Самоучитель танцев для лунатиков - Мира Джейкоб

В тот вечер по очереди приезжали все родственники. Сначала Санджи, потом Бала и наконец Чако, который удивил всех своей поразительной выносливостью и терпимостью и просидел с Томасом восемь часов кряду, после чего извинился и уехал домой поспать.

– Говорит? – спросил тем вечером Джейми.

– Говорит, – подтвердила Амина и поднесла телефон к окну, с улицы доносилось бормотание Томаса, на таком расстоянии напоминавшее жужжание роя пчел. – Слышишь?

– Нет.

– Жаль… Да, они все еще разговаривают…

По-настоящему волноваться она начала на четвертый день, когда Томас перестал есть. Санджи, Камала и Амина сидели на кухне и грустно смотрели на миску с рисом и курицей, от которой отец отказался с таким видом, точно ему предложили съесть змеиное гнездо.

– И завтракать тоже не стал? – спросила Санджи.

Амина молча показала ей на тост – она оставила его на столе в надежде, что отец возьмет его сам, когда проголодается.

– Может, у него просто что-то с желудком, – робко предположила Санджи, но все-таки позвонила Чако на работу.

– Еда, – произнес Чако, вставая на колени перед Томасом, заглядывая ему в глаза и заставляя прервать поток речи, – тебе необходимо поесть!

– Позже, – отозвался Томас.

– Тебе нужны силы. – Чако похлопал его по колену. – У тебя начинается истощение.

– Позже, – повторил тот и перестал разговаривать со всеми, включая Раджа, который приехал ближе к ужину и привез контейнер с любимыми кушаньями Томаса.

В тот вечер вся семья собралась на кухне. Родственники неловко молчали, и на фоне этой тишины лихорадочная болтовня Томаса казалась еще громче. Несмотря на предостережения Чако, сил у него, наоборот, прибавилось, он говорил без умолку, перескакивая с одной темы на другую, как будто пытался продать на аукционе целые отрасли человеческой мысли.

– Массовая эмиграция идет на спад… – резюмировал он. – Твоя мама так не думала… Рогатки!

Наутро шестого дня он отказался даже от чая и сока.

– Тебе нужно попить, – умоляла его Амина, стоя перед ним со стаканом обычной воды, на случай если он захочет именно этого.

– В некоторых случаях нарколепсия лечится ингибиторами обратного захвата норэпинефрина, – произнес Томас, и легкие Амины сжало судорогой от паники.

– Папа, у тебя начинается обезвоживание!

Впервые за эти дни Томас обратил к ней глубоко запавшие глаза с расширенными зрачками и сказал:

– Я поеду на открытие твоей выставки!

– Что?

– Не знаю, почему нам раньше это в голову не пришло, – продолжал он, обдавая ее сладковатым, гнилостным запахом дыхания, напоминавшим запах хлеба, который уже начал плесневеть в пластиковом пакете. – Твоя мама будет в восторге!

Камалу она нашла в прачечной, где та стирала простыни.

– Да, – сказала мать, после того как Амина вытащила ее на веранду и заставила посмотреть на мужа. – Я вижу.

– И что будем делать? – сжимая и разжимая кулаки, спросила Амина и вытерла вспотевшие ладони о джинсы.

Как же посадить отца в машину? Надо срочно увезти его. Вдвоем они не справятся, придется обратиться за помощью к Чако и Раджу.

– В смысле – что делать?

– Надо отвезти его в больницу! – раздраженно пояснила Амина.

Неужели у Камалы тоже крыша поехала? Или она приняла транквилизаторы? Ресницы матери затрепетали, словно крылья бабочки, пытающейся взлететь в ветреный день.

– Пока не надо, – подумав, отозвалась она.

Но когда? В тот день Томас совсем осип, губы пересохли и стали напоминать узенькие полоски вяленого мяса. Солнце медленно ползло по горизонту, а Амина расхаживала взад-вперед по газону, не в силах ни присесть рядом с отцом, ни упустить его из виду. Он все еще говорил, точнее – пытался говорить, его голос был тихим, гудящим, словно двигатель автомобиля. На него было больно смотреть – темный высохший язык, покрытые белой коркой уголки рта. Меняя положение тела, отец кривился, и Амина поняла, что болеутоляющие он тоже перестал принимать.

– Пожалуйста! – взмолилась она, садясь рядом с ним и протягивая ему таблетки, но он, казалось, даже не заметил ее. – Пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя!!! – закричала она не своим голосом.

– Амина? – Камала выбежала из дома. – Что такое? Что случилось?

– Он отказывается пить! – дрожащими губами выговорила Амина.

Мать села рядом с ней, забрала у нее таблетки, стакан с водой и велела:

– Иди спать!

