Поправки - Джонатан Франзен

Они шли дальше в молчании. Дениз, для которой выигрывать кое-что все-таки значило, угрюмо отметила, что Брайану и тут повезло: он женился на женщине с принципами. И тем не менее, добавила она к своим наблюдениям, Робин не слишком-то предана мужу.

В гостиной Дениз мало что изменилось с тех пор, как три года назад ее выпотрошил Эмиль. В уик-энд слез, когда оба старались перещеголять друг друга в самоотверженности, победа осталась за Дениз благодаря двойному преимуществу: она чувствовала себя более виноватой, чем бывший муж, и к тому же дом достался ей. Поэтому она уговорила Эмиля забрать практически всю мебель, которая ей нравилась или представляла для нее ценность, а также и ту, которой она не столь дорожила, но тоже могла бы попользоваться.

Бекки Хемерлинг пустой дом отпугивал. Такой холодный, полный ненависти к себе, вроде монастыря.

– Как мило, просторно! – похвалила Робин. Дениз усадила Робин за ополовиненный стол для пинг-понга, служивший ей обеденным, открыла бутылку вина за пятьдесят долларов и приступила к процессу кормления. У Дениз не возникало проблем с весом, но, если б она ела как Робин, через месяц бы лопнула. С почтительным изумлением Дениз смотрела, как гостья, быстро работая локтями, истребила две почки, сосиску домашнего приготовления, отведала все салаты из квашеной капусты и щедро намазала маслом изрядный – уже третий по счету – кусок ржаного хлеба из домашней пекарни.

Дениз мутило, она почти не могла есть.

– Святой Иуда[82] – мой любимый святой, – сказала Робин. – Брайан тебе говорил, что я хожу в церковь?

– Да, говорил.

– Еще бы. Он у нас такой терпимый, всепонимающий! – Робин возвысила голос, лицо ее разгорелось от вина. У Дениз что-то сжалось в груди. – Одно из больших преимуществ католичества – это святые патроны, такие, как святой Иуда.

– Покровитель безнадежных дел?

– Вот именно. Зачем нужна церковь, если не ради проигранных дел?

– Вот так я болею за футбол, – подхватила Дениз. – Победителям сочувствие не требуется.

Робин кивнула:

– Да, ты-то знаешь, о чем я. Но когда живешь рядом с Брайаном, начинаешь думать, что проигравшие в чем-то не правы. Нет, он не критикует, он такой терпимый, любящий, готов все понять. Брайан просто замечательный! Никаких изъянов! Однако он ставит на победителя, а я вот не победитель. Да и не хочу им быть!

Дениз никогда не подвергала Эмиля подобному анализу и даже сейчас не собиралась этого делать.

– А ты – ты как раз из победителей, – продолжала Робин. – Вот почему, честно сказать, я боялась, что ты меня вытеснишь. Дышишь мне в спину.

– Не-а.

Робин довольно хихикнула.

– Замолвлю словечко за Брайана, – сказала Дениз. – Ему вовсе не требуется, чтобы ты походила на Брук Астор.[83] Он вполне довольствуется мещанским уютом.

– Мещанство и меня бы устроило, – вздохнула Робин. – Такой домик, как у тебя. Такой вот ополовиненный стол для пинг-понга на кухне.

– Двадцать долларов – и он твой.

– Брайан чудный. С этим человеком я готова прожить всю жизнь. Он – отец моих детей. Проблема во мне. Это я не укладываюсь в схему. Это мне понадобилось записаться в воскресную школу. Слушай, куртки не найдется? Что-то я замерзла.

Невысокие свечи потрескивали на октябрьском сквозняке. Дениз принесла свою любимую джинсовую куртку на шерстяной подкладке («Ливайз» уже снял такие с производства), подивилась, какой большой куртка кажется на худеньких плечиках Робин, как исчезают в рукавах ее тонкие ручки, словно футболист одолжил подружке свою форму.

На следующий день, когда Дениз сама надела эту куртку, она показалась ей мягче и легче прежнего. Подняла воротник, закуталась.

В ту осень Дениз работала изо всех сил, но у нее было больше свободного времени и более гибкое расписание, чем в прежние годы. Она заезжала в «Огород», завозила угощение. Наведывалась в особняк Каллаханов на Панама-стрит в отсутствие Брайана и засиживалась на весь вечер. Как-то раз, вернувшись домой и застав ее на кухне – они с девочками пекли кексы, – Брайан нисколько не удивился, будто такое бывало уже десятки раз.

