Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки - Дмитрий Спивак

Русско-французские отношения в екатерининскую эпоху

Присоединив Новороссию и Крым, Россия приступила к созданию черноморского флота, строительству военно-морской базы в Севастополе, оборудованию или расширению целого ряда портов по всему северному берегу Черного моря. Тут важно было не опоздать, как на Балтийском и Белом морях. Дело все было в том, что, получив известные преференции еще в петровские времена, голландские и в особенности английские купцы практически монополизировали в более позднее время торговлю с Россией на «северных морях». Что же до «южных морей», то позиции Франции в средиземноморской торговле были пока прочными – прежде всего, благодаря традиционному альянсу с турками. Британия, все с большим основанием ощущавшая себя «царицей морей», пока еще не освоилась в водах, омывающих берега южной Европы. В этих условиях, именно французская торговля могла быстро вдохнуть жизнь в порты Новороссийского края, к чему Екатерина II, равно как и князь Потемкин, не могли не стремиться. «Новороссийский проект» был, вообще говоря, любимым детищем князя Григория Александровича, что само по себе поддало ветра в паруса французской дипломатии.

Французский посол, молодой граф Луи-Филипп де Сегюр, принадлежал к кругу аристократии времен короля Людовика XVI. Он был прекрасно начитан и знаком со всеми тонкостями версальской придворной жизни. Столица Российской империи произвела на молодого дипломата сильное впечатление: «Петербург представляет уму двойственное зрелище: здесь в одно время встречаешь просвещение и варварство, следы X и XVIII веков, Азию и Европу, скифов и европейцев, блестящее гордое дворянство и невежественную толпу. С одной стороны – модные наряды, богатые одежды, роскошные пиры, великолепные торжества, зрелища, подобные тем, которые увеселяют избранное общество Парижа и Лондона; с другой – купцы в азиатской одежде, извозчики, слуги и мужики в овчинных тулупах, с длинными бородами, с меховыми шапками и рукавицами и иногда с топорами, заткнутыми за ременными поясами. Эта одежда, шерстяная обувь и род грубого котурна на ногах напоминают скифов, даков, роксолан и готов, некогда грозных для римского мира. Изображения дикарей на барельефах Траяновой колонны в Риме как будто оживают и движутся перед вашими глазами», – писал граф, сожалея о том, что тут довелось побывать слишком малому числу его соотечественников.

В скором времени положение изменилось, поскольку немало французских роялистов почли за лучшее бежать из охваченного революционными потрясениями Парижа в сады «северной Семирамиды». За ними последовали в свой черед и любознательные путешественники, которых неизменно охватывало амбивалентное чувство, совмещавшее сознательное восхищение перед красотой города с подсознательным опасением перед толпой варваров, копящих здесь, «на краю Азии» мощь, которая может обрушиться и на Западную Европу. Нашедшая таким образом оформление в мыслях Сегюра двойственная, привлекательная и опасная метафизика Петербурга нашла себе продолжение в трудах таких его соотечествеников и преемников в деле постижения духа нашего города, как граф де Местр и маркиз де Кюстин.

При дворе Екатерины II, французский посол был встречен доброжелательно. Вскорости он вошел в избранный круг придворных, приглашавшихся царицей на ее «petites soirées», где ему довелось принимать деятельное участие в разнообразных, но неизменно милых забавах и шалостях. Не вызывает сомнения, что мысль о целесообразности заключения первого в истории наших стран договора о тесном, взаимовыгодном сотрудничестве получила свое первоначальное оформление в этом интимном кругу лиц. «Договор о дружбе, торговле и навигации, заключенный в Петербурге 11 января 1787 г. (31 декабря 1786 г. по старому стилю) стал своего рода кульминацией русско-французских отношений в XVIII веке. Он открывал широкие перспективы развитию торговых связей между двумя странами и, что самое главное, – предусматривал налаживание тесного политического сотрудничества России и Франции», – подчеркнул один из ведущих отечественных специалистов в области истории русско-французских отношений П.П.Черкасов. Последовавшее вскоре, почти одновременное нападение на Россию как Турции, так и Швеции, отнюдь не утративших расположения версальского двора, остановили развитие этой тенденции русско-французских отношений, которая восходила, как нам уже довелось говорить, к любимым геополитическим идеям Петра Великого. Ну, а далее тронулась лавина французской революции, решительно изменившая весь облик старой Европы.

