Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков - Елена Лаврентьева

Граф Лев Кириллович Разумовский был пятый сын Кирилла Григорьевича, у которого было одиннадцать человек детей: шесть сыновей и пять дочерей. Лев родился в 1757 году. Кирилл Григорьевич стремился дать сыновьям хорошее образование, что при несметном его богатстве не представляло затруднений. Ежегодный его доход определяли в 600 ООО рублей. Чтобы удалить детей из-под влияния матери, которая не сочувствовала стремлению к культуре, Кирилл Григорьевич нанял на Васильевском острове отдельный дом и поместил туда сыновей, окружив их тщательно избранными гувернерами и профессорами; затем продолжительное пребывание за границей Льва Кирилловича помогло сделать из него всесторонне образованного человека. Он любил книги, науки, художества, музыку, понимал и сочувствовал природе, и едва ли не у него первого в Москве был при доме зимний сад. Вся Москва стремилась на его праздники, где радушный хозяин принимал истинным барином, в полном и настоящем значении этого слова, очаровывая всех своим добродушием и утонченной вежливостью. Его развитой ум не мог не понять высокого учения масонов и не отнестись отзывчиво к их законам; он сам сделался убежденный масон, был в переписке с Поздеевым, но это не мешало ему быть ревностным, глубоко верующим христианином. Все высокое, чистое и честное привлекало его: это была глубоко отзывчивая личность. В обществе он был милый говорун, несколько картавил, и его вечный насморк придавал его голосу какую-то особенную привлекательность. Он боялся сурового холода зимы и всегда ездил с большой меховой муфтой, которую он ловко и даже грациозно бросал в передней. При частых встречах с молодой княгиней Голицыной нежное сердце графа не устояло при виде ее миловидности и участливо прильнуло к ней, зная, что она несчастлива. Об этом романе вскоре заговорила вся Москва, и тогда, с обоюдного дружелюбного согласия, состоялся развод, который позволил графу жениться на княгине М. Г. Голицыной в 1802 году.

Развод в те блаженные времена считался чем-то языческим и чудовищным. Сильно возбужденное мнение большого света обеих столиц строго осуждало нарушавших закон, и все решили не принимать молодую чету. Но князь Голицын продолжал вести дружбу с графом Львом Кирилловичем, часто обедал у бывшей своей жены и нередко показывался с нею даже в театре. В семье графа этот брак тоже не пришелся по сердцу, но молодая графиня сумела снискать расположение семьи мужа, и даже цельный характер старика, Кирилла Григорьевича, не устоял перед веселой и красивой невесткой. Когда холодность, с которой графиня была встречена в семье, заменилась самыми родственными отношениями, тогда и общество стало заискивать расположение богатой графини, предвидя, что в ее доме будут даваться празднества, на которые все-таки жаль было бы не попасть. Графская чета отделала свой дом на Тверской (дом, в котором теперь помещается английский клуб) и подмосковный – Петровско-Разумовское, и общество охотно толпилось у них на пирах, задаваемых в Москве зимой и в Петровском – летом.

Но брак все-таки официально не был признан, и менее сговорчивые барыни, быть может, из зависти к чрезмерной роскоши туалетов графини, злобно, тайком делали намеки на не совсем правильное положение, но и этим толкам был положен конец во время посещения Москвы императором Александром Павловичем, в 1809 году. В этом помог граф Гудович, главнокомандующий Москвы, который взял на свою ответственность пригласить молодую графиню на бал, где должен был присутствовать государь. На этом балу император подошел к бабушке и громко сказал: «Графиня, позвольте пригласить вас на полонез?» С этой минуты графиня Марья Григорьевна неоспоримо вступила в права законной жены и графского достоинства.

Великолепное подмосковное было только что окончательно отделано, и Разумовские, было, принялись за перестройку московского дома, где хотели повысить все потолки, уничтожив для этого целый этаж, как нагрянул 1812 год. Бабушка с мужем должны были бежать и решили укрыться в поместье Тамбовской губернии. Ехать в Малороссию, в великолепное имение Карловку, им показалось уже слишком далеко и утомительно.

