Цезарь - Александр Дюма

Затем, объединив все римские законы в единый кодекс, он сделал бы его обязательным, равно как и латинский язык, для всех остальных наций.

Человек, который выдвигал такие планы на смену нерешительной политике Помпея, законному и ограниченному стоицизму Катона и бесплодному краснобайству Цицерона, по праву мог быть назван отцом отечества, консулом на десять лет, пожизненным диктатором.

Впрочем, Плутарх дает превосходное определение этой деятельной лихорадке Цезаря:

«Цезарь чувствовал, – говорит он, – что он рожден для великих дел, и его многочисленные успехи не были для него основанием желать мирного наслаждения плодами своих трудов; они скорее поощряли его к еще более обширным предприятиям, и возжигали в нем стремление к новой славе, как будто достигнутая им не удовлетворяла его. Его страсть была своего рода завистью к самому себе, какую он мог бы испытывать к другому человеку, и это соперничество толкало его превзойти будущими подвигами все совершенные ранее».

Но что больше всего делает Цезаря в наших глазах выдающимся человеком, так это то, что он, пойдя по пути, противоположному пути его предшественников, Суллы и Мария, понял, что убеждения нельзя потопить в крови, и что, оставляя жить тех приверженцев Республики, кто пережил поражение Помпея, он убьет Республику.

А теперь подумайте, что стало бы с миром, если бы Цезарь, прожив лет на десять дольше, успел бы воплотить все эти планы?… Но наступал 44 год; Цезарь не должен был увидеть 16 марта этого года.

Со времени возвращения из Испании, – мы уже говорили об этом, – в этом милосердном и великодушном сердце царила глубокая печаль. Убийство Помпея, чьи статуи он вновь установил; самоубийство Катона, над которым он пытался посмеяться после его смерти, не давали ему покоя: казалось, два эти призрака неотступно преследуют его, как заклятого врага.

Он был не прав, принимая триумф: во-первых, потому что отпраздновал победу в гражданской войне; во-вторых, – возможно, это была еще более серьезная ошибка, – потому что в этом триумфе он заставил пройти вместо себя своих легатов.

Лабрюйер сказал: «Когда хотят изменить республику, принимают во внимание не столько вещи, сколько время. Вы можете сегодня отобрать у этого города его законы, его привилегии, его вольности; завтра не думайте изменить даже его знамена».

К сожалению, Цезарь не читал Лабрюйера.

Существуют некие внешние признаки свободы, которыми люди дорожат зачастую больше, чем самой свободой. Август знал об этом, – он, который всю жизнь отказывался от царского титула. Кромвель тоже знал об этом, – он, который никогда не хотел быть иначе как протектором.

А впрочем, действительно ли Цезарь так уж стремился к царскому венцу? он, имевший все венки и короны, так ли уж он хотел заполучить эту ленточку длиной в пол-локтя, которую называли царской повязкой?

Мы так не думаем. По нашему мнению, это вовсе не Цезарь хотел стать царем: это его друзья хотели, чтобы он им стал.

Этот титул не слишком нравился Цезарю хотя бы потому, что он был слишком одиозен и таил в себе множество опасностей.

Но как бы то ни было, к началу 708 года от основания Рима прошел слух, что Цезарь хочет стать царем.

Глава 86

Итак, Цезарь пожелал стать царем.

Впрочем, против него накопилось множество других обвинений, и очень любопытно читать эти несколько строк у Светония:

«…Ему вменяют в вину другие действия и слова, которые есть ни что иное, как злоупотребление властью, и которые делают его смерть заслуженной».

Посмотрим, что же это за действия и слова, которые делают заслуженной смерть Цезаря, как пишет этот равнодушный рассказчик по имени Светоний, который после того, как потерял свое место секретаря при императоре Адриане по той причине, что позволил себе малопочтенные вольности с его женой, императрицей Сабиной, принялся писать, никогда не удивляясь и не возмущаясь, историю двенадцати цезарей.

Что сделал божественный Цезарь, вы сейчас узнаете.

«Мало того, что он принял такие чрезмерные почести, как бессменный консулат, пожизненная диктатура, цензорство, звание императора и отца отечества, мало того, что его статуя была установлена в ряду статуй царей, и что он занимал кресло в орхестре, он преступил все границы человеческого величия: он восседал в сенате и в трибунале на золотом кресле, его статую несли в цирковых процессиях с той же торжественностью, что и статуи богов; у него были свои храмы, жертвенники, жрецы; он дал свое имя месяцу года (июлю); он равно легко принимал звания и раздавал их».

Заслуживало ли все это смерти?

