Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль - Свен Дельбланк
- Категория: Проза / Историческая проза
- Название: Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль
- Автор: Свен Дельбланк
- Возрастные ограничения: (18+) Внимание! Аудиокнига может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту для удаления материала.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сборник произведений Свена Дельбланка открывает новую серию издательского объединения «КАНОН-пресс-Ц» — «Кучково поле», которая называется «Шведская литературная коллекция».
Книги серии подготавливаются издательствами «КАНОН-пресс-Ц» и «Кучково поле» совместно со Шведским институтом (Стокгольм) и отделом культуры посольства Швеции в Российской Федерации.
Особую благодарность хотелось бы выразить персонально координатору проекта «Шведская литературная коллекция» Юлиане Яковлевне Яхниной, руководителю российских программ Шведского института Хелен Сигеланд и советнику по культуре посольства Швеции в Российской Федерации Юхану Эбергу.
Два романа
Свен Дельбланк — шведский писатель, и шведские реалии безусловно присутствуют в зачине первого из двух предлагаемых читателю романов: ГУННАР ЭММАНУЭЛЬ. Однако сама эстетика обоих романов — общеевропейская эстетика наших дней. Автор, и это характерно для многих сегодняшних европейских сочинений, не изображает только лишь современность, тем охотнее перенося своего читателя в прошлое. В то прошлое, которое столь щедро и красочно уже представлено нам и историей, и последовавшей литературой. Ключевым моментом является игра со Временем.
Этому есть объяснение — современная европейская жизнь выровнялась, и стала несколько скучна своим однообразным благополучием. Люди одинаково одеты и одинаково погружены мыслью в газетно-телевизионный мир, а обстоятельств, которые могли бы выдвинуть на передний план сильные характеры и страсти, — таких обстоятельств нет.
Я бы еще уточнил, что дело не столько в усереднившейся европейской жизни, сколько еще и в том, что сама эта жизнь, помимо писателей, очень выпукло и зримо отражается телевидением и другими средствами массовой информации: весь мир перед глазами, все знакомо, все понятно, и писателю с его неторопливым пером уже как бы негде в наши дни развернуться. Другое дело — прошлое, с его интригами, страстями, кровью и мощью человеческих характеров!
Суть первого романа и состоит в уходе из этой однообразной нынешней действительности. Сначала любимая женщина героя исчезает, войдя в двери старенькой церкви. (Церковь как таинственная связь времен.) А затем и сам герой, тоскуя по любимой, начинает свои челночные исчезновения — туда-сюда в прошлое и обратно. В этих уходах и приходах — фабула.
И любопытно, что, словно бы предвидя гипотетического русского читателя и зная о наших сложностях и переменах, автор делает своеобразный реверанс в сторону России, столь отличающейся своей жизнью (пока что!) от жизни западной. «…Нравилось быть русским. Вроде снова оказываешься подростком. Чувствителен, буен, нежен и порой щедр до самоуничижения. Масса всяких настроений, бесконечно богатая духовная жизнь… или, по крайней мере, крепкая водка. Иногда дикое желание бунта…»
Последний уход героя в прошлое самый продолжительный и мощный по колориту. Герой попадает во Францию времен Людовика XV — из окон наблюдается казнь. Мучительный процесс четвертования возбуждает толпу, а из окон дворца за казнью наблюдают сильные мира сего, среди них и Казанова. Вид крови и рев толпы вызывают во дворце не страх перед мятежом и не сожаление, а… сексуальную массовую оргию.
Второй роман: ПАСТОРСКИЙ СЮРТУК — уже без всякой преамбулы и экзистенциальных пояснений переносит читателя в великолепное прошлое — во времена войн Германии с Пруссией. Исторически не все здесь строго и точно, потому что колорит окружающей жизни — скорее принадлежность времен Тридцатилетней войны и незабвенного Симплициссимуса. Но эти смещения эстетика современного романа допускает, так как сам роман не исторический, а притчевый. Тут важна игра. Тут важно погружение интеллекта в многообразие жизненных возможностей — читателя ждет удивительное чтение: взлеты и падения прихотливой судьбы двух героев.
