Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

И все тут на радостях обнимать и целовать стали друг друга, славословя воевод и воинов русской земли.

В тот же день, отслужив молебен, выехал великий князь с соправителем и двором всем из монастыря к Галичу. Едет Иван в крытом возке вместе с отцом, который теперь весело шутит, смеется.

– Ну, Иванушка, – говорит он ласково сыну, обнимая его рукой за плечи, – пусть убежал лиходей наш, а мыслю, навек порешили мы с ним. Не будет более удела Галицкого, к Москве отойдет он. Наместников и воевод своих посажу там.

Ивану легко и радостно на душе, будто и не было никаких тревог и печалей. Боковые полсти возка отвернуты, и погожий день сияет во всем блеске, ослепляя белизной снегов и синевой неба. Смотрит Иван кругом и не насмотрится.

– Кррун, кррун, – звучно доносится с высоты.

Иван слегка закидывает голову и видит, как, медленно взмахивая крыльями, летит большой черный ворон. Видно, как на лету поворачивает он голову и тянет к лесу, что зубчатой каймой опоясывает снежную равнину. Василий Васильевич молчит. Он о чем-то думает, и брови его то сурово сдвигаются, то снова расправляются, а на губах появляется улыбка.

– Батюшка, – обращается к отцу Иван, – пошто Новгород-то Великий Шемяку к собе принимает?

Отец нахмурился.

– По то, сынок, – ответил он, – что новгородцы Москву еще боле Шемяки не любят. Она им, новгородцам-то, как кость поперек горла. Посадники их вкупе с гостями богатыми спят и видят, как бы всю торговлю у нас отнять, в свои руки захватить. Жадны они очень, торговцы-то. Вот они Шемяку-то и лелеют, дабы нас разорить да обессилить. Мыслят, разоренное-то легко взять, да руки коротки. Обрубим мы им руки-то! Обрубим, дай срок!

Василий Васильевич разгорячился и долго говорил о разных кознях новгородцев, об их торговле и дружбе с немцами и посредничестве в торговле…

– Им надобно, чтобы мы сами не могли у немцев покупать и немцам свое продавать с выгодой. Все через свои руки хотят пропускать, дабы все барыши им шли. Вот порешим до конца с Шемякой-то да за них и возьмемся. Укоротим так, что и про колокол[112] свой вечевой позабудут.

Иван с широко открытыми глазами слушал отца. Как-то сразу по-новому все предстало пред ним. Понял он, что и Шемяка и Новгород не просто из-за злобы не любят Москву и ее князей, а что Москва и князья московские невыгодны им. Димитрию Шемяке мешают они захватить власть, а Новгороду грозят убытками.

– Вот в чем дело-то! – воскликнул Иван, пораженный внезапным открытием.

– В сем дело, сыночек, в сем, – продолжал Василий Васильевич, радуясь, что сын его понимает. – Токмо не боюсь яз Новгорода. Худа у них ратная сила. Бояре-то да купцы толстопузые до меча не охочи, а черные люди да сироты сами к нам тянут, ибо как в полоне живут они у бояр-то богатых. Теснят их вельми и купцы. Они, черные-то люди, как в сказке, на чужом пиру сидят, пиво пьют, по усам течет, а в рот не попадает. Все в брюхо боярам да купцам идет. – Василий Васильевич замолчал и, вдруг усмехнувшись, сказал: – Сей день к ужину мы в Преображенский погост приедем. У попа Евлампия ночевать будем. Так вот про пиво-мед яз сказывал и его попадью вспомнил. Хорошу бражку варит. Тут уж нам не по усам, а прямо в рот…

Но Иван не ответил. После долгой беседы о государственных делах устал он. Да и сам Василий Васильевич утомился и дремать сразу начал. Иван хотел тоже дремать, но все еще думал о новом, и даже у сельского попа, где они ночевали, не мог забыть радости нежданного для себя открытия.

Сидя за ужином и запивая кашу сладковатой овсяной бражкой, он вдруг обратился к отцу и, довольный, радостный, громко сказал:

– Яз все уразумел. Все хотя и внове мне ныне, а понятнее, чем ранее было…

Глава 18

Скорые татары

Шел второй год после разгрома Шемяки. В Галиче крепко сидели наместники и воеводы московские, а бежавший князь Димитрий затаился в Новгороде Великом и с новгородцами вместе замышлял всякое зло на Москву.

При пособничестве купцов и бояр богатых сносился Шемяка и с Казанской, и с Золотой Ордой, и с Синей, с ханством кипчаков,[113] которые живут за Каспием, а у татар слывут Белой Ордой. Как собак, он с новгородцами на Русь их натравливает, а те разоряют села и деревни, берут в полон сирот и продают их в рабство кизыл-башам, туркам и даже в далекую Индию.

