В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

— Да, Ваше Величество, я здесь, — ответила она, — но только сегодня я поняла, как велика моя преданность вам.

Самым трагичным оказался конфликт с княгиней Софьей Гагариной (урожденной Дашковой). Она была когда-то фрейлиной Государыни и предметом самой пылкой страсти Государя (в то время Великого князя Наследника). С тех пор прошло много времени. Софи Дашкова вышла замуж за князя Григория Гагарина и покинула двор. Пламень угас, но Государь поддерживал с семьей Гагариных тесные дружеские отношения и неоднократно доказывал им свое благоволение. Положение стало совсем критическим, когда бедная Софи в свой черед тоже была приглашена на обед к Государю. Она чувствовала, что погибла, как потом рассказывала мне, целую ночь не спала, обдумывая свое поведение, и в конце концов, написала Государю записку в очень почтительном тоне, но с отказом явиться. Несколько месяцев назад она потеряла дочь и мотивировала свой отказ тем, что не может выезжать в свет после этого потрясения.

Государь, разумеется, прекрасно понял истинную причину ее отказа и впал, как говорят, в страшную ярость. Но после того как некоторое время спустя в ташкентской экспедиции был убит зять Гагариных молодой граф Орлов-Денисов, доброта и сочувствие возобладали над недовольством Государя. Он заказал панихиду по молодому человеку, бывшему его адъютантом, в маленькой дворцовой церкви и пригласил всю семью Гагариных, засвидетельствовав им самую глубокую симпатию.

Это было последнее отрадное впечатление, оставшееся у Софи от него, так как больше она его не видела.

Все три упомянутые дамы стояли слишком высоко в мнении света, чтобы он посмел их критиковать: и тех, что согласились явиться, и ту, что отказалась. Все дело в нюансах и причинах, которыми они руководствовались. Впрочем, Софи Гагарина оказалась почти единственным исключением. Мы были завзятыми монархистами, поэтому мысль об открытом неповиновении Государю казалась нам неприемлемой, и скажу не колеблясь, что я бы непременно откликнулась на его зов, даже рискуя заболеть после этого.

К счастью, я была избавлена от подобного испытания.

Подробности, которые я сообщаю, возможно, кому-то покажутся ребяческими. Если я их выбрала из своего хаотичного дневника, который вела в ту пору, то лишь потому, что они характеризуют эпоху, в которую мы жили, и этот печальный эпизод из жизни при дворе.

Да, малейший инцидент приобретал огромное значение, потому что было неизвестно, к чему он ведет и что из него получится. С напряженным вниманием и натянутыми нервами смотрели мы в будущее, так как каждый час и каждая минута могли принести известие о катастрофе.

30 ноября в день празднования св. Андрея при дворе был дан большой обед. Моим соседом по столу был Великий князь Алексей Александрович, и мы, воспользовавшись громкими звуками оркестра, заговорили о том, что в данный момент нас более всего занимало. Этот молодой человек, обыкновенно веселый и насмешливый, ни разу не улыбнулся. Он признался, что чувствует себя глубоко несчастным. Будучи неженатым, он жил в Зимнем дворце и не мог, как его старшие братья, под благовидным предлогом избежать неудобного соседства, в котором оказался. Он должен был неизменно быть при новой семье, дабы не заслужить недовольства отца.

— Я уже не могу, — пожаловался он, — приходится следить за каждым его словом, каждым жестом, чтобы избежать неприятных столкновений.

К сожалению, мне нечем было его утешить, но я, по-моему, очень верно поступила, обратив его внимание на то, как ему следует себя вести.

— Нет никакого сомнения, — сказала я, — что вы должны подчиняться воле и любому пожеланию Государя, но остерегайтесь переступить определенную границу. Если вы сойдетесь близко с княгиней Юрьевской, вы нанесете двойное оскорбление памяти вашей матери.

Судя по тому, как серьезно он слушал, я поняла, что мои слова глубоко проникли в его сердце. При первой возможности я сказала почти то же самое и Великой княгине Цесаревне: ведь, выбившись из сил после долгого сопротивления, она могла зайти слишком далеко по пути уступок. Мне хотелось уберечь детей от опасности утраты священной памяти Государыни.

— Именно сейчас наступил решающий момент, когда складывается общественное мнение о вас, — сказала я ей помимо всего прочего, — все глаза устремлены на вас. Вас очень жалеют, но ценят вашу жертву, направленную на сохранение мира. Но если только заметят, что вы не несете того достоинства, которого от вас вправе ожидать, хула неизбежна.

— Вы учите ученого, — возразила Цесаревна, — но если бы вы знали, с какими трудностями приходится сталкиваться ежедневно!

Конечно, говорить несравненно легче, чем делать, и я очень скоро поняла, что мои требования были слишком мелки для людей кипящих в котле. Но вся моя душа восставала против мысли, что новые обиды даже после смерти нашей Государыни могут прибавиться — пусть невольно! — к длинной череде унижений, которые она испытала при жизни.

Несколько дней спустя после того обеда Великий князь Алексей пришел ко мне. Я уже знала, что он не присутствовал при объявлении Государем о своем браке чете Наследников, но мне не терпелось услышать подробности, касающиеся лично его.

— Папа прислал за мной в тот же день, — сообщил он, — и встретил меня следующими словами: «Из всех моих детей мне тяжелее всего сообщить о своем браке именно тебе, потому что предвижу справедливые упреки».

(Это был намек на юношеский роман Великого князя с Александрой Жуковской и их желание соединиться, предотвращенное его родительской волей.)

— Мне нечего было ответить — добавил Великий князь, — и я молча пожал руку папа.

Наша беседа продолжалась очень долго. Великий князь говорил обо всем без недомолвок, но не позволял себе ни одного непочтительного выражения в адрес отца. Он скорее жалел его, чем порицал.

«Когда папа доволен, — произнес он с полуулыбкой, — он полагает, что и все вокруг довольны. И всякий раз эта вера проявляется самым наивным образом».

Говоря о княгине Юрьевской, Великий князь был, как и следовало ожидать, менее сдержан в выражениях.

— Весь ее облик — полная противоположность тому, что обыкновенно нравилось папа в женщинах, — сказал он и далее охарактеризовал ее в непарламентских выражениях, должна я сознаться. Каждое слово у него вырывалось с трудом, видимо, от нахлынувшей горечи.

— Я слишком хорошо ее знаю, — продолжал он, — чтобы не удивляться такому выбору. Вы догадываетесь, поскольку я не женат, мне больше всех моих братьев приходится вращаться в ее обществе. Почти каждый день меня приглашают к обеду, а если эта чаша минует меня, то очень часто Государь любезно обращается ко мне: «Я тебя не задерживаю, но, если бы ты остался с нами, мы были бы очень рады». И, разумеется, я остаюсь. Княгиня усиленно кокетничает со мной и порой оказывает мне честь своими доверительными беседами. Однажды она меня спросила, отчего Великие княгини так холодны с ней: «Я теперь замужем, в чем они могут меня упрекнуть?» По своей великой глупости задав этот вопрос, знаете, что она услышала в ответ? Я ответил ей так: «и очевидно, они не могут забыть вашего прошлого». Странно, но это неосторожное высказывание не было передано Государю.