Звучит повсюду голос мой - Азиза Джафарзаде

Друзья вздохнули с облегчением: "Да упокоит аллах дух твоего отца, Мешади Гулам! Лучшего заступника Are не могло и быть!"

А враги негодовали: "Ну, погоди, сукин сын, чтобы тебя наказал святой имам Рза, которому ты поклонился в Мешхеде!.."

Сеид Азим решил, что дольше оставаться в мечети не стоит, спор не может привести ни к чему хорошему, стороны никогда не придут к соглашению. Сеид Азим поднялся, за ним Мешади Гулам и еще несколько друзей. Когда они вышли в небольшой коридорчик, где верующие оставляют свою обувь, Алыш незаметно дал знак своим помощникам и мюридам Абида-эфенди. Как только толпа увидела, что некоторые расходятся по домам, большинство поднялось на ноги и сразу двинулось к дверям, многие спешили забрать свою обувь. В толчее и суматохе Мешади Гулама оттеснили от Сеида Азима. Поэт ощутил, что попал в плотное кольцо чьих-то тел, попробовал высвоводиться, но не тут-то было. Ему даже не удавалось оглянуться и определить, куда толпа отбросила от него Мешади Гулама. Его несло общим движением помимо воли. Странное, неизведанное чувство охватило его душу, так уже было когда-то давно, у дома, где его поджидали дружки Абида-эфенди, вскоре после написания им эпиграммы на эфенди. Тогда его спас Керим-бек... Его несли плотно сдвинувшиеся вокруг него плечи чужих людей с равнодушными, холодными глазами. Ему показалось, что рядом он услышал шепот Алыша: "Ты получишь по заслугам...", злоба и ненависть горели в глазах бывшего разбойника, красная от хны борода почти касалась лица Сеида Азима.

Толпа все напирала, сжимая его все теснее и теснее.

- Эй, осторожно, задавите...

- Не толкайтесь, так недолго и задушить человека...

А сзади чей-то голос молил:

- Эй, правоверный, поосторожней, впереди Ага...

- Да буду я жертвой его предка, как он попал сюда?..- Это был голос Алыша...

Друзей охватил страх, предчувствие беды. Мешади Гулам оказался далеко позади Аги, Ширина Абдуллу толпа вытолкнула на улицу. Ширин горько вздыхал: "Ага, Ага..." Мешади Гуламу из-за скопища голов ничего не было видно. Он напрасно пытался протиснуться к поэту, невидимые клещи тянули его назад.

Внезапно руки Алыша, которые Сеид Азим чувствовал на своем теле, отпустили его. Сеид воспользовался моментом и резко повернулся спиной к стене. Он оказался лицом к лицу с враждебными, озлобленными лицами, врагов это не остановило: они плотной стеной придавили его.

Служка, в обязанности которого входило следить за обувью, в страхе взобрался на полки.

- Эй! Остановитесь! Что вы делаете?!.. Эй, люди, помогите! Ага! Дорогой!.. Ага задыхается...

Может быть, именно крик и слезы служки остановили убийц. Руки мюридов, вцепившиеся в одежду поэта, сдавливающие его грудь, тянущиеся к его горлу, чуть ослабили хватку. Те, кто стремился прийти на помощь поэту, надавили, старая дверь не выдержала, застонала, заскрипела, Алыш и его приспешники с грохотом вылетели на улицу.

- Назад, не толкайтесь...

- Дайте дорогу, освободите Агу...

- Эй, злодеи, что вы делаете? Не стыдно?!

- Ой, его совсем задушили.

Рыдал старый хранитель обуви, поддерживая под локоть Сеида Азима, который был чуть живой. К нему наконец смог пробраться Мешади Гулам. Они вдвоем вывели поэта во двор мечети, где их встретил Ширин Абдулла. Очевидцы и участники происходившего в мечети поспешили разойтись по домам. Через несколько минут огромный двор опустел.

Сеид Азим едва стоял на ногах, грудь его часто вздымалась, словно ему и теперь не хватало воздуха, лицо его было пепельно-серым. Он растерянно молчал. Друзья, взяв его под руки, повели домой.

Постель поэта все время окружали друзья, один сменял другого. Но сегодня он захотел остаться один, предчувствуя скорый конец, он испытывал необходимость собраться с мыслями... Сегодня он подводил итог прожитой жизни, итог того, чего он достиг в борьбе за свои идеалы, которые были смыслом его пребывания на земле. Он сам себе возвел в душе "чистилище" и пропускал сквозь него поступки, хорошие и дурные, отчетливо запомнившиеся и стершиеся в памяти, победные и принесшие поражения. Жизнь дарила ему наслаждения, не все из них были безгрешны, и он мучился невозможностью что-нибудь исправить. Бывало, он ошибался, но опыт приходит с возрастом, и нельзя с уверенностью сказать, что лучше - ошибки юности или мудрость старости. И все-таки, кажется, добрых дел в его жизни было больше. Его поэзия... Он надеялся, что будущие поэты вспомнят о нем, как и ученики, которым он отдал часть своей жизни...

