ХРОНИКЕР - Герман Балуев

Впервые в жизни получив в свою власть столь взрывоопасное, грандиозное, государственно важное, предельно насыщенное средствами и ресурсами дело, Курулин проявил себя как блестящий организатор. Он пробудился. Ведь что там говорить: после затона он был «наученный». Он, как множество подобных ему энтузиастов, плюнул, рассмеялся над собой и заказал себе «высовываться». Он стал человеком, ценящим свое положение, свою вкусную жизнь, — стал понятным, и главное — стал «надежным». И у него не было к себе вопросов: он сообразовал свои возможности с действительностью, сделал выводы — и с завидной удачливостью устроил себе «окончательную», в свое удовольствие, жизнь.

И вот выброс — и он словно проснулся! Я думаю, в каждом русском сидит тоска по свободному, соразмерному его возможностям делу. И когда такое дело свалилось ему в руки, Курулин тотчас и стал самим собой. Он обнаружил главную свою черту — бесстрашие. А в тот момент и потребно было именно бесстрашие, то есть крайняя степень самостоятельности. Курулин мгновенно взял на себя все. Начальство советовало, ученые рекомендовали, но: «сказал Курулин!» — и это действовало магически, потому что после «сказал Курулин!» человеку оставалось одно: выполнять долг!

Фонтан расстреливали из пушек, а когда из этого ничего не вышло, решили давить подземным взрывом. Меня выдворили из зоны. Оказавшись снова в вагончике профилактория, где обосновались ребята из аварийно-спасательного отряда, я размышлял на досуге: как после эдакого глотка свободы Курулин впишется в прежний повседневный иллюзион?

Но обратного движения так и не произошло. Из управляющего трестом Курулин стал генеральным директором объединения, а затем, почти сразу, заместителем министра. В таком вот чине он и явился ко мне в Москве. И я бы не сказал, что он был счастлив. Скорее, он был растерян, подавлен. «Не мое это дело, Лешка, — сказал он с несвойственным ему щемящим недоумение ем. — И не только я, все это понимают. Чувствую себя как игрок в запасе». Ему поручили курировать нефтёносный регион Сибири, где добыча нефти уже несколько лет и все опаснее падала. И вот недавно его слова об игроке в запасе оправдались. После поездки в Сибирь руководителя государства и принятого вслед за этим крутого решения Курулин был назначен генеральным директором создаваемого в Сибири объединения, в которое территориально вошла обширнейшая, от Ледовитого океана до южных степей, территория с ее городами, речными и морскими портами, железными дорогами, зимниками, аэропортами, бездорожьем и бесчисленными организациями, каждая из которых кормилась собственным ведомством и выполняла или имитировала свой маневр. Из всего этого сонма не связанных между собой кровно экспедиций, промыслов, НИИ, заводов и организаций было решено создать один мощный жизнеспособный кулак, могущий решить главную задачу, а именно: остановить падение и начать прирост добычи нефти. Курулин оставался в статусе заместителя министра, чтобы иметь для решения этой задачи достаточно полномочий и прав. Перед вступлением в новую должность Курулина отправили в отпуск, чтобы он собрался с мыслями. Вот он и собирался с мыслями, махая рядом со мной топором.

Я выбросил окурок из палатки и сразу же закурил новую сигарету.

— Давай рассуждать спокойно, — сказал я, решив быть абсолютно хладнокровным.

— Ну, пробуй! — помедлив, сказал из темноты Курулин.

— Тебя выудили из Средней Азии, за несколько месяцев протащили через три должности, ни на одной из которых ты не успел осмотреться... К чему вся эта лихорадка?

— К чему? — спросил Курулин.

— Тебя явно готовили к этому подвигу. И формально ты к нему готов.

— Формально? — хмыкнул Курулин.

— Второе. А выполнимо ли вообще это решение правительства?

Курулин помолчал, потом закряхтел.

— В установленные сроки?.. Нет!

— Вот это самое, принося тебя в жертву, они правительству и хотят доказать!.. Дескать, вон, пожалуйста, какого подготовленного мужика на это дело поставили: и в Средней Азии себя героически проявил, и генеральным директором объединения был, и замминистра, а пришлось снять!.. Не справился!.. Не реальные все-таки, видимо, сроки!

— Одних министерств и ведомств задействовано столько, что их не то что сплотить, их запомнить нельзя! — глухо сказал со своей койки Курулин. — И каждый хочет знать только свое и отбрыкивается от общего! —Курулин с хрустом сел на своей раскладушке. — Это же феодализм новой формации! Сотня княжеств на обшей территории! Чем ты их проймешь? Уговорами?.. Да я для них — уважаемый ноль! Я для них — тьфу, если назначает и снимает их свое ведомство, если оно их оценивает, ругает и защищает, дает оклады, премии и выговора! Безнадега, Леша, полнейшая, вот что я скажу тебе по секрету.

— И вот тогда, — сказал я, переждав глухой, угрожающий монолог Курулина, — обломав тобой крутизну правительственного решения, сделав его невнятным, умягчив поправками, они и посадят своего — настоящего!

