Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу? - Денис Викторович Драгунский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, Кораблёв не умел точно определять возраст – дело было в каком-то обаянии «чуть старшей молодости», привлекавшем молодого дурака. Абсолютно неопытного, совершенно невинного и ничего про это дело не знающего, кроме воспоминаний о неприличном рассказе, который читал ему в школьном садике Женя Макаров.
Да, но почему Кораблёв, а не Драгунский?
Потому что здесь я ощутимо раздваивался. Драгунский изучал латынь и философию, а Кораблёв занимался всякими неприличиями. Или так: Драгунский распутничал и наслаждался посредством Кораблёва. Кораблёв был, в старой советской терминологии, «полпредом Драгунского» в мире эротики.
Кораблёв смотрел на девушек, идущих по улице, на своих одноклассниц, но странное дело: казалось бы, одноклассницы, во-первых, близки, во-вторых, их можно рассматривать на физкультуре, в-третьих, они, несомненно, юны, свежи, упруги и так далее. Но вот именно одноклассницы-то его и не интересовали, не привлекали. Впрочем, были девочки, которые ему нравились, но просто нравились. С ними не хотелось делать ничего эдакого. Потому что тут было странное раздвоение: заниматься сексом, хотя такого выражения тогда не было, тогда даже слова «трахаться» – то не было, оно впервые появилось примерно после 1972-го, но до 1975 года в переводе какого-то немецкого романа, – так вот, просто (просто что? спать? обладать? совокупляться? что-то великий и могучий русский язык подводит нас) – заниматься этим делом, чтоб было приятно и сладостно, надо обязательно с какой-то незнакомой девушкой. Чтобы она чудесным образом возникла перед тобой – и ура!
А когда речь заходила о знакомой девушке, к которой ты чувствовал что-то иное – вернее, не совсем уже иное, но не только это, – тут были совершенно другие фантазии. С этой девушкой почему-то хотелось вдруг оказаться в горах, в зимнем лесу, в поле в страшную метель, на лодке, разбившейся на горных порогах, и спасти ее. И вот это спасение и было, пожалуй, главной эротической целью. Потом это спасение стало воображаться более разнообразно – не просто спасение от какой-то физической травмы, как в первоначальных фантазиях, а – спасти от каких-то невзгод и неприятностей, например, достать редкое лекарство. Или: ей негде жить, ей нечего есть. Или что-то совсем уже романтическое: она оказалась в чужой стране без копейки денег и, может быть, даже без русского языка, наша страна для нее чужая страна, она несчастная иностранка, беженка (хотя и тогда слова такого не было в общем употреблении) – и я ее опять-таки спасаю. На руках оттаскиваю в какую-то избушку сквозь снег и ветер, укладываю на кровать, растапливаю печь, в избушке становится тепло. Или я привожу ее домой, такую бедную, несчастную, бездомную. Говорю ей: вот ты здесь будешь жить, вот я тебя накормлю, вот тебе деньги на всякие расходы… Вот она болеет, а я принес ей какое-то лекарство, и она выздоровела…
Ну и так далее.
Но что потом? И вот это «потом», сексуальное потом, так сказать, совершенно исчезало, заслоненное восторгом спасения. Немножко самолюбовательным восторгом: вот он я какой. То есть умом, наверное, я понимал (точнее, мы с Кораблёвым понимали), что после таких благодеяний она, разумеется, согласится выйти за меня замуж или как минимум пустит под одеяло в этой самой лесной избушке. Но понималось это именно что умом. Не было ни душевного чувства, ни, боже упаси, эрекции.
А вот когда в фантазии вступала девушка с эскалатора или из троллейбуса с сиденья напротив, и она входила в комнату, на ходу снимая с себя кофточку и юбку, – вот тут ой-ой-ой. Хотя, впрочем, тоже были свои маленькие трудности. Лежа в постели и воображая себе вот такую девушку с эскалатора, Кораблёв мечтал, чтобы она раздевалась перед ним постепенно. Он приказывал ей, чтобы она сначала снимала с себя кофточку, потом юбку, оставалась в комбинации (был такой популярный в 1960-е нижний наряд), потом снимала туфли, потом эту комбинацию, пояс, отстегивала чулочки, скатывала их постепенно, потом лифчик – и, наконец, трусики. Но все эти эскалаторные девушки были упрямо непослушными. Они входили в комнату, брались за верхнюю пуговицу своей кофточки – и тут же оказывались голяком. «Назад! – кричал Кораблёв. – Назад, снова!» Кричал сам себе, разумеется, хотя в какие-то моменты ему казалось, что он кричит ей, этой девушке. Девушка хмыкала, снова оказывалась одетой, снова входила в комнату, где, сидя на диване, ожидал ее утонченный сластолюбец Кораблёв, стаскивала с себя юбку, расстегивала кофточку, но вместо долгого стриптиза через полсекунды опять представала голышом и стояла, нахально хлопая глазами, и, казалось, едва сдерживала презрительную усмешку опытной молодой женщины, которая смотрит на дрожащего от похоти подростка.
«И вот так пять раз, ваша честь».
Особую возбудительность приобретали слова. Были слова, которые сразу вызывали целый сонм страстных фантазий, переживаний и даже ощущений. Только не смейтесь этому набору: бюстгальтер, беременность, менструация, аборт, презерватив.
Однажды классе, кажется, в шестом или седьмом мы шли с приятелем, не слишком близким, но все-таки одноклассником, по Арбату. Как мы туда попали, не помню. Может быть, заходили в зоомагазин, потому что у нас у обоих были дома аквариумы с рыбками. Что-то там покупали, сушеный рыбий корм наверное. Вышли, прошли несколько шагов, и вдруг он толкнул меня под локоть и сказал: «Пойдем повозбуждаемся». – «Ты чего?» – спросил я. «Пойдем, пойдем, – сказал он. – Тут есть место, где голые бабы висят». Через пару шагов я увидел вывеску антикварного магазина. На Арбате их тогда было, кажется, два. Это были совершенно раздольные времена для коллекционеров. Не так уж много – даже по советским масштабам – нужно было денег, но нужна была решимость, чтобы тратить их не на машину «Москвич», и не на ондатровую шапку, и не на золотые зубные протезы, а именно что на картинки. Тогда, в 1960-е годы, можно было найти в этих магазинах вещи, несомненно, чудесные.
Так вот. Приятель втолкнул меня в дверь антикварного магазина. Там было довольно много народу, а по стенам висели бесконечные голые тетки. Наверное, из трофеев, которые наши офицеры вывозили еще в 1945 году и чуть позже. Голые тетки изредка перемежались пейзажами и изображениями битой дичи, охотничьих собак и бутылей вина, оплетенных соломой. «Смотри, какие сиськи торчат, – шептал мне приятель. – Смотри, смотри, а вот там какие сиськи, ой класс! Смотри, у этой коричневые,
