Василий III - Александр Филюшкин

В данном отрывке наглядно видно, как Герберштейн (автор идеи отождествления для Европы «турецкой» и «русской опасности»), видимо, державший в руках какую-то грамоту Василия III в Турцию, акцентировал внимание на братстве султана и московского государя и даже на включении правителем России в написание своего титула титулатуры властелина Османской империи. Тем самым для европейского читателя должен был быть сделан совершенно однозначный вывод о политическом родстве России и Турции, в чем заключалась одна из главных идей труда Герберштейна. Причем Герберштейн одним из первых также предложил трактовку императорского титула русского правителя как указание на его агрессивные планы, как свидетельство того, что он хочет расширить свою державу за счет завоевания соседних стран и сравняться по величию и могуществу с турецким султаном и императором Священной Римской империи[213].

Россия и Турция при Василии III поддерживали регулярные дипломатические отношения. В 1512 году в Турцию поехал великокняжеский посол М. Ивашков поздравлять султана Селима со вступлением на престол. При дворе его приняли благосклонно. В мае 1514 года Василий III принимал ответный визит в Москву посла Кемаль-бека. Отношения между двумя державами стали налаживаться исключительно в приятной сфере: Кемаль-бек провел переговоры о торговле и просил выпустить из заточения мусульманина Абдул-Латифа. Василий III охотно поддержал разговор о торговле, но от освободительной акции отказался. Что, впрочем, у турецкого посла не вызвало особого раздражения. С ответным визитом в Стамбул отправился В. А. Коробов. Он вез ответную просьбу Василия III: пусть султан «удержит» крымского хана от нападения на Русь. Коробов сумел добиться запрета работорговли русскими людьми в Азове (если выяснялось, что невольник — подданный Московского государства, его должны были отпустить). Это правило не распространялось на донских и азовских казаков, которые не являлись подданными Москвы — напротив, их разрешалось «вешать» как разбойников. Были урегулированы торговые вопросы. Благожелательный тон турецких дипломатов, рассыпавшихся в цветистых восточных комплиментах в адрес Василия III, позволил русской посольской службе объявить, что по результатам миссии Коробова султан к Василию III «в дружбе и братстве учинился»[214].

Лояльная позиция Турции позволила России в 1515 году восстановить отношения с Константинопольской патриархией. Василий III послал патриарху список своих «прародителей» для поминания. Другой аналогичный список был отправлен Василию Копыле в Святую Гору, в Афонские монастыри, вместе с богатыми подарками — иконами, «рыбьим зубом» и т. д. В 1516 году к султану отправился очередной гонец — Д. Степанов, но он был убит на Дону в стычке с татарами.

В 1519 году с заверениями в дружбе в Стамбул уехал посол Б. А. Голохвастов. В этом году обострилась ситуация вокруг казанского престола, осложнились отношения с Крымом. И поддержка или хотя бы нейтралитет Турции не помешали бы. Миссия Голохвастова была, как и многие миссии русских послов в Турции, никакой: стороны рассыпались друг перед другом в заверениях дружбы и взаимной симпатии, но никаких практических обязательств на себя брать не стали.

Как Василий III выбирал казанского хана

Отношения с Казанью после конфликта в начале правления Василия III были урегулированы соглашением 1508 года. Мухаммед-Эмин принес присягу московскому государю. Визит в 1510–1511 годах крымской царицы Нур-Салтан к своим сыновьям, Мухаммед-Эмину и Абдул-Латифу, также способствовал улучшению отношений. В результате этой дипломатической акции казанский хан согласился для закрепления мирных отношений с Москвой принести новую присягу (шерть) Василию III. Здесь, правда, государь сперва промахнулся: Мухаммед-Эмин не стал присягать на грамоте, привезенной зимой 1511/12 года посольством И. Г. Морозова и дьяка А. Харламова. Вместо него от имени хана присягнул бакшей — переводчик. Хана не устроил низкий уровень посольства: он клянется в верности, а тут такое пренебрежение… Василий III, которому в 1512 году было явно не до Казани, все же осознал, что запускать казанский вопрос нельзя, и послал с миссией конюшего И. А. Челяднина. Это удовлетворило Мухаммед-Эмина. Он счел проявленное уважение достаточным и в феврале 1512 года принес личную присягу и дал гарантии верности Василию III[215].

Многие политические проблемы связаны с тем, что человек не вечен. Четыре года Казань ничем плохим не напоминала о себе. Но в 1516 году пред очами Василия III предстали послы Шаусеин-Сеит и Шайсуп с известием, что Мухаммед-Эмин болен. Умрет он, конечно, не завтра, но послезавтра — наверняка, и надо задуматься о преемнике. Идеальная кандидатура — несчастный брат Мухаммед-Эмина Абдул-Латиф, который в благодарность за то, что его выпустят из тюрьмы и посадят на казанский престол, станет лоялен Москве. Казанская знать в случае удовлетворения их просьбы, в свою очередь, берется следить за своим правителем и сделать ханство «неотступным» от России.

Поразмыслив, Василий III согласился на эти условия. Казалось, что он ничего не терял — сохранялась та же модель полувассальных отношений с Казанью, что установилась с 1487 года. В Казань отправилось посольство М. В. Тучкова, Н. И. Карпова и дьяка И. Телешова. Они привели казанскую знать к присяге. После чего Василий III приказал выпустить Абдул-Латифа и даже дал ему в кормление Каширу. Здесь бывший опальный должен был дожидаться смерти своего брата, чтобы занять казанский трон.

Жизнь в тюрьме притупила политические инстинкты Абдул-Латифа, а может, их никогда и не было. Так или иначе, он пал жертвой придворных интриг. Абдул-Латиф явился на охоту к великому князю с боевым оружием, что сочли подготовкой к покушению на Василия III. Татарского царевича оболгали, обвинив в намерении убить государя, арестовали и отправили в Серпухов, где тюремщик М. Ю. Захарьин напоил его вином «за благополучие государя». От такого тоста отказаться было нельзя, тем более обвиненному в государственной измене. Татарин выпил и умер — вино оказалось отравлено.

В этой злодейской истории (подробности которой мы воспроизводим по рассказу все того же вездесущего и всезнающего Герберштейна) неясно одно: кому и зачем понадобилось травить Абдул-Латифа? Его кандидатура устраивала и Казань, и Крым, и даже далекую Турцию. Местная знать была на его стороне. Очевидно, что никто не мог всерьез рассматривать каширского кормленщика как заговорщика. Убийство вчерашнего узника описано в излюбленном Герберштейном стиле: «Василий III как концентрация вселенского зла». Это немотивированное, по пустяшному, абсурдному поводу изощренное злодеяние обставлено очень театрально (яд в чаше, которую заставляют пить за здоровье государя). Мне вся история представляется темной — от смерти Абдул-Латифа Василий III проигрывал куда больше, чем выигрывал. А великий князь не был похож на истерика, способного казнить татарского царевича лишь за то, что тот появился при дворе с боевым оружием.