Курулин вылез из палатки, и я услышал, как он пьет из чайника воду.

— Тобой расчистят ему дорогу! — сказал я, когда он вернулся и сел на койку.

— А я думаю, что мне поручили это неподъемное дело затем, чтобы я его все-таки сделал, — примирительно сказал Курулин, лег и затих. Внезапно он рассмеялся. — Хитроумный ты больно, Лешка! Вот что тебя губит.

— Черт с тобой! — Обнаружив, что сижу, я лег и тоже затих.

Луна вскарабкалась выше хребта; озеро вышло из тьмы и улыбнулось мертвой улыбкой.

— Я не справлюсь, а кто справится? — резко спросил Курулин.

У меня не было охоты вести пустой разговор.

— Ты же знаешь в стране каждого человека лично!

Каждого человека в стране я не знал. А вот тех, с кем Курулину придется работать в Сибири, знал. Лично! Это были молодые, образованные, полные энергии волки... И того, за кого они брались, снять просто не успевали. Его уносили на носилках. С инфарктом! Или с чем-нибудь в этом роде.

— Ты думаешь, в затоне развоевался, так больно смелый? — Неожиданно для себя я сел на койке. — Так это считай, что ты воевал на своем огороде!

Светящееся озеро стояло в треугольном проеме палатки, и я увидел, как поднялся на локте Курулин.

— И ты, и я, собственно, говорим об одном. О том, что сделать порученное мне при существующих условиях невозможно. Значит, надо создать новые условия!

— Милый ты мой, наивный замминистра!

— Сейчас как: организациям дают или навязывают дело. А если наоборот: людей отбирать для решения конкретного дела? Пусть дело выберет — кто ему нужен. Формировать временные отборные группы, лишенные инстинкта самосохранения, поскольку век их будет равен времени свершения дела. А благополучие связано только с тем, как быстро они дадут результат.

— Так ведь это шабашники!

— Верно. Готовый механизм есть! Почему бы его не использовать? И почему эти самые шабашники дают семь-десять норм, из которых они одну едва выполняют, когда они не шабашники? Если ты ответишь на этот вопрос, ты ответишь на все вопросы, которые с такой страстью вы ставите нынче в печати.

— Нет. Стой! Ладно, — вскричал я. — Отберешь ты лучших. А остальные?

— Значит, ты признаешь, что шабашники!— это лучшие? — Курулин засмеялся. — А что остальные? Люди таковы, какими их вынуждают быть. Я думаю, что не будет никаких остальных!

— Ну, ты и наивный! — сказал я, сдерживаясь. — Матерые и весьма неробкие мужики сидят и кормятся при деле, которое они сами же и освоили. И вдруг является какой-то чин, призванный их скоординировать, и начинает превращать их в каких-то шабашников! Неужели ты хоть на мгновение можешь предположить, что они смирятся с этим?

— А как они могут не смириться, если в моих руках будут деньги?

— Каким это образом?

— Не знаю. Посадил экономистов, думают, изобретают новый финансовый механизм.

— Слушай! А ведь ты хочешь стать чем-то вроде наместника!

— Ага, — ухмыльнулся Курулин. — Был такой Николай Николаевич Муравьев. Граф! Так вот этого графа до сих пор помнят в Восточной Сибири. Он и графское достоинство получил, кстати, за свои деяния на пользу Отечеству. И приставку к фамилии — «Амурский»!

— И ты надеешься, что такое вот тебе разрешат?

— Не сомневаюсь.

— Оптимист!

— Государству нужна нефть... Куда ж тут денешься? — Он, глядя на меня узкими глазами, помедлил. — Я сделаю, но мне нужна реальная власть.

Я лег, а Курулин посмотрел на меня и засмеялся.

— Тебя-то чего это так корежит?

Я снова сел.

— Да просто хочу, чтобы ты еще пожил!

— Так я и живу, — врастяжку сказал Курулин. — Как живется! Ты же видишь, не я жизнь выбираю, а она меня.

— Почему-то только тебя!

Курулин усмехнулся.

— Да, почему? — Усы его встопорщились, он поднял венозную руку и ткнул пальцем мне в грудь. — Вот когда у нас какая-нибудь катастрофа или авария, вот тогда сразу соображают, что на месте нужны только те, которые могут! И вот тогда рядом с ними днем с огнем не сыщешь ни одного болвана. И только когда дело сделано, прибывает какой-нибудь бюрократ, чтобы похлопать по плечу и поздравить с выполнением задания. Вот тебе, пожалуйста, идеал! Почему бы так не всегда? —Лицо его свело от ярости. — Да это неизбежно хотя бы потому, что естественно! Такие рожденные для дела группы, или, как ты говоришь, «шабашка», быть может, уже обуздали бы термоядерный синтез, рак, сердечно-сосудистые заболевания. Я уж не говорю о таких простеньких проблемах, как жилищное строительство или создание изобилия продуктов в стране.