Беглецы. Роман - Петр Алешкин

Беглецы

Роман

Петр Алешкин

© Петр Алешкин, 2016

ISBN 978-5-4483-3406-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Грехи наши

Роман Петра Алешкина «Беглецы» стоит особняком в череде книг современной русской литературы, хотя, с первого взгляда, кажется сугубо «алешкинским» по насыщенности событиями, крутым поворотам сюжета, по образности персонажей, мелодраматичности ряда сцен и прочим элементам, характерным для творчества маститого писателя.

Почитать же роман необычным заставляют мысли, которые порождаются при чтении оного… Допустим, начало… первая строчка:

«Повеситься можно было на трубе».

Ни одно произведение П. Алешкина не только не звучало столь безнадежно и отчаянно с первого же звука, не задавало столь трагичной интонации всему произведению. Так писались разве что древнегреческие трагедии, то есть авторами, которые были изначально убеждены в предназначении рождаться человеку для страданий и после совершения ряда смертных грехов, очутиться обреченным на вечные муки в страшном Тартаре. Ибо не мы вершим свою судьбу, а три Мойры ткут свои бесконечные нити и режут их в удобный им момент. А уж как случится умереть: от шкуры ли кентавра, как Гераклу, от рук ли Медеи, как ее детям, от прозрения ли, как Эдип, узнавший о том, что живет в кровосмесительном браке с собственной матерью – это уже детали, важные людям, но никак не Мойрам, равно, как и Богам Олимпа.

«Повеситься можно было на трубе» – это фраза в художественно-эстетическом своем качестве и в своей культурологической сущности являет собой пример полной противоположности фразе, ставшей едва ли не хрестоматийной в истории литературы СССР: «Он пел по утрам в клозете» (Ю. Олеша «Зависть»).

Если из фразы единственного романа незаурядного, но уже забытого «классика» тридцатых годов родился сонм литературных монстров вроде «Мастера и Маргариты» М. Булгакова или «Плахи» Ч. Айтматова, то из слов, которыми начаты «Беглецы» П. Алешкина, может произрасти новая русская литература, которая окажется в состоянии оценить и осознать всю сущность произошедших в двадцатом веке в России общественно-исторических процессов, начало традиции изучения которой положил М. Шолохов в своем гениальном «Тихом Доне», продолжили сотни других писателей-реалистов, которых горбачевско-ельцинский переворот выкинул из школьных учебников, но оставил в истории мировой литературы: Л. Леонова, А. Толстого, В. Маяковского, В. Шишкова и других. То есть изначально в оценке романа П. Алешкина следует опираться на морально-этические и эстетические нормы не той категории современных писателей, что вышли из бердичевско-бобруйско-киевско-одесских местечковых хаз и малин, а, опираясь на опыт того рода литераторов, что произросли именно на русско-дворянской и разночинской почвах девятнадцатого века.

Роман «Беглецы» – третий в серии «Русская трагедия». Он рассказывает о Дмитрии Ивановиче Анохине, внуке Егора Анохина, главного героя первого романа цикла. Дмитрий стал, благодаря своему таланту, удивительной крестьянской сметке и колоссальной работоспособности, тем, кого в анекдотах зовут «новыми русскими», в кино охраняют мордовороты и бывшие офицеры КГБ, а в жизни…

Главный герой романа «Беглецы» оказался именно тем истинным антигероем ельцинской поры, который осознает мысль едва ли не краеугольную для всего романа и для всей России послесоветского периода: «Повеситься можно было на трубе». Других, равных Дмитрию Анохину по степени трагичности образа «нового русского», персонажей в современной литературе России я не знаю. Может, кто-то и написал что-то более значительное, но до меня не дошедшее, но не уверен в этом. Есть несколько произведений со столь же по-античному мощным предопределением судьбы трагических героев, оказавшихся за бортом современной жизни (к примеру, роман В. Ломова «Солнце слепых»), ставших ненужными в новом для них мире, но чтобы таковым стал «новый русский»…

Дмитрий Анохин не повесился. Ибо выпавшие ему беды были, по большому счету, всего лишь житейскими трудностями, от которых кончают жизнь свою люди слабые, если не сказать ничтожные: из долларового миллионера Дмитрий почти в одно мгновение превращается в то, что люди его положения почитают нищетой. При этом те самые «братки» из ныне сверхпопулярного в России сериала «Бригада», на которых молятся молодые люди новой России, могут привести приговор в исполнение. И, что особенно важно, они хотят сделать это, совершат любое насилие с восторгом и радостью в сердце. Ибо монстр, порожденный пением по утрам в туалете, свил из колючей проволоки гнездо в их сердцах. Им нет никакого дела до того, что Дмитрий свои деньги ЗАРАБОТАЛ, начав с того, что грузил по ночам трехтонные валы бумаги в вагоны, чтобы обеспечить свое издательство главным материалом, купленным им опять-таки на ЗАРАБОТАННЫЕ деньги. Они уверены, что идут к Дмитрию забрать СВОЕ.

