Праймашина - Вадим Панов

Удар, удар, удар…

Щиты смялись, доспехи разорваны, кровь смешивается с потом, но сил еще много.

Удар…

Генрих замешкался, пропустил выпад и получил в плечо. Шипастая булава Максимилиана пробила доспех и разорвала плоть могучего Урагана. Не опасно, раны Героев затягиваются быстро, но на это нужно время, а его как раз и не было. Почуявший победу Раздавитель усилил натиск, и Генрих дрогнул, отступил, уклоняясь, не имея возможности прикрыться щитом.

Удар…

И снова – в поврежденную левую руку. Искореженный щит со звоном падает на каменные плиты. Шахмана шумно выдыхает, Арчибальд закусывает ус, Самострел грустно улыбается.

– Кажется, все…

Следующий удар вминает руку в бок Урагана. Щита нет, доспехи не спасают, кости переломаны и торчат наружу. Кажется, что это кости разорвали латы, чтобы выйти на свет. Генрих опускается на одно колено.

Все?

Торжествующий Максимилиан вскидывает оружие, но Ураган ухитряется ответить. Его булава врезается в колено Раздавителя, и хруст грохочет в тронном зале пушечным выстрелом. Кобрийская броня смешивается с мясом, струится кровь, дикий вопль Максимилиана летит к высокому потолку, а Генрих, собрав последние силы, вскакивает и наносит могучий удар в голову.

И крик замирает.

Раздавитель рушится на пол. Рушится сломанной куклой, рушится так, словно нет внутри тяжелой брони тела, словно бесплотная Чудь билась только что с Ураганом. И только кровь, что растекается вокруг, доказывает: нет, не бесплотная…

– Я победил, – глухо произносит Генрих, глядя на кобрийцев.

Его рука висит плетью, его доспех пробит, а бесполезный щит валяется на полу. Его шатает, но Ураган крепко сжимает булаву – он готов драться.

– Я победил.

Но кобрийцы молчат. И даже Исподлобья, понявший, наконец, что происходит, не выходит вперед. Не хочет выходить. Не хочет убивать того, кто только что победил в честной схватке. Может убить, может без труда, но не хочет.

Герои смотрят на Героев и не видят врагов.

Герои молчат.

А через несколько секунд по залу разлетается звонкий голос Егозы:

– Кобрийцы, вы знаете, как работает Праймашина?

– Газ должен вновь засветиться, – произнес Безвариат, жадно глядя на прозрачный куб. – Это будет означать, что все получилось…

– То есть получился настоящий прайм? – шепотом спросил Карлос.

Он знал ответ, но все равно спросил, хотел услышать от ученого.

– То есть я разгадал величайший секрет мира, – со спокойной гордостью ответил Сотрапезник.

Стеклянный куб быстро заполнялся голубоватым газом.

– А если не разгадал? – негромко спросил Грид.

– Что? – Безвариат яростно посмотрел на Карлоса. В глазах и голосе – злоба. Не злость, а именно злоба, первобытная злоба Героя. И ярость великого ученого, – кто-то осмелился усомниться в его гении! – Что ты сказал?

Куб почти наполнен газом. Еще несколько секунд назад он ярко светился, но блеск стремительно угасал, и теперь за прозрачными стенками вихрились мутные облака.

– Что, если ты ошибся и сейчас получишь самую крепкую пощечину в своей жизни?

Он издевается? Нет. Молодой Герой предлагает выбор. Что важнее: быть уверенным в своей правоте или рискнуть и узнать правду? И еще молодой Герой спрашивает: останешься ли ты великим, Безвариат, если правда окажется горькой? Не получится ли так, что все последние годы прожиты зря и по твоему самомнению будет нанесен смертельный удар. Оправишься ли ты, Сотрапезник?

– Контарбардар де холп де риз! – начал последнюю часть заклинания Хирава.

Скоро, очень скоро прозвучит последний аккорд. Лицо запертого в кубе Грома исказилось от боли, но маска, что застыла на лице Сотрапезника, страшнее.

Он хочет знать и не хочет. Он должен выбрать. Должен решить…

– Бадар завей карр! Бадай усид усилла!

Куб еще мутный, облака газа просто бесятся, не наливаясь вожделенным светом, но Безвариат больше не ждет. Он поднимает остробой и выпускает мощный разряд в Хираву.

«Он начал без меня!»

Но ярость оставила Агату почти сразу. Праймашина гудела, булькала, создавала неимоверный шум, но не могла заглушить громогласного голоса Эларио. Заклинание почти прочитано, газ еще мутный, но должен вот-вот наполниться голубоватым светом. Не может не наполниться, ведь Праймашина работает… Должна работать!

– Бадар завей карр! Бадай усид усилла!

Еще несколько слов!

Агата закусила губу, ожидая свершения невозможного, и…

Выстрела леди Кобрин не услышала, а потому не сразу поняла, почему Хирава вдруг взмахнул руками. И лишь в следующий миг, когда окровавленный Эларио перегнулся через перила и полетел вниз, Агата догадалась:

– Безвариат!

И крик ее истошный стал сигналом к бою.

Три Героя охраняли Праймашину по приказу леди Кобрин, но находились они снаружи, за двумя тяжелыми дверями – Агата не собиралась показывать своим воинам, что лежит в основе искусственного прайма. Три Героя… но помочь они ничем не могли. А ученые, мастера и подмастерья, толпившиеся в зале, не были способны противостоять Карлосу. Стремительному и беспощадному Карлосу Гриду. Карлосу Герою.

Бросившись в атаку, молодой лорд перестал себя контролировать. Отпустил вожжи разума, полностью отдавшись силе, что бурлила в нем с момента перерождения. Поплыл по бурному потоку прайма, сметая все преграды на своем пути. Сметая бездумно, без жалости. Не людей видел перед собой Карлос, не беззащитных ученых, а врагов. Смертельных врагов, как подсказывало ему засевшее внутри нечто. Опасных врагов, с которыми необходимо расправиться. И Карлос расправлялся. Тяжелый его меч разил без промаха, а когда не успевал меч – в дело вступал зажатый в левой руке кинжал. Смертоносным ураганом промчался Карлос по гигантскому залу, кровью раскрашивая баки со смесями прайма, трупами украшая пыхтящие механизмы. Но не Карлосом он был в этот момент, а Героем. Несокрушимым Гридом, лордом-Героем.

– Все в порядке, моя славная… Все хорошо…

Помогать Карлосу Безвариат не стал – зачем? Сбросивший оковы Грид и сам прекрасно справлялся, напоминая ученому ворвавшегося в овчарню волка, а потому отложивший остробой Сотрапезник направился к стеклянному кубу Праймашины. К сердцу своего гениального изобретения, внутри которого бесились мутные облака газа.

– Я просто кое-что изменю, – извиняющимся тоном пробормотал ученый, быстро меняя выставленные на пульте управления настройки. – Ничего страшного… ничего опасного… ты все поймешь, моя славная, ты все поймешь…

Не машина была перед Безвариатом, не пыхтящее, дребезжащее, пышущее жаром чудовище, кишки которого расползлись по огромному залу, а любимый ребенок. Удивительное создание, равных которому в мире не было.