Так как дом в Москве находился в полной переделке, то вся мебель и все драгоценности в виде картин, бронзы, были перенесены в погреб и большую кладовую. Стоянка французов близилась уже к концу, и, вероятно, все драгоценности уцелели бы, не будь предательства одного служащего при доме, оставленного для охранения его, и в несколько часов все было истреблено и разграблено французами, занимавшими дом. Петровско-Разумовское подверглось такому же хищению. Там, между прочим, была громадная библиотека, с любовью собранная графом в течение пятнадцати лет и оцененная библиотекарем, составлявшим каталог, в 400 тысяч рублей, – ни одной книги не сохранилось. В Петровском граф потерял даже то, что никакими деньгами восстановить нельзя было, а именно чудную оранжерею. В ней было до пятидесяти редких экземпляров лимонных и апельсинных деревьев. Оранжерею подожгли крестьяне с двух концов, уже после ухода француза, озлившись на садовника, который выговаривал им за их равнодушие и отсутствие желания поспешить на помощь, чтобы удалить следы беспорядков, совершенных французами. Французы, уходя, оставили от дома один остов – стены, а двери и окна были выломаны и уничтожены, а теперь еще свои крестьяне помогли остальное превратить в пепелище. Конечно, Петровское было снова восстановлено, центр богатств Льва Кирилловича не был тронут, так как находился в Малороссии.

Брак моей бабушки был из один самых счастливых. Быть может, покой графа и был отравлен мыслью, что он женился на «отпущеннице», но эта же самая мысль заставляла этого глубоко совестливого и доброго человека еще сильнее привязаться к любимой женщине и окружать ее таким утонченным вниманием, от которого бабушка чувствовала себя вполне счастливой. Так протекло шестнадцать лет самой светлой жизни, любви и полного согласия, но вот 21-го ноября 1818 года Льва Кирилловича не стало. Отчаяние бабушки было беспредельно. На основании действовавших еще в то время в Малороссии Литовского статута и Магдебургского права граф завещал все свои украинские местности жене в полную собственность. Но не так-то просто обошлось это дело для бабушки. Один из братьев покойного, Алексей Кириллович, завел процесс, в котором он оспаривал законность брака и вследствие того и право на наследие. Три года тянулся этот процесс, в течение которых моя бабушка, лишенная всяких средств, жила на Литейной, чуть не в подвальном этаже, в лишениях, которые для нее равнялись полной нищете. Этот дом на Литейной был мне как-то раз показан А. Ф. Фейхтнер. Процесс был выигран бабушкой после трех лет упорной тяжбы. Сильное горе от потери любимого существа, а также и страх неудачного исхода процесса пошатнули здоровье бабушки, и доктора посоветовали ей съездить за границу. Там новые впечатления, новая жизнь под другими условиями, благотворно подействовали на нее; но вероятнее всего, что счастливые особенности ее характера и натуры, столь восприимчивой ко всем веселящим проявлениям жизни, взяли свое. Она в глубине души хотя и осталась верна своему горю, но траур жизни и одеяний сменился более светлыми оттенками. Новая жизнь за границей ее поглотила: Париж и Вена долго помнили ее радушный прием на блестящих празднествах, которыми она неустанно развлекала общество. Карлсбад даже посвятил ей памятник в благодарность за ее неутомимую инициативу в прогулках и веселых праздниках – она там была душой общества. По возвращении своем в Россию бабушка заняла в петербургском обществе подобающее ей положение; дом ее сделался одним из наиболее посещаемых. Вечера, обеды, рауты, зимой в городе, а летом на ее прелестной даче в Петергофе соединяли все общество. И не одно городское общество посещало ее праздники, но и царская фамилия была к ней благосклонно расположена. Император Николай Павлович и государыня Александра Федоровна в особенности были к ней милостивы и удостаивали ее празднества своим высоким присутствием. У меня хранится воспоминание того времени в виде картины, на которой изображен китайский бал, где все присутствовавшие были одеты в китайское платье. Многих можно узнать: великая княгиня Мария Николаевна рельефно выделяется на картине своей строгой красотой, а также и роскошью своего костюма; граф Григорий Строганов в виде тучного мандарина и, наконец, моя бабушка, с чудными жемчугами в виде шпилек в причудливой китайской прическе. Страсть бабушки к шумным увеселениям доходила до слабости, вся ее жизнь была вечно суетливое движение в кругу веселия и многолюдности; свет, общество были элементами, питавшими ее организм. Конечно, эта жажда развлечений не могла существовать без страсти к нарядам, и эта страсть была доведена до колоссальных размеров. Рассказывают, что, возвращаясь из Парижа в 1835 году, она привезла с собой самую «безделицу», как она говорила, тоалетов, и, проезжая через Вену, просила одного приятеля, служившего в Петербурге по таможенному ведомству, облегчить ей затруднение провоза тоалетов, представлявших на этот раз «безделицу» в триста платьев.