Правда, это еще не все, что он сделал.

Один трибун отказался встать, когда он проходил.

– Трибун, – сказал он, – может, ты хочешь потребовать у меня обратно Республику?

И поскольку этого трибуна звали Понтий Аквила, Цезарь каждый раз, когда давал какое-нибудь указание, имел обыкновение говорить с иронией:

– Если, конечно, Понтий Аквила не возражает…

Однажды, когда он возвращался с Альбы, его друзья торопливо вышли к нему навстречу и обратились к нему как к царю; но Цезарь, увидев, что это вызвало недовольство в народе, принял оскорбленный вид и ответил:

– Меня зовут не царь; меня зовут Цезарь.

И все заметили, что всю обратную дорогу он был чем-то недоволен.

В другой день, когда сенат назначил ему какие-то чрезвычайные почести, сенаторы явились на площадь, чтобы уведомить его о своем решении; но он, приняв их как просто каких-то частных людей, ответил им, не вставая, что следовало бы скорее сократить его почести, чем увеличивать их.

Почему же он не встал перед сенатом?

Плутарх утверждает, что он хотел встать, но испанец Бальб удержал его, сказав: «Ты что, забыл, что ты Цезарь?»

Дион Кассий называет другую причину, которая нравится нам больше; он говорит, что тот, кого только что объявили богом, в тот день имел расстройство желудка, и боялся, поднявшись, явить свою очевидную принадлежность к роду человеческому.

Он сам, Цезарь, оправдывался боязнью эпилептического припадка.

Наконец, в другой день, – в день Луперкалий, который некогда был праздником пастухов, но в который в эти времена молодые люди из лучших домов Рима и большинство магистратов бегали нагими по городу с кожаными ремнями в руках, и стегали ими всех без разбору, кто попадался им на пути, – в тот день Цезарь, сидя на своем золотом кресле, присутствовал на празднике.

Это золотое кресло упоминается довольно часто: дело в том, что золотые кресла были предназначены для религиозных церемоний.

Итак, Цезарь, сидя на золотом кресле, присутствовал на этом празднике, когда Антоний, который в качестве консула принимал участие в священном беге, приподнялся на руках своих друзей и протянул ему диадему, обвитую лаврами.

Несколько человек, специально поставленных для этого, захлопали в ладоши. Но Цезарь оттолкнул подношение, и рукоплескания раздались отовсюду. Тогда Антоний протянул ему венец второй раз, при поддержке все тех же сообщников; но и во второй раз Цезарь ответил жестом отказа, и на этот раз рукоплескания зазвучали еще громче.

– Отнесите этот венец на Капитолий, – сказал Цезарь, вставая.

Несколько дней спустя поклонники Цезаря, не сумев увенчать его самого, увенчали его статуи; но два народных трибуна, Флавий и Марулл, вырвали у них из рук эти венцы и, разыскав тех, кто первыми приветствовал Цезаря царем по возвращении из Альбы, велели арестовать их и препроводить в тюрьму.

Народ шел следом за магистратами, хлопая в ладоши и называя их Брутами, в память старшего Брута, который положил конец монархии и передал власть царей в руки народа.

Цезарю доложили об этих высказываниях народа.

– Бруты? – повторил он. – Они имели в виду глупцы (brutus), и ничто другое!

Что же касается тех двух трибунов, то он их разжаловал.

Но это не обескуражило его друзей. В книгах Сибилл они отыскали пророчество, что только царь сможет одолеть парфян. Так что если Цезарь намерен предпринять парфянскую войну, ему следует сделаться царем, или он рискует сложить там голову, как это случилось с Крассом.

Впрочем, от пожизненной диктатуры до царской власти был всего один шаг.

Что касается Рима, то он едва ли заметил бы разницу. Разве и так он уже не имеет вид царства Востока? Разве Цезарь не бог, как азиатские владыки? Разве он не имеет своего жреца Антония? Антония, который шагает рядом с императорскими носилками, и, засунув голову под балдахин, смиренно спрашивает приказаний своего повелителя?

Вы полагаете, что все это возмущает народ? Нет, только аристократию. Вы полагаете, что Цезарь был убит за эти преступления? Нет, по-нашему, сто раз нет! Почему же он был убит? Я думаю, что смогу вам ответить.

Кассий, завистник Кассий, был обижен на Цезаря за то, что тот дал Бруту более почетную претуру, чем ему, и за то, что во время гражданской войны Цезарь, проходя через Мегары, забрал львов, которых он там выкармливал. Убить или забрать чьих-либо львов, это означало нанести смертельное оскорбление!