Конфликт? Да. Но не трагедия. Точнее, не трагедия для главного героя романа «Беглецы». Поэтому он решает сбежать от кумиров нынешней русской толпы в Америку и… НАЧАТЬ ВСЕ ЗАНОВО. Именно так – от взгляда на трубу, на которой проще повеситься, до решения начать заново и жизнь, и свое порушенное бандитским государством дело. Если кто-то скажет, что не видит в подобном ПОСТУПКЕ ничего особенного, сделаю отступление…

В 1996 году в Германии в собственном особняке стоимостью в несколько десятков миллионов марок с со счетом в банке в миллион кончил жизнь самоубийством человек, который посчитал, что жизнь его кончена только потому, что, продав и прогуляв свою последнюю яхту, вдруг осознал себя нищим. Было опубликовано в газетах того времени много соболезнований от лиц очень богатых, влиятельных, которые в один голос утверждали, что понимают ТРАГЕДИЮ этого человека. Самое поразительное, что им вторили и люди в буквальном смысле нищие – получатели социального ежемесячного пособия. То есть, живи сей немец даже по германским понятиям широко – на 10 тысяч марок, например, в месяц – ему бы хватило одних только наличных еще лет так на восемь. Но он не мог жить без своей любимой яхты и без своего дома, не мог переселиться в квартиру, не умел ничего делать, да и вообще не мог жить не по-скотски, пожирая и гажа вокруг, а просто по-человечески…

«Все потерять – и нищим стать, как прежде, но никогда не пожалеть о том» – сказал Р. Киплинг вовсе не о подобных ныне уж забытому «страдальцу», равно как и вообще мертворожденным героям большинства произведений, выпушенных издательствами Москвы и России после горбачевского закона о кооперации. Закона, с которого началась вторая жизнь некогда обычного совка Дмитрия Анохина, в течение которой он стал тем, кого зовут жрецом Золотого Тельца и кому молятся в нынешней России, начиная от обитателей Рублевки, кончая нищими под заборами Усть-Кута. То есть герой романа «Беглецы» – это, можно сказать, в чем-то символ «американской мечты», оказавшийся вдруг у разбитого корыта, который решил повторить подвиг знаменитого героя романа Джека Лондона «Время не ждет».

Не знаю, есть ли такие люди в нынешней России, могут ли они вообще быть в обществе повальной коррупции и изменников присяге и долгу, но характер, выписанный Петром Алешкиным, мне показался достоверным. Вот не лежит у меня душа к тем «новым русским», с которыми сталкивала меня жизнь и до эмиграции, и в оной, а Дима Анохин мне нравится от души. Можно и проанализировать почему – да зачем? Иному читателю как раз то, что в герое романа «Беглецы» я люблю, покажется самым гадким его качеством, а что я признаю мерзостью, его восхитит. Однако, во всех случаях, и тот, кто согласен со мной, и тот, кто окажется противником, высказыванием своего мнения лишь подтвердит, что перед нами – образ диалектический, свободный от ныне распространенной в описании человека эклектики, полнокровный и эмоционально очень верно окрашенный. При этом очень точный для философской концепции всего романа.

Даже то, что Дмитрий Анохин решает уехать именно в Америку и там заняться спасением русской культуры, русского литературного языка, попранного в России нынешними СМИ и издательствами, не нарушает строя описываемого образа. Ибо, как это ни парадоксально, но именно в эмигрантских изданиях очень чутко относятся к качеству написанного автором, к стилю, к чистоте речи, к тому, что зовется культурой языка. Русский литературный язык спасается в настоящее время в глубокой провинции, где по сию пору выходят не испохабленные Соросом и его прихвостнями журналы и газеты, а также в Европе и в США, где масса людей пытается создать свои газеты, журналы и издательства для читающих и пишущих по-русски. Провинциалы и эмигранты даже в мыслях не могут себе позволить измываться над родной речью так, как это делают москвичи, санкт-петербуржцы и прочие словоблуды.