Жизнь в зеленом цвете - 4 - MarInk

Если справедливости действительно требовалось всё это, то она, должно быть, походит на птицу-падальщика.

Дамблдор вывел Гарри из своих воспоминаний. Гарри упал в кресло, опустошённый. Фоукс тихонько напевал что-то над ухом, на грани слуха, нечто похожее, наверно, на колыбельную, которую взрослые фениксы поют своим собратьям, пока те ещё птенцы после возрождения, ещё совсем слабы и беспомощны.

- Гарри, что ты видел, когда твой шрам заболел на Прорицании?

Гарри находился в подобии прострации. Только поэтому он ответил - так сжато, как мог.

- Сова принесла Вольдеморту письмо. Он сказал что-то вроде того, что ошибка Хвоста исправлена. Сказал, что кто-то мёртв. А потом ещё сказал, что Хвоста теперь не будут скармливать змее - там около его кресла была змея. И тут он применил к Хвосту Круцио, а у меня заболел шрам.

- Понятно, - тихо отозвался Дамблдор, - понятно. Так. А ещё когда-нибудь в этом году у тебя болел шрам? За исключением того раза летом, когда ты проснулся от боли?

- Нет, не болел... откуда Вы знаете, что было летом?

- Ты не единственный корреспондент Сириуса, - объяснил Дамблдор. - Я тоже с ним переписываюсь с прошлого лета, когда он покинул Хогвартс. Это я предложил ему укрыться в горной пещере.

«Значит, надо быть сдержанней и в разговорах с Сириусом».

Дамблдор встал и принялся расхаживать вдоль письменного стола. Периодически он подносил палочку к виску, извлекал новую серебристую блестящую мысль и помещал её в мыслеслив. Это не было такой уж увлекательной картиной - скорее, скучной донельзя.

- Профессор, - позвал Гарри через несколько минут, решив выжать из сложившейся ситуации максимум пользы.

Дамблдор перестал расхаживать и поглядел на Гарри.

- Прошу прощения, - тихо сказал он и сел за стол. Кажется, он хотел изобразить атмосферу доверительности. Чтобы преуспеть, ему стоило бы заняться этим года четыре назад.

- Вы знаете... почему болит мой шрам?

Дамблдор некоторое время очень пристально смотрел на Гарри, а потом ответил:

- У меня есть одна теория, но не более того... По моему убеждению, твой шрам начинает болеть тогда, когда Вольдеморт находится недалеко от тебя и при этом чувствует особенно сильный приступ ненависти.

- Но почему?

- Потому что ты и он связаны силой неудавшегося проклятия. Это же не обычный шрам. Собственно говоря, такого шрама, как твой, не было никогда и ни у кого, если верить историческим книгам с тех самых дней, как была изобретена письменность.

- Так Вы считаете, что этот сон - не сон, а явь?

- Возможно, - кивнул Дамблдор. - Я бы сказал - весьма вероятно. Гарри, ты... видел самого Вольдеморта?

- Нет, - покачал головой Гарри. - Только спинку его кресла. Но... там же нечего было видеть, не так ли? У него же нет тела? Но тогда... как он мог держать палочку?

- В самом деле, - пробормотал Дамблдор, - как...

Гарри помолчал, а потом задал вопрос, который тоже интриговал его.

- Сэр, Вы сказали, когда Вольдеморт неподалёку… разве он сейчас в Шотландии?

- Не знаю, Гарри. По последним данным он должен быть в Албании…

- У Вас есть данные о Вольдеморте? - «Откуда?»

- Это не более чем слухи, Гарри.

Дамблдор, судя по всему, перешёл в глухую несознанку. Гарри с сожалением понял, что количество полезной информации, которую он может сегодня получить, исчерпано. Это бесило, но Гарри умел скрывать свои эмоции - так глубоко, что даже другой эмпат никогда и ни за что не понял бы, что скрывается за вежливой улыбкой.

- Лимонную дольку, Гарри?

- Нет, спасибо.

Людо Бегмен, насколько знал Гарри, был реабилитирован. Барти Крауч-младший, по словам Сириуса, умер в Азкабане. Беллатрикс и Рудольфус Лестрейнджи, может быть, до сих пор там, в тюрьме. Родители Невилла Лонгботтома, Фрэнк и Алиса Лонгботтомы (Гарри предполагал, что они именно его родители, потому что фамилия была достаточно редкой) от пыток, которым их подвергли Лестрейнджи и яростно отрицавший это Барти Крауч-младший, сошли с ума - Крауч-старший, ведший все три суда, упомянул об этом. Гарри чувствовал себя так, словно вымазался в грязи. Ему до зуда хотелось встать под тёплый душ и истратить на себя целый брусок мыла.

Гарри встал. Ему не хотелось больше здесь находиться.

- До свидания, профессор.

- До свидания, Гарри. И ещё одно…

Гарри оглянулся. Дамблдор смотрел на него оценивающе, словно прикидывая про себя что-то. Голубые глаза были холодными и азартными одновременно. Словно они с Гарри затеяли какую-то игру, в которой может быть только один победитель.

- Удачи тебе на третьем состязании.

Гарри молча кивнул. Он не хотел удачи, которой ему мог нажелать Альбус Дамблдор.

* * *

Май закончился быстро; наступили дни подготовки к экзаменам, и Гарри оказался ещё более предоставлен самому себе, чем до этого - ему не нужно было готовиться. Дни стояли солнечные, светлые, яркие. Гарри бродил по территории школы, изредка посылая Сириусу успокоительные письма и получая от него довольно однотипные просьбы бдить и остерегаться. Было в этих письмах и немного личного; Сириус изредка вспоминал о совместном с Джеймсом Поттером детстве, о том, как жили, поженившись, Джеймс и Лили, рассказывал о себе и Ремусе - скупо, неохотно, почти намёками. Гарри с жадностью ловил, впитывал эти живительные крохи информации. В ответ ему, впрочем, почти не о чем было говорить. Он не мог писать о двуличии директора; не мог писать об одиночестве (потому что сколько можно ныть?); не мог писать о том, как его хотят убить свои же одноклассники; не мог писать о василиске Северусе; не мог писать о большей части того, что составляло его жизнь. Поэтому над каждым письмом Гарри подолгу сидел в творческих муках, перебирая и сортируя воспоминания; до сих пор его жизнь была цельной, насколько это было возможно; теперь она стала расщепленной на две части - то, что можно рассказать тем, кто тебе дорог, и то, что нельзя. Два слоя, тайный и явный. Гарри иногда с трудом удерживался от соблазна сочинить что-нибудь позитивное, но, во-первых, в этом направлении фантазия у него работала плохо, во-вторых, он не хотел врать Сириусу. Оставалось только недоговаривать.

Слизеринцы, как и прочие, сидели за учебниками. В жизни Гарри наступило невиданное прежде спокойствие. Он наведывался в битком забитую в это время года библиотеку, выбирал несколько книг по ЗОТС и практиковался в заклятиях на опушке Запретного леса. Как правило, не один.

Олег Крам тоже был абсолютно свободен; они тренировались вместе, пока все прочие парились над книгами. Они целовались на траве, уже не прерываемые никакими полубезумными пришельцами из леса, пили тыквенный сок, пара бутылок которого всегда оказывалась с собой у Олега, молча щурясь, смотрели в небо вдвоём. Июнь начался, но Гарри не заметил - он не следил за часами. Ему казалось, его жизнь - маятник; не так давно он готов был покончить с собой, а теперь ни на что не променял бы своё существование.