Большая Засада - Жоржи Амаду

И там и сям поговаривали, что причиной внезапного кровоизлияния, поразившего полковника, стало письмо из Рио-де-Жанейро, в котором сын сообщал о своем отъезде в Лондон на борту парохода Английской королевской почты. Учебное путешествие, которое предположительно должно было продлиться три месяца. Он просил, чтобы в английский банк перевели определенные денежные средства, необходимые для финансирования этого вояжа. Решение о поездке было принято в последний момент. Вентуринья сожалел, что у него не было времени заранее известить об этом родителей, — когда они получат это письмо, он будет уже в Англии. У него еще не было обратного адреса, и потому он высылал адрес банка, на счет которого должна быть переведена — и довольно срочно — кругленькая сумма. В его положении нельзя было ударить лицом в грязь в Европе, выглядеть будто какой-нибудь голодранец, у которого ни гроша за душой. Он требовал, чтобы ему быстро отправили крупную сумму наличностью — обучение в Оксфорде и Сорбонне стоит чертовски дорого.

Письмо пришло в Ильеус и оттуда было переправлено в Такараш. Подчиняясь строгим указаниям полковника, Лоуренсу — начальник железнодорожной станции — послал его с нарочным на фазенду Аталайа: письмо или телеграмму доктора Вентуриньи пересылайте срочно, конным гонцом.

Как рассказывал неф Эшпиридау, полковник едва закончил читать роковое послание. Он сделал один шаг в сторону доны Эрнештины, протягивая ей лист бумаги, но не сумел передать его и рухнул в агонии между своей святой супругой и наемником, прямо у ног Сакраменту. Как могла дона Эрнештина вынести подобное и не упасть замертво в тот же миг рядом с мужем?

С криком бросилась она на оцепеневшее тело, а когда Сакраменту удалось поднять ее, она обнялась с девушкой, и они зарыдали вместе. Муж умер, сын далеко — она чувствовала себя одинокой и потерянной. Дона Эрнештина нашла поддержку и утешение у преданной и неутомимой Сакраменту. Она увезла ее с собой на специальном поезде, куда следующим утром погрузили тело покойного, чтобы похоронить в Ильеусе. Ночью на всех парах примчался Натариу и взял на себя все хлопоты.

Его каменное лицо не выражало никаких чувств. Он спрятался за тяжелым, мрачным молчанием.

С этого момента и до приезда Вентуриньи Сакраменту все время была с доной Эрнештиной и вместе с ней оплакивала полковника Боавентуру Андраде, фазендейру, владельца плантаций какао, миллионера, главаря жагунсо, хозяина Аталайи, господина и повелителя Ильеуса и Итабуны.

Если, как утверждали слухи и как он сам, полковник Робуштиану де Араужу, смог убедиться, о плантациях фазенды Аталайа заботились столь же тщательно, как и о посадках Боа-Вишты, то у Вентуриньи были все основания, чтобы прийти в крайнее уныние из-за отказа управляющего остаться на этой должности. Отказ был решительным — ни деньги, ни прочие посулы не могли изменить решение Натариу. «Почему?» — спросил полковник Робуштиану де Араужу. Любопытство выплыло на поверхность посреди восхищения мощными ростками и райским цветением посадок: ничто так не напоминает сады Эдема, как берущий за душу вид плантаций какао, усыпанных цветами и завязями.

Капитан Натариу да Фонсека на расспросы отреагировал бесстрастно — ни один мускул не дрогнул на лице курибоки, бронзовом с маленькими глазками. На губах играла тонкая нить улыбки, которую бакалавр и поэт Медор однажды сравнил с лезвием кинжала. Загадочная улыбка — одним она казалась насмешливой, другим внушала страх.

— Я скажу вам, полковник, если у вас достанет терпения выслушать меня. Я пришел из Сержипи совсем мальчишкой, там я попал в один переплет. Это была скверная история, тот тип не стоил патрона, который я на него потратил. У меня были рекомендации к полковнику, и он меня принял.

Кобыла Императрица полковника Робуштиану и черный мул капитана Натариу шли вровень спокойным и осторожным шагом по тропинке среди деревьев какао. Полковник промолчал, и капитан продолжил свой рассказ:

— Полковник Боавентура тогда не вылезал из разных заварух, как вам хорошо известно — вы же были на одной стороне. Он оказал мне доверие, дал в руки оружие и взял с собой. Я могу сказать, что он создал меня. Он всегда обращался со мной как с мужчиной. Тем, что я есть, и тем, что я имею, я обязан ему. Я не помню моего отца — он порвал матери целку и дал деру. Отец, которого я знал, был полковник Боавентура.

— Но я от него самого слыхал, что вы не один раз спасали ему жизнь. Боавентура не одолжение вам сделал, когда приказал записать на ваше имя землю, по которой мы сейчас ступаем.