– Жду яз, Иване, татар, – говаривал все чаще и чаще Василий Васильевич, – пока жив лиходей наш, новгородцы цепляться за него будут. Нужен он им, дабы лиха поболе содеять нам. Сам знаешь, Димитрий-то на деньги новгородские воев собирает.

– Верно сие, – сказал Иван. – Вчерась ездил яз к владыке Ионе, во двор его. Заложил он на дворе палату каменную с церковью. Дивно строение сие будет. Ласков был владыка ко мне. Прощаясь же, молвил: «Скажи отцу, что бывает небо ясное, а враз туча набежит и гром поразит, как вот собор-то Архангельской ныне поразил…»

Василий Васильевич перекрестился и сказал с умилением:

– Истинный прозорливец святитель наш. Прозрел он главную гребту мою, словно мысли мои за глаза читает. С сего дня, Иване, снова полки собирать будем. Утре поедем с тобой в Коломну, к Костянтину Лександрычу Беззубцеву. Гостит ныне у него Касим, наш царевич. О скорых татарах там подумаем.

В покои вошел Юрий и, улыбнувшись брату, почтительно обратился к отцу:

– Батюшка, матунька к обеду тя кличет. Бабунька у нас нынче обедает. За столом уж она…

Васюк повел Василия Васильевича под руку, а Юрий пошел рядом с Иваном. Будучи только на год моложе, Юрий много меньше брата по росту, по плечо ему только.

– Никогда, верно, не догоню тя, Иване, – сказал он вполголоса брату, – ты же и Данилку вот перерос много, а Данилка на пять лет старше.

Иван тихо рассмеялся и, слегка обняв брата за шею, проговорил ласково:

– А ты почти с Дарьюшку, а она ведь тоже на четыре года тобя старше.

Этот год осень на редкость теплая, ясная, солнечная, и леса, нарядно одевшись в пурпур и золото, стоят как-то по-особому тихо и смирно. Только дремучий бор по-прежнему темнеет мрачной зеленью, но и среди хвои весело желтеют на солнце стволы и ветви могучих сосен.

– Вот токмо ель ничем не развеселишь, – сказал Ивану Илейка, – всегда она с головы до ног в черноте, как монашка.

В Коломну оба государя ехали в открытой колымаге, и Васюк с ними. Рядом же скакал Илейка, держа на поводу Иванова коня, – полюбил очень верховую езду Иван. Была с государями большая конная стража, а впереди разведывал путь дозорный отряд. Позади тоже дозорные конники ехали. Боялись это лето татар: рыскали, налетая нечаянно, конные шайки и казанцев и ордынцев. Ехать же надобно от Москвы более сотни верст до Коломны, вдоль Москвы-реки, мимо села Бронницы.[114] Когда проезжали Бронницы, Васюк сказал о том Василию Васильевичу – он все села и грады называл великому князю.

– Вишь, – с горечью отозвался Василий Васильевич, – Пахра-то совсем недалече отсюда, да и от Москвы рукой подать, а и сюда доходили поганые ордынцы.

– Ныне не посмеют, государь, – почтительно заметил Васюк. – Касим-то царевич в Коломне.

– А ты, Васюк, упреди меня, – молвил Василий Васильевич, – когда Коломну видать будет…

– Да уж видать, государь, – продолжал Васюк, – и не токмо град, а и реку Коломенку.

– Ну-ка, Илейко, – крикнул Василий Васильевич, – поскачи покличь начальника стражи! Пусть вестника шлет из своих конников, известит воеводу Костянтина Лександрыча, что едем к нему…

Илейка, передав коня Васюку, ускакал, а Иван, задумчиво осматривая окрестности Коломны, спросил отца:

– А пошто ты упреждаешь воеводу-то?

– Дабы нечаянности не было, – улыбаясь, ответил Василий Васильевич, – дабы могли государя своего принять как подобает. И тобе так деять надобно, когда без меня к слугам нашим поедешь, дабы сполоху у них не было.

Впереди послышался конский топот. Иван вздрогнул, подумав, что, может быть, татары это, но из-за леса на повороте дороги вылетел Илейка.

– Евсей Ильич послал вестника-то, государь, как ты приказать изволил! – крикнул он, круто осаживая коня.

– Добре, – думая о чем-то другом, ответил Василий Васильевич, – добре.

Илейка просиял и, приняв от Васюка Иванова коня, сказал молодому государю:

– Государь Иван Василич, глянь-кось на Москву-реку. Вишь, там ладья под парусом к устью Коломны у самого града плывет. На таких ладьях к нам в Муром владыка Иона приплывал, когда на патрахиль тя с Юрьем брал…

– Верно, Илейка! – воскликнул Иван, оживившись. – Совсем подобна той.

Васюк, глядевший из-под руки на реку, деловито добавил:

– Рязанская ладья. Рязанцы завсегда на таких ходят.

И вдруг ясно так перед глазами Ивана встало страшное прошлое, когда впервые увидел он в Угличе лицо ослепленного отца…