду в Стокгольм без всякого отвращения. Я и моя мачеха вовсе не симпатизируем друг другу, она как тень стоит между мной и отцом. У тетушки же Эвелины я чувствую себя хорошо и очень люблю как ее, так и ее домашних. Ты знаешь, я всегда интересовалась живописью и если достигла в ней некоторого искусства, то обязана этим исключительно господину Эриксону — профессору живописи и известному портретисту. Он каждое лето серьезно занимался со мной и сказал, что если я хорошо поработаю в продолжение четырех лет, которые должна провести у них, то из меня выйдет настоящая художница.

Говоря это, Тамара воодушевилась, щеки ее покрылись румянцем, глаза засверкали наивным энтузиазмом. Это была очаровательная молодая девушка, резко выделявшаяся среди своих подруг необыкновенным изяществом форм: руки у нее были маленькие, как у ребенка, миниатюрное личико хотя и не отличалось классической правильностью черт, но, благодаря поразительной белизне кожи, розовому ротику и большим, прекрасно очерченным серым блестящим глазам, дышало какой-то неотразимой прелестью.

— Сделаться художницей? Вот так будущность, нечего сказать! — заметила с презрительной гримасой Мигусова. — И зачем? Благодаря Богу тебе нет необходимости зарабатывать кистью свой хлеб! Но я уже предвижу, что там, в Стокгольме, ты сделаешься настоящей мещаночкой, которая только и будет бредить живописью и хозяйством и в конце концов выйдет замуж за какого-нибудь меланхолического шведа. Брр!.. Они, говорят, ревнивы как турки! Нет, что касается меня, я отказываюсь от подобной будущности!.. Я даже не думаю выходить замуж раньше, чем через два или три года. Я хочу наслаждаться свободой, веселиться сколько мне угодно — и только почувствовав себя утомленной, выйду замуж за графа или князя.

Тамара, слушавшая ее сначала с недовольным видом, разразилась под конец громким и веселым смехом.

— Ты сама не думаешь о том, что говоришь, Катя… Ты должна выйти замуж только за того, кого полюбишь… А если любимый человек окажется без титула?.. Или представь себе (при этом на лице молодой девушки появилась лукавая улыбка), что не найдется ни одного князя или графа, который пожелал бы сделать тебя своей женой? Тогда как?

Маленькие голубые глазки Кати засверкали, губы сложились в насмешливо-презрительную улыбку.

— Нет, мой друг, это ты не понимаешь того, что говоришь… Наши графы и князья, по большей части, так хорошо сумели распорядиться своими состояниями, что теперь как рыба воды жаждут обладать богатой наследницей. Не пожелают взять меня в жены! Не беспокойся! Ты забываешь, что мы живем в век материализма и что у меня миллион приданого… Не пустые обещания, а миллион, лежащий чистыми денежками в государственном банке, не считая моих туалетов, бриллиантов, серебра и прочего. Нет, эта приманка привлечет ко мне столько князей и графов, что мне останется только выбирать из них любого!