Ближневосточное время - Ирина Маулер

Ирина Маулер

Ближневосточное время

Михаил Юдсон Температура радости

Ирина Маулер живет и пишет стихи в маленькой приморской ближневосточной стране со столицей в Иерусалиме, далековато от Москвы, от родимой метрополии с мраморными пещерками метро, летним листопадом, весенними сугробами и прочими приятными памяти вещами. Постранствуем по страницам:

Я сама себя пересадила

В этот зной.

Я сама от себя отпустила

Башен звон…

И тут же ожившим миражом возникают ветхо-новые, вечно заветные башни Иерусалима:

Незнакомый, а словно встречались всегда.

Листья клена летят через все города

И покорно ложатся под ноги тебе.

Город мира, как я благодарна судьбе!

Камень белый, а рядом шиповника куст,

Разминулись здесь Авраам и Иисус.

Над мечетью уверенно крестится лес —

Здесь живут в ожиданье чудес.

Землица обетованная, волшебная страна, изнанка изгнания, историческая родина с разлапистой пальмой под балконом и возвращающимися на круги хамсином – горячим ветром из пустыни. Смена времени, часовых поясов, а заодно городов и природы – милые сердцу липы на Ленинском, где «запах сожженной листвы проникает под кожу», пересаживаются, ностальгически перерастают в жаркую зелень Ришона Ле-Циона. Наступает ближневосточное время – не точное, размеренно идущее, по-московски бегущее, а левантийское, средиземноморское, ме-е-едленное, едва тянущееся караванно-улитно:

Растянуться на времени,

как на пляже,

Подтянуться на времени,

дотянуться... —

а потом вдруг взрывающееся (ближневосточный Биг Бэнг), мчащееся, разбегающееся галактиками минут и событий. Непредсказуемое… Да, здесь и дышится, и пишется иначе. Скитальческий галутный «вал и ров» заканчивается маккавейской «Стеной и Башней». Даже солнце совсем другое, безбашенно-активное, и, кажется, у облака иной облик. О, ближневосточное пространство-время – полное ям вер, рытвин распрей, худого мира, святой простоты, неустанно подкидывающей хворост в конфликт цивилизаций! Воистину – время вывихнуло сустав, а человечество малость свихнулось… «Искривление истории», – сказал когда-то Эйнштейн. Он же упреждал, что, изучая законы мироздания, мы должны вводить особое понятие-наблюдатель. Вот поэт – и есть таков. «Гейнеальная» трещина сущего проходит именно через сердце поэта. Читывал я – и хороших, и большей частью разных, приходилось. Но есть пииты – тих их стих, а слово ярко, ясно, звукописно. Не бренчат лирой, а вслушиваются в музыку сфер. Ирина Маулер – из этого славного ряда. Ныне, когда навис над Русью орифмованный смог, стеб застолбил слог, и наш век укоротил бренд «серебряный» до первых трех букв, встретить талантливое, самоцветное – редкостно и радостно. Лирика-романтика наперекор чернухе живет-поживает и на сегодняшней кириллице – и Ирина Маулер тому пример. Да, высокая температура радости чтения, ощущения света и добра, лада и гармонии, словно покачивается на строчках солнечная лодочка, ладья-тура Ра, – и не страшны на время рокировки судьбы, и даже ежедневный бред быта втягивает свои колючки… Причем самородность, самоцветность для Маулер не самоцель, а лишь еще один манок, кормовая манна для читателя – ближе, теплее – «входи, участник!». По мне, ее стихи напоминают живопись, они сродни холстам – письмена-слова подхватывает кисть. Строки Ирины – искры краски, отпечаток впечатления, отголосок первосолнца – бисерная вязь раннего импрессионизма и игра на высокопробном ложечном серебре русских символистов. Жар-пыль хамсина сливается с метелью – Сион в снегу, во сне ли, наяву, холмы Иерусалима околдованно колоколят, перезваниваются с малиновыми сорока сороками города Воробьевых гор, и в книге у Ирины Маулер в сугробах пальмы, на пруду рябины, кричат павлины, молятся раввины, замоскворецкая масленица чудо-дивно хороводится с ханукальным волчком… Москва – Иерусалим, маршрут творческой судьбы Маулер, точка исхода и пункт приюта. И время порою из ближневосточного, песочного – перетекает в вишневое, вешнее. Читатель, вглядись и расслышь – там вишня, как Шива, и ветви, как множество рук, и время у Маулер покрыто корой и смолой, пространство стиха прорастает не просто, не вдруг, а «будто» вплетается в «словно», и кроны и корни у слова, лов солнца и крова условно – улавливай слой смысловой…

Я осознанно мало цитирую саму Ирину Маулер, считаю, что цитата может сократить читателю чистую прелесть и радость познания сей поэзии. Поэтому – читайте сами, не откладывайте. «Ближневосточное время» ждет.