Словно повторился опыт ее детства – свалилась с неба в семью, уже состоящую из четырех человек, и все сразу ее полюбили. Следующим завоеванием стала Шинед – серьезная маленькая читательница, оказывается, интересовалась модой. Дениз вывозила ее по субботам в магазины, купила девочке бижутерию, старинную тосканскую шктулку для драгоценностей, альбомы диско и протодиско середины семидесятых, старинные иллюстрированные книги о костюмах, об Антарктиде, о Джекки Кеннеди и о кораблестроении. Она помогала Шинед выбирать более крупные и яркие, но менее дорогие подарки для Эрин. Шинед унаследовала от отца безукоризненный вкус, носила черные джинсы, вельветовые мини-юбки и джемпера, серебряные браслеты и пластмассовые бусы, длиннее даже, чем ее длинные волосы. После похода в магазин она чистила картошку на кухне у Дениз – опять же безупречно – или лепила что-нибудь несложное из теста, меж тем как повариха сочиняла угощение, способное порадовать детское нёбо: клинышки груши, завитушки из домашней мортаделлы, бузинное сорбэ в маленькой мисочке бузинного соуса, равиоли с бараниной, приправленные оливковым маслом и капелькой мяты, обжаренная кубиками полента.

В тех редких случаях (свадьба друзей, например), когда Робин и Брайан еще выходили вместе, Дениз приезжала на Панама-стрит присматривать за девочками. Она учила их готовить макароны со шпинатом и танцевать танго. Эрин вслух по порядку перечисляла всех президентов Соединенных Штатов. Вместе с Шинед Дениз шарила по шкафам в поисках новых нарядов.

– Мы с Дениз будем этнологами, – предлагала Шинед. – А ты, Эрин, женщиной из племени мон.

И Шинед уговаривалась с Эрин насчет того, как ведут себя женщины из племени мон, а Дениз смотрела, как Шинед танцует под песенку Донны Саммер, вроде бы лениво, скучая, движения только намечены, каблуки почти не отрываются от пола, плечики еле движутся, волосы скользят по спине (а Эрин тем временем как будто бьется в эпилептическом припадке), – смотрела и ощущала в сердце любовь не только к этой девочке, но и к ее родителям, разделившим с ней волшебство воспитания ребенка.

На Робин это не производило особого впечатления.

– Еще бы им тебя не любить! – фыркала она. – Ты бы попробовала вычесать у Шинед колтуны! Поспорила бы с ней двадцать минут кряду о том, как надо заправлять постель! А ты видела ее оценки по математике?!

– Плохие? – спрашивала огорченная воспитательница.

– Кошмарные! Придется пригрозить ей, что ты не придешь к нам больше, если она не подтянется.

– Ой, не надо!

– Может, займешься с ней делением?

– Я на все согласна.

Как-то в ноябре, в воскресенье, когда вся семья в составе пяти человек прогуливалась в парке Фэрмонт, Брайан шепнул Дениз:

– А Робин по-настоящему полюбила тебя. Я-то и не надеялся.

– Робин мне очень нравится, – откликнулась Дениз.

– Сперва мне казалось, она тебя побаивается.

– У нее была на то причина, верно?

– Я ничего ей не говорил.

– Ну, спасибо!

Дениз понимала, что те самые качества, которые бы позволили Брайану изменить Робин, – сознание, что ему можно все, собачья жизнерадостная уверенность, что всякий его поступак хорош и приятен всем, – успешно помогали обманывать и самого Брайана. Дениз видела, что превращается для Брайана в некий придаток Робин, а поскольку в системе ценностей Брайана «Робин» приравнивалась к «совершенству», он мог и дальше не обращать внимания на «Робин» и «Дениз» и ничуть не тревожиться из-за них.

Столь же безусловно Брайан доверял и приятелю Дениз, Робу Зито, поставленному во главе «Генератора». Брайана держали в курсе дела, но с наступлением холодов он все реже заглядывал в ресторан. Дениз забеспокоилась было, не обзавелся ли Брайан другой любовницей, но объектом его увлечения оказался независимый кинорежиссер Джерри Шварц, прославившийся умением выбирать саундтрек и добывать (вновь и вновь) деньги на заведомо убыточные элитарные проекты. («Лучше всего смотреть этот фильм, зажмурив глаза», – писала «Энтертейнмент уикли» об издевательском опусе Шварца «Корзинка с фруктами».) Брайан, пылкий поклонник шварцевских саундтреков, спикировал на режиссера, точно ангел небесный, с пятьюдесятью штуками в клюве, когда режиссер едва начал пробы для современной версии «Преступления и наказания», где Раскольников (его играл Джованни Рибизи) был юным анархистом и неистовым меломаном и жил в андеграунде северной Филадельфии. Пока Дениз и Роб Зито расставляли в «Генераторе» мебель и налаживали освещение, Брайан вместе со Шварцем и Рибизи носился по живописным руинам Найстауна, менялся со Шварцем дисками из одинаковых, на «молнии», футляров и ужинал в нью-йоркском «Пастисе» вместе со Шварцем, Грейлом Маркусом[84] и Стивеном Малкмусом.