В ту ночь речи Томаса, словно назойливые, тихо жужжащие насекомые, заполонили сны Амины, не давая ей покоя. Она вертелась с боку на бок, а под утро, открыв глаза, услышала все то же приглушенное гудение. Наступил седьмой день. Она уже не могла ясно мыслить. Если бы Томас был Творцом, то сейчас настало бы время сотворить человека. Амина встала и выглянула в окно. Отец все так же сидел на диване.

Она вошла на кухню, где Камала снимала со стеблей листья кориандра.

– Он попил хоть немножко? – спросила Амина.

Мать покачала головой, и до Амины наконец-то дошло, что происходит. Это было очевидно и вместе с тем немыслимо, по ее телу прошла нервная дрожь, как будто бы кости раздвигались, освобождая пространство для горя, столь огромного, что оно могло бы стать новым органом ее тела. Задыхаясь, она схватилась за стойку.

Перед ней, повторяя ее имя, стояла Камала и ласково убирала волосы ей за уши. Детка, повторяла она, малышка, моя девочка! Она целовала руки Амины, ее щеки и смотрела ей в глаза горящим взглядом.

– У тебя все будет хорошо, – произнесла вдруг она.

Неужели это Камала? Мать, которую Амина помнила с детства? Женщина, уехавшая в другую страну против своей воли? Домохозяйка, находившая странные занятия и увлечения? Вечно всем недовольная одиночка? Вечером к дому подъехал большой голубой седан Моники, и Амина увидела, как ее мать обняла женщину, с которой не разговаривала последние двадцать лет, а потом взяла ее за руку и повела в дом.

– Спасибо, что позвонила мне, – обернулась к Камале Моника, когда та открыла перед ней дверь веранды.

– Он будет очень рад тебя видеть, – отозвалась Камала.

Неизвестно, заметил ли Томас появление Моники, он продолжал что-то тихо бормотать. Амина смотрела в окно, как ассистентка отца плакала, держа его за руку, а потом поцеловала в лоб и встала. Перед отъездом она протянула Амине пузырек с морфином.

– На всякий случай, – сказала она, села в машину и уехала прежде, чем Амина нашлась что ответить.

Следом за ней явился Аньян Джордж. Пробыл он недолго, даже не присаживался, просто произнес какие-то очень трогательные слова, нервно теребя манжеты рубашки и сосредоточенно вглядываясь в пространство над головой Томаса.

Вечером Камала привела к нему всю семью. Бала встала на колени и дотронулась до его ступней. Санджи поцеловала его в щеки и в лоб. Радж прошептал что-то ласковое и ткнулся ему в ухо, а потом бросился к своей машине. Чако взял Томаса обеими руками за голову, как будто стараясь на ощупь запомнить черты его лица, и тут он, заморгав, посмотрел на него и простонал.

– Что? – наклонился к нему Чако. – Что ты сказал?

– Позже, – прошептал Томас.

Эпилог

Джейми всегда ненавидел самолеты. Нет, он не жаловался и старался ничем не выдать беспокойства, но, когда самолет двинулся вперед по взлетной полосе, Джейми заерзал, принялся вертеть в руках правила безопасности на борту и нервно щелкать крышкой давно неиспользуемой пепельницы в подлокотнике, как будто там мог оказаться аварийный выход.

– Хочешь выйти? – спросила Амина. – Может, позовем стюардессу и ты выйдешь отсюда, пока еще есть возможность?

– Да, – отозвался Джейми, закрывая и открывая шторку на окне, и поморщился. – А ты меня хорошо знаешь!

Он взял ее за руку, поднес ладонь к своему лицу и стал глубоко дышать, будто запястье Амины могло подействовать как успокоительное. Амина повернулась и посмотрела в окно на мелькающую все быстрее взлетную полосу, на выжженные просторы меса, остающиеся позади. Как глупо уезжать сразу после похорон!

– А что тут глупого? – спросила Санджи, когда накануне вечером они сидели на кухне и смотрели в окно на Камалу, оттиравшую плитку дорожки во дворе. – Нельзя пропускать открытие собственной выставки, глупышка! Тем более что ты вернешься через несколько дней. Горе никуда не денется, и мама твоя никуда не денется. Может, даже беспорядок никуда не денется, если эта чертовка не перестанет сводить нас с ума всеми известными ей способами!

Все терялись в догадках, почему уход Томаса вызвал у Камалы настоящий приступ любви к чистоте, но в последующие дни она бесчинствовала в комнатах и терроризировала своих родственников. Раджу и Чако пришлось выбить не менее двадцати ковров, Санджи – навести порядок в кладовке, а Бале достался холодильник. Все они жаловались Амине, что их, по выражению Санджи, принуждают к рабскому труду, однако на удивление выполняли все поручения хозяйки с радостью и занимали руки и голову работой. Сама же Камала ходила из комнаты в комнату, обозревая свои владения с фанатичным пристрастием тирана. По ночам она спала на кровати со стороны Томаса, вцепившись в диванную подушку, как в спасательный круг.