Вкус жизни

Иерусалим

В Иерусалиме благодать

Падает с цветущих миндальных деревьев.

Ментальная благодать.

Разве ты мог знать

В странах дальних – радость ли мука,

Мука ли, облако мух,

Минуты, годы разлук тебя ждут?

Но вера – это верхушка неба

У тебя в руке – ласточкой ли,

Краюхой хлеба – неважно.

Ты и вера – жизнь,

За нее держись,

Возле нее нежься,

Жмись к ней слепо

В этом городе – на самой верхушке неба.

Если хочешь стать бессмертным —

Стань горой, волной, ветром.

Если горой – над тобой небо

Тебе в глаза, на плечах – пледом.

Синего неба вечный век,

А в ногах маленький человек.

Маленький человек – кровь и кожа.

Маленький человек – у твоего подножья.

А можно морем – расправить плечи,

Лежать и смотреть на утро и вечер,

Платья менять, заплетать косы,

Грозно швырять на песок водоросли,

Стелиться приливами и отливами,

Маленького человека делать счастливым.

Маленького человека из греха и веры.

Маленького человека на твоем береге.

Ветром если – какие картины —

Сейчас Израиль, через час Россия,

Можно под гору, как на салазках,

Можно на гору – без страховки скалолаза,

Можно теплом, а можно и холодом

Обнять за плечи

Маленького человека

Из твоего родного города.

Маленького человека так ненадолго дышащего,

Такого маленького перед Тобой, Всевышний.

Мешок времени

Разный день – солнечный и дождливый,

День разносол, день пересоленный

Ставлю на стол я – по справедливости

Себе и гостям – поровну.

Чтобы с ложки первой вкус различать

Чтобы радоваться до конца, до неба,

Каждый день хожу я к рассвету встречать,

Словно дня такого раньше не было.

На качелях времени раскачивайтесь – качайтесь,

Душно если – значит, дни равнодушные,

Вариантов дней в мешке времени – нескончаемо,

Вытащить бы лучшие.

Время яблок на дворе – яблочное время,

Время прожитых надежд – август на судьбе.

Здесь, на этой стороне, в тишине степенной

Мягко стелется трава – под ноги тебе.

Здесь, на этой стороне, – травы пахнут нежно

И рябиновый настой лечит от беды.

Детство этой стороны – переулок снежный

И надежды узелок у речной воды.

Время яблок на дворе – яблочное время,

Время прожитых надежд – августа печать.

Здесь, на этой стороне, в тишине степенной

Мягко стелется трава – только жестко спать.

Слово

Волненье, случайность

На части, на малость,

На милость строки, наудачу

Слова то возносят над жизни площадкой,

То падают в ноги, ругаясь площадно,

То просят доверья, то просят пощады —

Слова, – вас прощаю.

Вы – первая помощь, вы воздух вокзальный,

Вы спица вязальная снов – нанизали

Пустыню и север, карету и шарик

Воздушный – как душно без вас мне,

Как страшно ночами.

За то, что – неважно, жара или холод,

За то, что за временем вечным походом —

Не хором, а тонким и тихим сопрано,

За странность, за страхи, за раны, за радость

На руки поднять, покатать по гортани

И в день не войти, а ворваться канканно

Коньками – по чистому полю страницы,

За счастье полета, не будучи птицей.

Бывают минуты мнимые —

Их ливнями моет.

Минуты бывают длинными —

Одуванчиками через поле,

Липовые минуты – запах меда,

Бабочкой-однодневкой,

«Нет» вместо «да»,

В апельсиновой клетке —

Не поется соловью, не дышится,

Минутка к минутке – тысячи

Сплетутся черемухой, чертополохом,

Холодный бок к горячему боку,

Бок о бок – добрые, злые —

Любые минутки, любые…

Забытые, брошенные —

В прошлое,

Желанные в будущем —

Будут еще.

Самые стоящие и настоящие —

Стойте рядышком.

Счастье

Счастье, когда части

Будущего в лего дня —

Лесом, озером, музыкой, бегущей

По нотам,

Дна не видно – бездонное будущее.

На мизинце – капелькой радуги,

Капелькой радости

Невиданной, видимой —

Сегодня, сейчас, хоть на секунду,

Минуту, час…

Музыка

Когда звучала музыка в саду

Нетерпеливо август тряс осину,

Которая прижалась телом длинным

К скворечнику,