Суд - Ардаматский Василий Иванович

— Легко судить. Вы сидите на отдалении, а я с опасностью глаза в глаза каждый день.

— Все зависит только от вас. Когда тот николаевский деятель взъярился, вам надо было сразу все перевести в шутку и спросить: не продает ли кто в их колхозе дом? И опасности как не бывало. А вы бросились удирать. Не умно. Не умно… только в том и дело. Ну ладно, обиды строить не надо, дело-то у нас одно, и мы друг за друга в ответе, а я-то постарше, могу когда и поучить. — Залесский налил рюмку и проговорил торопливо: — Чтобы все в поездке было о’кей…

Гонтарю надо было рано вставать, ехать на аэродром, и он, получив последние указания, вскоре ушел. Залесский в одиночку допил водку и лег спать. Сон не приходил, а тревога не уходила.

На другой день утром он узнал, что двух председателей колхозов из Херсонской области, которых недавно обрабатывал Гонтарь, вызывали в областную прокуратуру. Конечно, их могли вызвать по тысяче других поводов, но почему именно их и только их?

Залесский заперся в своем кабинете в «Сельхозтехнике» и ходил из угла в угол. Вот когда тревога была уже не просто логическим предположением, а реальностью, имеющей адреса и имена…

Но все же это был еще не страх… Ведь вся его сознательная жизнь в общем прошла неспокойно, и к тому были достаточно серьезные основания. Чего стоит один оккупированный Львов, когда он работал в гестапо, — он же действительно в рубашке родился, если и это прошло ему безнаказанно… А встреча в ФРГ с тетушкой и еще кое с кем во время туристского круиза? И их вместе с Ростовцевым жульническая панама на юге? Все ему сходило, но тревога не покидала никогда. Как бы он порой ни уверял себя, что бог есть и ему благоволит, вся жизнь его шла как бы под спудом тревоги, и это сильно мешало ему ощущать радость своей удачливости. Примерно полгода назад он окончательно решил, что пора ему уезжать за границу, — хотя от получения опасных открыточек оттуда избавился, все-таки ту встречу в ФРГ он держал в уме как возможный исход из мира тревоги. Дома у него в хитром тайнике было уже собрано немало драгоценных «камушков», золотых вещей и даже долларов, — по его подсчетам, этого хватило бы ему на первые несколько лет безбедной жизни за границей. А затем — и вот в этом он был абсолютно уверен — он сумел бы прочно врасти в ту жизнь. К этому он готовился осторожно, втайне изучал туристские маршруты в удобные для него страны, но даже с женой разговора об этом пока не заводил…

Он подошел к окну, посмотрел на оживленную улицу, и его разожгла злость на то, что зимняя улица залита солнцем, что она оживлена, беспечна — будто издевается над ним.

Залесский сел за стол и, сжав голову руками, стал думать…

Почему не возвращается из Москвы Гонтарь? Правда, он звонит оттуда почти каждый день и, если ему верить, действительно выполняет там его поручения, но из-за всяких обстоятельств, вполне, надо сказать, достоверных, дела затягиваются. И все же третьего дня он строго сказал ему, чтобы немедленно возвращался, не окончив дел, а его все нет, хотя билет на обратный авиарейс ему был куплен еще здесь.

Залесский не знал, что все последние разговоры с ним по телефону из Москвы Гонтарь проводил из кабинета Куржиямского и под его руководством. Гонтарь с охотой участвовал в этой телефонной игре: мстил, что ли, Залесскому за то, что тот держал его в черном теле. С охотой-то с охотой, но не с уменьем, и, может быть, поэтому Залесский что-то неладное почувствовал и тут…

Этим утром Залесскому показалось, что за ним ведется слежка. Весь день он то из-за цветка в окно наблюдал за улицей, то покидал службу и мотался по Донецку, проверял «спину», но нет — позади все было чисто. Ничего не изменилось и на службе. Наоборот — он всегда считал, что руководитель «Сельхозтехники» относится к нему прохладно, а тут вдруг зашел к нему в кабинет, справился о здоровье и предложил съездить вместе с ним в Херсон — в порядке изучения опыта посмотреть, как там идет распределение техники. Но почему именно в Херсон? Не скрыт ли в этой поездке подвох? Ведь в этой области они с Гонтарем недавно обработали семерых клиентов. Двое из них вызваны в прокуратуру…

Залесский ехать отказался — остерегся покинуть Донецк.

Вот еще очень тревожное — ночью ему домой позвонил из Москвы Ростовцев и говорил так иносказательно, что Залесский, признаться, не все и понял.

— Здорово, дружище! Ты что — спал? А лучше бы нам с тобой не спать, — начал разговор Ростовцев. — Как настроение? Нормальное? Очень рад, но ты получше осмотрись, тогда оно у тебя будет еще нормальнее. Помнишь жару в Ростове? А в Донецке такие деньки бывают? У нас в Москве такого вроде не бывает. Так что, если припечет, приезжай…

Залесский спросил, видел ли он Гонтаря.