— Полковник дал мне убежище и платил мне как жагунсо за мою службу. Я легко спускаю курок и быстро соображаю. Я просто выполнял свои обязанности. Если бы он хотел, то мог бы и не давать мне ни земли, ни патента. Я не говорю вам, будто не заслужил этого. Я получил причитающееся, просто он не обязан был признавать это, раз уж мне дали убежище и платили жалованье.

Капитан положил поводья на луку седла, позволив мулу бежать в свое удовольствие по знакомой тропе, а сам в это время шел другими дорогами — дорогами прошлого, которые подчас были совсем непроходимыми:

— Полковник Боавентура был самым храбрым и самым порядочным человеком, какого я знал, и я не задумываясь отдал бы за него жизнь. Именно поэтому, став землевладельцем и посеяв какао, я не перестал служить ему и продолжил заниматься Аталайей. Я много раз говорил ему: «Пока вы живы и пока я нужен, я буду служить вам». Касательно того, что будет после его смерти… я обещал ему только одну вещь, которую и выполняю. Но это не имеет отношения к плантациям какао и работе управляющего.

— Мне сказали, будто Вентуринья предложил вам любые деньги — какие только захотите.

— Полковник, я думаю, что каждый мужчина хочет быть хозяином своей судьбы. Когда я только начал зарабатывать на жизнь на сельских праздниках там, на реке Сан-Франсиску, то услыхал, что народ говорит, будто наша судьба начертана на небесах и никто не может изменить ее. Но я думал, что это не так. Я считаю, что каждая тварь Божья в ответе за себя, и мне всегда хотелось быть хозяином самому себе. Я служил полковнику более двадцати лет: мне было семнадцать, когда я сюда приехал. Теперь мне уже стукнуло сорок два. Я никогда не обещал служить вдове или сыну. И он меня об этом никогда не просил.

Натариу поглядел на полковника Робуштиану де Араужу и продолжил:

— Незадолго до смерти мы ехали с ним и разговаривали — вот так, как сейчас с вами, — и он сказал, что хочет попросить меня кое о чем, чтобы я выполнил это после его смерти. Я испугался, что он попросит меня быть управляющим Аталайи, потому что мне бы пришлось ему отказать. Хозяином для меня мог быть только он и никто другой. К счастью, он просил о другом, и я сказал «да». Вентуринья подумал, что я буду продолжать заниматься фазендой, и удивился, когда я ему ответил, что ни за какие деньги. Ни за деньги, ни по долгу дружбы. Долг закончился со смертью полковника.

Он снова взял в руки поводья. Всадники покинули плантации какао и свернули на дорогу, ведущую к дому, который Натариу недавно построил. Полковник Робуштиану еще не видел его. Голос Натариу смягчился:

— Я люблю Вентуринью. Он был еще совсем маленьким мальчонкой, когда я приехал на фазенду. Но это совсем другое. Полковник протянул мне руку помощи, когда я был всего лишь юнцом, скрывавшимся от правосудия. А сейчас единственный, кто может мне приказывать, — это я сам.

— А Вентуринья понял вашу точку зрения? Он согласился с ней? Я слышал, что нет.

— А я не спрашивал, мне это неинтересно. Он полезет в политику, займет место отца. Я сказал ему, что если когда-нибудь он будет нуждаться во мне для защиты от врагов, то достаточно лишь сказать. Я все еще метко стреляю. Но служить — и пусть уж он меня простит — не буду ни ему, ни кому другому.

Прежде чем они спешились перед домом, полковник Робуштиану де Араужу, удовлетворив свое любопытство, завершил разговор:

— Если хотите знать мое мнение, Натариу, то вот оно: вы поступили правильно, как служа столько лет Боавентуре, так и отказав Вентуринье. Не вам ему подчиняться, и не ему вами командовать. — Он сменил тему: — Какой прекрасный дом! Поздравляю!

— Дом? Да это просто домишко, чтобы Зилда могла остановиться здесь с детьми. Она каждый месяц приезжает на плантацию.

На фазенде Аталайа жилища работников — глинобитные или деревянные лачуги — теснились между господским домом и речушкой, протекавшей вдоль дороги. Лишь немногие стояли отдельно, разбросанные по отдаленным плантациям. Натариу дал себе труд объехать все, чтобы сообщить новость и попрощаться, предложив свою помощь. С батраками и погонщиками у него были хорошие отношения, любезные, а некоторые приходились ему кумовьями. Ночь опустилась на посадки какао и на заросли. Хотя и была зима, но дождь не шел. Той ночью воздух был теплым и нежным. Капитана охватили противоречивые чувства: облегчение и удовлетворение, — поскольку наконец-то он стал сам себе хозяином, а с другой стороны — сожаление и тоска: ведь он оставлял землю, на которой жил и работал более двадцати лет.