Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

он не опирался на трость, она была заброшена на правое плечо. Мэтью заметил темные впадины под смоляными глазами. Он подумал, что нынче ночью Хадсон тоже сражался с огнем, только со своим собственным, когда был разбужен пожаром и криками в коттедже Эбби Донован, и это куда более интимное пламя его здорово опалило. — Как свидетель, дающий показания о репутации Мэтью, я…

— Почему вы здесь, сэр? — перебил сидящий за столом. Мэтью знал, что перебивать этого человека — значит провоцировать его на резкость, пусть даже по отношению к лорду в платье.

— Я здесь, — прозвучал ответ, опасно близкий к фырканью, — потому что в то время, когда я находился в нашем офисе, главный и неподражаемый констебль Нью-Йорка вломился туда и практически арестовал моего партнера. Потащил его сюда «на слушание», как он это назвал. Вот я и пришел — по собственной воле.

— Боюсь, что я не мог бы ему помешать, — сказал Лиллехорн.

— Никто не мог бы мне помешать, — поправил Грейтхауз, мрачно взирая на губернатора в платье. — Я не знаю, что случилось этой ночью, и Мэтью тоже не знает. Да, его имя было написано на стене напротив пожара. Но он не имеет к этому никакого отношения. И не может иметь, потому что танцевал в таверне Салли Алмонд, когда это здание… взорвалось или что там с ним произошло.

— Этой ночью устраивали танцы? — с горестной интонацией вопросил лорд Корнбери у Лиллехорна. — Мы с женой любим танцевать.

— Танцы простонародья, милорд. Уверен, это не те, что вам по вкусу.

Мэтью с трудом подавил страдальческий вздох. Действительно, его сюда привел Лиллехорн, уведя из офиса агентства «Герральд», дом номер семь по Стоун-стрит, с полчаса назад. Чтобы как-то отвлечься от происходящего идиотизма, Мэтью уставился в окно справа, откуда открывался неплохой вид на город вдоль Бродвея. Перед самым рассветом прошел небольшой снег, и сейчас в сероватом свечении утра крыши были белыми. По Бродвею в обе стороны катились, погромыхивая, телеги. Горожане в теплых зимних плащах спешили по своим делам. Шпиль церкви Троицы был очерчен белым, и белые одеяния покрыли надгробные камни на ее кладбище. Сити-Холл на Уолл-стрит щеголял белой глазурью поверх своей желтой кондитерской краски, и Мэтью задумался о том, что сейчас поделывает в своем личном мире чудес на чердаке Эштон Мак-Кеггерс. Стреляет из пистолета по манекенам, чтобы потом измерить диаметр пулевых отверстий?

— Почему же так получается, что там, где оказывается кто-то из вас, сразу происходит какое-нибудь… — Корнбери помолчал, постукивая пальцем по подбородку, словно вызывал нужное слово, — безобразие? Какая-то беда, — быстро добавил он, заметив приближение бури, назревающей на физиономии Грейтхауза, — как будто вы ее притягиваете?

— Наш бизнес, — ответил Грейтхауз, — в том и состоит, чтобы оказываться там, где беда. А ваш, я вижу, — рассиживаться здесь и обвинять Мэтью Корбетта в том, в чем он ни сном ни духом!

— Попрошу вас выбирать выражения, сэр!

Но протест Лиллехорна прозвучал как робкая девичья просьба.

— Я никого не обвиняю, сэр. — Корнбери, когда ему было нужно, умел возвыситься над собеседником. Точно так же сегодня гордо вздымалась его грудь, но Мэтью решил не задерживаться на этом предмете ни глазом, ни мыслью. — Я просто пытаюсь разобраться, почему там было его имя. В частности: кто написал его краской на стене. А также: для какой цели? Вы должны признать, что ситуация весьма странная. Сперва этот… этот Гиллеспи едва не падает замертво, доказывая мне, что видел красный фонарь, призывающий к нападению голландскую армаду, а потом… как же выразился? «Наделал глупостей» этой пушкой, а призрак Устричного острова украл у него треску.

— Трех макрелей и полосатого окуня, — поправил Грейтхауз.

— Не важно, в данном случае это несущественно. Затем сгорает дотла этот склад, и на стене дома напротив — имя вот этого молодого человека. И еще скажу вам, сэр, что сегодня утром в этом кабинете первым побывал Джоханнис Фииг, со своим адвокатом, требуя денежного возмещения. Речь шла о весьма солидной сумме.

— Денежное возмещение? — На грозовое лицо Грейтхауза страшно было смотреть. — От кого? От Мэтью? Фииг со своим цепным адвокатом ни гроша от него не получат, пока я жив!

— Давайте, — спокойным тоном предложил Корнбери, — выслушаем нашего молчальника. Мистер Корбетт, вам есть что сказать?

Мэтью все еще таращился в окно, наблюдая за падающими хлопьями. Ему хотелось бы оказаться где-нибудь за тысячи миль от этой дурацкой комнаты. После того, как он стал убийцей, все на свете представлялось мелким и несущественным. Дурацким, да. Не раз его посещала мысль, что профессор Фелл определил жизни не только Лиры Такк и Тирануса Слотера, но до некоторой степени и его тоже. Мэтью теперь не тот, каким был раньше, и непонятно, сможет ли обрести дорогу к себе прежнему.

— Мистер Корбетт? — еще раз окликнул его Корнбери.

— Да? — Тут до Мэтью дошло, чего от него хотят. Что-то у него шестеренки в мозгу сегодня туго ворочаются. Но три часа тревожного сна за сутки — от этого даже самый исправный мозг забьется пылью. Он потер лоб, где остался серповидный шрам от медвежьего когтя — вечным напоминанием, что защита невинных иногда обходится недешево. — А, да, — пробормотал он, еще не до конца придя в себя. — Я танцевал в таверне Салли Алмонд… нет, — поправился он. — Я стоял у стола, который перевернулся. Все разлилось и рассыпалось. Там был Ефрем. Девушка эта, Опал. Она поранила пальцы о стекло.

Возникла короткая пауза.

— О силы небесные! — Губернатор посмотрел на Лиллехорна. — Он, случайно, не родственник этому несчастному Гиллеспи?

Приложив некоторое усилие, Мэтью сосредоточился и направил свой рыскающий корабль на верный курс.

— Я не имею к пожару никакого отношения, — сказал он с неловкой горячностью. — Да, мое имя было написано на стене. Кем-то. — «Может быть, даже не одним кем-то, — подумал