События в Париже развивались так быстро, что в Петербурге не успевали за ними следить. Тем более любопытно, что попытка спасения короля, имевшая шансы на удачу, исходила со стороны царского двора. План короля состоял в том, чтобы тайно покинуть дворец Тюильри и, пользуясь фальшивыми документами, добраться до границы. Таковые были предоставлены русским посольством. Мария-Антуанетта значилась в них как подданная Российской империи, баронесса Анна Христина Корф, урожденная Штегельман, следующая домой вместе с детьми и прислугой, в числе которой значился и лакей, под чьим именем скрывался сам король Франции. Фамилия эта была в Петербурге, кстати сказать, очень известна. Отец баронессы, банкир Г.Х.Штегельман, был знаменит как богатством, так и благотворительностью. В частности, будучи старостой общины лютеранской кирхи св. Петра, он взял на себя основные заботы по возведению в 1760–1762 годах здания немецкой школы – прославленной «Петришуле».

После насильственного возвращения короля, русскому послу пришлось давать объяснения рассерженным «народным избранникам». Не имея возможности получить точных инструкций из Петербурга, русский посол И.М.Симолин валил все на досадную оплошность и приносил извинения. Настоящая баронесса Корф якобы своевременно известила его, что, сжигая перед отъездом ненужные письма, по случайности бросила с ними в камин и полученный паспорт, призналась, «что, право, очень сконфужена» и просила исправить ее оплошность, выдав дубликат паспорта. В такой форме дело приобретало черты ясности – хотя все равно оставалось непонятным, как паспорт проделал путь из камина баронессы в ридикюль королевы. Интересно, что, когда об этом узнала императрица, с ней, в свою очередь, приключился приступ холодной ярости. Передавая общий смысл слов Екатерины II, вице-канцлер И.А.Остерман писал послу, что если бы тот осознанно выдал фальшивый паспорт и тем спас бы короля и его семью, то заслужил бы лишь царскую благодарность.

Зимой 1792 года русский посол получил от своего правительства предписание покинуть пределы Франции. Перед отъездом, он получил аудиенцию у несчастных короля и королевы, начинавших уже предчувствовать, что их ожидает: гильотина, как говорят французы, есть профессиональное заболевание королей. Сразу же по возвращении с приема, Симолин отправил домой отчет, в котором писал, что король и королева передали императрице нежный привет и просили ей передать, что смотрят на нее, как на своего ангела-хранителя. Все данные, состоящие в распоряжении историков, подтверждают, что при петербургском дворе много думали об участи узников Тампля и сделали все возможное для того, чтобы оказать им реальную помощь. Всего через год, король был низложен с престола и стал гражданином Французской республики, приняв новую – на самом же деле, очень древнюю для своего рода фамилию Капет. После мучительного, сорокачасового обсуждения, депутаты Конвента приняли решение предать его смерти. Приговор был приведен в исполнение 21 января 1793 года.

«Французская слобода» раннего Петербурга

Вообразить себе «петербургскую империю» первого века ее существования без оживленных русско-французских контактов было бы невозможным. Немалую роль в этом сыграло ознакомление с поступавшими из Парижа журналами, увражами и партитурами, поступление которых с ходом времени стало постоянным. Ошибкой было бы забывать и о потоке привыкших зарабатывать хлеб насущный своим ремеслом иммигрантов, которых исправно доставлял в наш порт едва ли не каждый корабль, бросавший в нем якорь после открытия навигации. В литературе о старом Петербурге эта тема нашла себе некоторую разработку – впрочем, все больше в игривом плане. Заранее узнав о прибытии корабля, щеголи-петиметры, а с ними и отцы семейства, съезжались на Биржевую набережную. «Специалисты по части прекрасного пола любовались хорошенькими розовыми личиками в соломенных шляпках, пугливо выглядывающими из маленьких окошечек трехмачтового корабля. Груз этот предназначался в лучшие барские дома и состоял их немок, швейцарок, англичанок, француженок, на известные должности гувернанток, нянек, бонн и так далее. Интересныя пленницы ждали своих будущих хозяев и полицейского чиновника для прописки паспортов», – писал М.И.Пыляев. Приезжие гувернантки и бонны, а кроме них, гувернёры и куафёры, учители фехтования и верховой езды, танцмейстеры и повара, модистки и портные – список наш можно бы было продолжать при желании еще долго – разъезжались по предназначенным им квартирам на правом или на левом берегу непривычно широкой для европейского глаза Невы и пополняли состав «Французской слободы» раннего Петербурга. Мы поставили это важное для нас словосочетание в кавычки по той причине, что Французской слободы в строгом значении этого слова наш город, пожалуй, не знал.