— Он мне только звонил по телефону и обещал занести твое письмо. Но после этого ни письма, ни звонка. А он что, все еще в Москве? Я завтра утром позвоню Кичигину, может, он его задерживает? A может, не он? Но тогда кто? Ладно, я его поищу. Что ему передать? Чтобы немедленно возвращался? Ясно…

Зачем такой звонок, да еще ночью, понадобился Ростовцеву? Что значат все его намеки? Почему лучше не спать? Зачем нужно получше осматриваться? Зачем он вспомнил жаркие дни в Ростове, когда они ловко ушли из-под удара за взятки на новостройках? Но как понять этот намек? И что значит — если припечет?

Тревога все сильнее. И вдруг он вспомнил ситуацию с тетушкой из ФРГ… Его осенила неожиданная идея — а не может ли эта «заграничная ситуация» спасти его, если грянет катастрофа по делам его «внутренним»? Он тогда сам обратится в органы государственной безопасности и расскажет, как его вербовали, когда он был в ФРГ в туристской поездке, и как он потом избежал продолжения этой связи. И тогда он станет почти что героем по политическому делу, и в благодарность за раскрытие вражеских шпионских планов его выведут из-под удара за дела внутренние…

Черт побери, но почему он все-таки решил, что катастрофа нависла над ним уже неотвратимо и надо думать о таких крайних мерах? Не нервы ли все это? Не нужно ли ему просто встряхнуться? Жена как раз у сестры в Ленинграде, можно кой-чего себе позволить…

Вечером Залесский с двумя верными друзьями пошел в ресторан и в эту ночь спал без тревоги…

Почувствовал тревогу и Ростовцев.

…Днем он получал деньги от клиента. Они встретились на проспекте Мира возле Ботанического сада. Вокруг никого не было, но как раз в тот момент, когда он у кассы сада заговорил с клиентом, в переулке резко затормозила машина «скорой помощи» и Ростовцев отчетливо увидел, как в приоткрытое боковое окно высунулась какая-то черная трубка с блеснувшим внутри стеклом. В это время клиент, подняв портфель на грудь, стал его раскрывать, чтобы вынуть деньги, но Ростовцев сжал ему руку:

— Пойдем отсюда…

Они вышли не на проспект Мира, а в переулок. «Скорая помощь» умчалась, повернув направо на проспект. Они молча шли по переулку, и вдруг Ростовцев замер на месте — впереди шагах в двухстах стояла «скорая помощь» — та самая или другая?

— Пойдемте обратно, — сказал он. Клиент посматривал на него с недоумением. Чтобы не затягивать эту неловкую ситуацию, Ростовцев завел клиента в первый попавшийся двор и там получил деньги.

— Уходите первый, — сказал он клиенту, и тот пошел, удивленно оглядываясь.

Минут через пять из ворот вышел Ростовцев — ничего подозрительного вокруг не заметил, не было и «скорой помощи». Он торопливо зашагал к себе на службу.

— Ко мне никого… — буркнул он секретарше и заперся в своем кабинете на ключ.

Так что же это было? Случайное совпадение или эта «скорая помощь» гонялась за ним? Сколько он ни думал, получалось так: если он хотел уверить себя, что была слежка, он находил для этого убедительные подтверждения, но находились подтверждения и когда он хотел успокоить себя версией случайного совпадения. Надо выждать и быть предельно внимательным — решил он.

Вдруг вспомнился ему старый друг Ревзин. Суд над ним удалось отложить, а потом добиться и условного приговора. Скоро год, как он снова работает на него уже в Минске. Но то, что он помог ему тогда выкрутиться, как бы не обернулось теперь против него. «Дурак я, что полез в его дело, — думал Ростовцев. — Не понял, что это был сигнальный снаряд, разорвавшийся опасно близко». Вспомнил, как черт дернул его звонить в милицию. А разве визит к нему милицейского капитана, со странной фамилией Куржиямский, не был вторым снарядом, разорвавшимся уже совсем рядом? Ведь после этого в памяти милиции рядом с фамилией Ревзина неизбежно приклеилась и его фамилия! Но не мог он хладнокровно оставить Ревзина в беде, раз сам втравил его в ту незаконную покупку стройматериалов. Но зачем Ревзин сразу во всем признался? Впрочем, он сделал это только для того, чтобы в самом начале отсечь от дела его — Ростовцева. Это, конечно, благородно, но глупо — надо было сразу не признаваться и выиграть хотя бы первые две-три недели для того, чтобы дело погасить… Нет, нет, тут Ревзин явно перестарался… — Ростовцев тяжело вздохнул и подумал, что, если под ним загорится земля, он такой дым запустит, что следствие ослепнет… И хотя история Ревзина окончилась благополучно и это подтвердило его старую веру, что любой опасный узел можно развязать, все равно Ростовцеву и это воспоминание было тревожным…