Так появляются перед читателем неудачливый и спивающийся пастор Герман Андерц и его как бы слуга Длинный Ганс, а параллельное «сдвоенное» путешествие по жизни господина и его слуги — сюжет хорошо известный и разработанный. (В частности, тени Дон Кихота и верного Пансы витают над текстом.) Но притчевость романа и его современное легко-игровое (как принято говорить, постмодернистское) скольжение по Прошлому дают иные возможности — дают читателю задуматься о человеческой судьбе, применительно к любым временам и ко всякой эпохе. А это дает возможность лишний раз (который раз!) поставить перед читающим человеком вечные вопросы.
То наш незадачливый герой на время (на несколько часов) становится великим полководцем и тут же чудовищно падает с чудовищной социальной высоты. А то вдруг открывается горестная униженность женщины (за которой униженность Человечности), так остро напоминающая мир и проблематику Достоевского. Много чего интересного есть в этом романе, и я не стану даже бегло его пересказывать, дабы не лишать читателя первовкусия прочитанного. Скажу только, что читатель, закрывший последнюю страницу романа, не пожалеет потраченного времени.
Добавлю еще. В романе много изящных сцен и фривольности, но достаточно и глубины суждений, что вдруг заставляет читателя, как бы споткнувшись, перечитать абзац и удивиться заигравшей, казалось бы на ровном месте, мысли. Есть и трагические картины, заставляющие усомниться в исправимости человека — в том, что человек хоть когда-нибудь перестанет быть «думающим убийцей». Поразителен пример, как некий сапожник провозглашал очищение и покаяние, призывая крестьян, ради лучшей жизни, убивать собственных детей. И они верили. И ведь убивали! И даже побаивались — не убить! Такова вера. Картина трагической расправы завершается очень современным авторским (передоверенным, конечно, персонажу) вскриком: «…То, что случилось в Химмельсдорфе, может повториться когда угодно — с тобой, со мной, с любым человеком. А сапожник, разве он не великая личность? Не святой? Ведь им двигали благородные побуждения, он хотел сделать как лучше, себе и другим. Хотел спасти человечество… Ответь! Разве он не мечтал об очистительном пламени, из которого люди восстанут в новом, облагороженном облике?..» — вопрос, которой можно задавать и нам, всему нашему уходящему XX веку.
В. МаканинГуннар Эммануэль
Повесть вне времени
Перевод А. Афиногеновой
Предисловие
После того как Rector Magnificus[1] и историко-философский факультет критически отозвались о результатах работы моего курса «Шведское литературное мастерство» в «Уппсала Деканус», я счел необходимым опубликовать рассказ о Гуннаре Эммануэле Эрикссоне, дабы хоть в какой-то степени осветить те трудности, с которыми мне пришлось столкнуться.
Еще в начале 1978 г. я согласился вести названный курс в осеннем семестре на местном филологическом факультете. Эта наша параллель Creative Writing в англосаксонских учебных заведениях представляет собой курс литературного мастерства, поскольку обязывает студентов создавать тексты как в заданной, так и свободной форме. Многие, должно быть, воспринимают этот курс как путь к писательской карьере, и потому немногочисленные места разыгрываются в лотерею. Наверняка, именно с помощью лотереи получил место и Гуннар Эммануэль. Каких-либо научных или беллетристических заслуг у него не было.
Он возник в моей жизни еще в мае, за четыре месяца до начала занятий. Открыв дверь, я увидел перед собой юношу плотного сложения с широкоскулым серьезным лицом и вопрошающими голубыми глазами.
— Это ты будешь вести писательский курс? — спросил он без долгих предисловий.
С фамильярностью сегодня приходится мириться и закрывать глаза на разницу в возрасте и положении, но визитер оторвал меня от работы. Я открыл было рот, чтобы попросить его исчезнуть по крайней мере на четыре месяца, как его следующая реплика заставила меня замолкнуть.
— Я пришел сказать, что Вера вышла из времени, — произнес он. — Я потерял Веру. Наверное, ей было не место в этом мире.
Начало было достаточно интересным и многообещающим, и я предложил визитеру продолжить рассказ. Через какое-то время я пригласил его к себе в кабинет. Я слушал долго, со все возрастающим удивлением.
Рассказанное им было до того поразительным, что должен признаться, я сделал исключение: разрешил Гуннару Эммануэлю начать занятия раньше положенного по индивидуальной программе. В качестве первого задания я велел ему изложить на бумаге историю об исчезновении Веры, и этот текст практически в исправленном виде составляет первую главу. Я сразу согласился принять его повествование в качестве первой курсовой работы, разумеется, в надежде, что писательство послужит ему своего рода терапией в том горестном состоянии, в каком он пребывал.