Десять дней назад, в двадцать седьмой день месяца шабана 1305 года по мусульманскому летосчислению, или 10 мая 1888 года по христианскому календарю, ему вручили медаль за труды на ниве просвещения. Это была заслуженная награда, он знал это. Поздно пришла она... Через два дня в мечети враги дали ему бой...

На улице перед домом собирались люди. Они взирали с надеждой на каждого выходившего из дома: а вдруг что-нибудь изменилось к лучшему? Но улучшения не наступало.

Здесь собрались друзья и соседи: опечаленный Ширин Абдулла, который верил, что Are уготовано место в раю. Он стоял рядом со старшим сыном поэта Мирджафаром, постаревший Махмуд-ага, Джинн Джавад, не похожий на себя всегдашнего, Гаджи Кадыр, отец Рамазана, нынешнего семинариста, бывшего ученика Сеида Азима, молодые поэты Алекпер Сабир и Агаали-бек Насех, даже Мешади Ганбар, забывший отнести домой узелок, с которым поутру ходил в галабазарскую баню для ритуального омовения перед молитвой.

- Как Ага? - спросил Мешади Ганбар.

- В агонии...

Минасолтан не отходила от постели сына. Время от времени она смачивала дрожащими руками его воспаленные сухие губы. Глаза туманили беспрерывно льющиеся слезы, она предчувствовала неумолимость судьбы, но еще не осознавала, как близка смерть. Он по-прежнему был для нее дитя, которое не может раньше матери покинуть этот мир... На ее веку ей довелось увидеть много смертей, но это слово она не могла даже произнести рядом с именем сына. "Когда ты пришел в этот мир, все радовались, а ты плакал, мой сыночек... Ты был честным человеком, поэтому не страшись последнего часа, мой родной. Только бы мне не дожить, чтобы оплакивать тебя!.. Матери должны умирать раньше сыновей!..."

- Спасибо тебе за все, мама!

- Да буду я твоей жертвой, сынок...

- Спасибо за твое молоко, мама...

- А ты прости мне твой хлеб, мой родной... - зарыдала Минасолтан.

Джейран беззвучно плакала в углу, она готова была отдать свою жизнь, лишь бы Ага остался жить...

Мать думала, что ее сын шепчет молитву, ей было невдомек, что с ним была его фея вдохновения, уловившая, что жизненные силы оставляют его. Всю жизнь она шла рядом и в эти последние мгновения явилась, чтобы облегчить ему уход.

- Я думал, что ты уже никогда не придешь, моя фея...

- Разве я тебя покину? Разве в самые тревожные минуты я расставалась с тобой?

- Никогда... Я предчувствую свой конец, моя фея... Я расстаюсь с этим прекрасным миром, с поэзией, с моим пером, с тобой...

- Тебе трудно?

- Очень... Тяжело расставаться с близкими: мамой, семьей, детьми, друзьями... с Шемахой и Ширваном...

Чистое и нежное дыхание царицы фей лишь коснулось его лба:

- Ты не бойся, мой поэт, ты ведь не умираешь: с земли родины, куда погребут твое тело, ты никуда не уйдешь, а над Ширваном все так же будут витать твои мысли и мечты... Твоя душа останется в твоих произведениях, строки твоих газелей будут у всех на устах...

- В этих строках останутся и мои враги...

- Вспомни, мой поэт, однажды ты сказал мне: "Мир прекрасен, жаль только, что его портят такие, как Закрытый и Алыш..." И я ответила тебе: "Разве в зеленых полях и тенистых лесах не случается, что в ногу ненароком вопьется колючка, заноза?" Разве возможно, чтобы на жизненном пути человека не встретилось ни одного врага? Сдается мне, что ты не для такой жизни был создан, мой поэт. Тебя влекло не застойное болото, а стремительное течение прозрачной реки.

Улыбка засветилась на лице умирающего. Минасолтан сочла это добрым знаком: "О аллах! Может быть, ему поможет его великий предок?" А он унесся мыслями в тот день, когда вместе с гянджинским поэтом Наджи они ехали поклониться могиле великого шейха Низами - могиле царя поэтов... Сеида Азима повергло в смятение место захоронения: любой шемахинский купец мог надеяться на более достойное почитание... "Неужто и меня люди позабудут? Чем я лучше Низами?.. А впрочем, могила Хагани затерялась в Сурхабе, никто не ведает, где захоронен в Алеппо Насими, с которого живьем содрали кожу..."

Но тут размышления прервала его фея:

- Нельзя терять надежду, мой поэт! Те великие поэты жили в мрачные, жестокие века, не сравнимые с современностью. Разве не взойдут посеянные тобою семена?

- Семена добра не всегда дают всходы... Как быстро шемахинцы забыли своего певца Сироту Гусейна, а раньше дня не могли прожить без его песенок... Был бы он жив, сочинил бы песню о моей смерти...