Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы - Анна Бурдина

– Я проанализировала все моменты нашего с ней знакомства и теперь понимаю, когда мне следовало бы задумываться над тем, что можно ожидать от этой дамы. Вероятно, она начала строить планы предательства еще в 1880 году, с первого же дня, как только очутилась со своим мужем в Бомбее в нашей в теософской штаб-квартире. Босые, без гроша в кармане, они едва не умирали от голода. Эмма пригрозила, что продаст мои секреты, о которых кое-что знает, если я не помогу ей с работой. Я понимала, что это шантаж, – но мне ли жаловаться? Разве Учитель не предоставил мне право выбора: следовать заповедям Владыки Будды, который велит нам накормить даже змею, умирающую от голода, презрев страх, что она может укусить кормящую ее руку, – или же принять карму, которая неизменно карает того, кто отворачивается при виде греха и нищеты и не озаботится помочь грешнику или страдальцу.

– Почему же вы мне еще тогда этого не сказали? Я ведь тоже им доверял.

– Я не думала, что это так серьезно. Да и что она могла знать? Потом, вспоминаю, был еще один настораживающий случай. В начале 1884 года, перед моим отъездом в Европу, мы вместе с Мохини и недавно избранным главой Правления ТО Гартманом собирались нанести визит князю Харисингхджи в Вареле. Эмма Коломб тоже с нами напросилась. Она уже несколько раз безуспешно пыталась под разными предлогами выманить две тысячи рупий у богатого князя и надеялась, что на сей раз ей повезет. Когда это обнаружилось, я сделала ей выговор, а она пришла в ярость и стала выкрикивать всяческие ругательства, поклявшись отомстить. «Не прощу ей до конца жизни, – заявила она, – уж я ей устрою!» Вот и устроила! – развела Елена руками.

– Что же теперь? Какой вы предполагаете дальнейший поворот событий? – продолжал Олкотт, не предлагая собственных решений.

– Во-первых, я слагаю с себя обязанности секретаря-корреспондента Общества. Я публично обязана заявить о своем выходе из него, так как считаю, что пока я состою в Обществе, тем более во главе его, – я буду постоянной мишенью для нападок, и от этого пострадает Общество. Мое сердце, – если от него еще что-то осталось, – разбито. Но мне приходится пожертвовать собой ради блага Общества. Дело выше отдельных людей и личностей.

– Я не сомневаюсь в вашей преданности делу, но Общество может не согласиться.

– Я буду его просить.

– Хорошо, я не стану давать прогнозы на то, какое решение примет Правление Общества, а вот что делать с обвинениями, выдвинутыми семьей Коломб, ума не приложу.

– Мне непременно следует ехать в Индию и подавать в суд. Буду пытаться доказать, что письма писала не я. А что касается моей репутации, обвинений в распутном образе жизни, незаконно рожденных детях и прочего ворошения грязного белья, – то я не знаю, как это можно доказать в суде. Остается только обвинить Коломбов в клевете.

– Я тоже не представляю, как можно доказать документально отсутствие детей, которых не было. Но я хочу вас немного подбодрить другим сообщением. Когда я

узнал о случившемся из свежих газет, направляясь в поезде из Парижа в Лондон, новость меня сразила, можно сказать, наповал. Я срочно изменил направление маршрута и поспешил к вам. В то же время в дороге я чудесным образом получил письмо от Учителя. Хочу вам его показать, – он протянул сложенный вчетверо листок.

Елена с трепетом развернула письмо, пестревшее строчками знакомого почерка и написанное синим карандашом, и прочла следующее:

«Что бы вы ни услышали из Адьяра, не удивляйтесь. И не падайте духом. Может статься, – хотя мы пытаемся предотвратить это, насколько позволяет карма, – вам придется дома столкнуться с большими неприятностями. Годами вы давали приют предателю и врагу, и компания миссионеров готова тут же воспользоваться любой ее услугой, на какую ее смогут склонить. Имеет место самый настоящий заговор. Она в бешенстве из-за появления м-ра Лейн-Фокса и тех полномочий, которыми вы наделили Правление».

Когда Олкотт уехал, Елена решила предпринять кое-какие меры для доказательства того, что детей у нее не могло быть. Она обратилась к женскому врачу, у которого взяла справку.

Выдержка из медицинского свидетельства гласит следующее:

«Я, ниже подписавшийся, свидетельствую, что г-жа Блаватская, секретарь Бомбейско-Нью-Иоркского Теософического общества, в настоящее время лечшасъу меня… Как это показало подробное исследование, г-жа Блаватская никогда не была беременной, и, следовательно, не могла иметь ни детей, ни преждевременных родов.

Доктор Опенгейм, Вюрцбург, 5 ноября 1885 года. Удостоверяют: Хюбе Шлейден, Франц Гебхард».

Чтобы разобраться в детективном сюжете, спланированном четой Коломб с целью дискредитации Теософского общества и его основной фигуры – госпожи Блаватской, – следует провести небольшое теоретическое расследование.

Уже через полгода после отъезда Олкотта и госпожи Блаватской в Европу, Правление ТО уличило в нечестности семейство Коломб и готово было пойти на крайние меры: исключить их из Общества и выгнать с работы. Но в это время пришло письмо от Махатмы Кут-Хуми, мнение которого было авторитетно и непререкаемо для всех теософов без исключения. Махатма Кут-Хуми писал:

«Пока человек не развил в себе совершенное чувство справедливости, лучше уж ошибаться, проявляя милосердие, чем допустить хоть малейшую несправедливость. Мадам Коломб – медиум, а посему не несет ответственности за многое из того, что может сказать или сделать. В то же время она добра и отзывчива. Нужно уметь вести себя с ней, и тогда она будет прекрасным другом. У нее есть свои слабости, но их отрицательные следствия можно свести к минимуму, морально воздействуя на нее дружеским и добрым отношением, что облегчается ее медиумической натурой, если воспользоваться этим должным образом. Мое пожелание, следовательно, состоит в том, чтобы дом оставался в ее ведении, а Правление, разумеется, осуществляло бы надлежащий контроль и следило, советуясь с ней, за тем, чтобы не возникало ненужных расходов. Необходимы значительные преобразования, и провести их можно, скорее имея в м-м Коломб помощницу, чем врага… Продемонстрируйте это мад. К, чтобы она могла сотрудничать с вами».

Правление учло наставление Учителя и в то время не стало принимать жестких мер. Однако через несколько недель терпеть открытое воровство и выходки четы Коломб стало невыносимо, и Правление пошло на крайние меры, предъявив Эмме Коломб обвинения в вымогательстве, шантаже, клевете и злоупотреблении денежными средствами Общества.

Коломбы затаились, ничего не сказав в свое оправдание. Когда же их исключили из членов ТО, они неожиданно оказали яростное сопротивление, заявив, что до возвращения госпожи Блаватской не сдвинутся с места, так как доверенные ею ценности хранятся у них. Ценности Правление потребовало передать Обществу, создав специальную комиссию и получив письменное распоряжение от госпожи Блаватской. Ей телеграфировали в Париж, и она, вероятно, тогда еще не осознав размер угрозы, неохотно подтвердила решение Правления, отправив Коломбам короткую телеграмму: