Кровь цветов - Анита Амирезвани

В конце месяца мы переехали в наше новое жилье: скромный глинобитный домик в две комнаты с большим двором и крохотной темной каморкой, служившей кухней. Но для меня он был дворцом, потому что теперь мы с матушкой снова имели свою комнату. В первый вечер, когда Давуд, Малеке и дети ушли в свою комнату, весь двор был в моем распоряжении. Я сидела там, когда все уже уснули, с пиалой горячего чая, наслаждаясь уютным одиночеством и одновременно тем, что вокруг — дружелюбные соседи.

Для двух станков во дворе места было с избытком. Давуд занимался их установкой и натягиванием основы, пока мы с Малеке искали работниц. Мы нашли пятерых вязальщиц, которым был нужен заработок, и попросили их поработать день на пробу. Одна была слишком медлительной, а вторая делала неряшливые, дряблые узлы и не поправляла их, но тремя другими мы остались довольны и наняли их.

Прежде чем начать, я выучила Малеке называть цвета для станка. Она следила за Катайун и одной из ковровщиц на втором «кипарисовом» ковре для клиента Гостахама, чей узор уже знала, а я занималась с другими большим «перьевым» ковром для Марьям. По утрам единственным звуком, доносившимся из нашего двора, было выкликание цветов, — я на одной половине, Малеке на другой. Матушка готовила на всех, и аромат ее стряпни помогал нам работать хорошо в предвкушении полуденной трапезы.

Однажды поутру матушка сказала мне, что приготовит одно из самых любимых моих блюд — цыпленка с орехами в гранатовом соусе, и я вспомнила, как Гордийе заставляла меня толочь ядра в муку.

— Я толку орехи покрупнее, — добавила матушка, словно догадавшись о моих мыслях, — потому что нам так нравится.

Она исчезла в кухне, и я услышала, что она поет народную песенку, запомнившуюся мне по счастливым дням в нашей деревне, в которой пелось о том, как прилетает сладкий соловей удачи.

Когда еда была готова, мы отложили работу и поели вместе во дворе, а я наслаждалась видом двух ковров. Мне нравилось следить; как они превращаются из кучи цветной шерсти в сады незабываемой красоты.

Матушка спросила меня, почему я улыбаюсь, и я сказала — потому что мне нравится ее кухня. Но было и гораздо большее. В моей деревне я никогда бы не вообразила, что женщина, подобная мне, — одинокая, бездетная, бедная — могла бы считать себя благословенной. Судьба моя была не слишком счастливой, никакого богатого мужа и семерых красивых сыновей, которых мне нагадала матушка в сказке. Однако в благоухании цыпленка в гранатовом соусе, в смехе других ковровщиц, в красоте ковров на станках, услаждавших мои глаза, была радость, огромная, как пустыня, которую мы пересекли, чтобы начать новую жизнь в Исфахане.

Мы трудились вместе многие месяцы, прежде чем закончили заказы для Гостахама и Марьям. Малеке работала, пока ее живот не стал слишком велик для сидения у станка, так как она ждала третьего ребенка.

Давуд отвез второй «кипарисовый» ковер домой к Гостахаму, но, когда он предложил отвезти и тот, что для Марьям, я придумала кое-что получше. Мужчине придется ждать за воротами гарема, пока Марьям будет смотреть ковер и передаст через слугу, довольна ли она им. Как женщина, я не подвергаюсь таким строгостям и смогу показать ей ковер сама.

Давуд привез меня и ковер к шахскому дворцу за Ликом Мира и оставил нас у входа. Я подошла к одному из стражников и объяснила, что привезла ковер, заказанный одной из супруг. В доказательство я предъявила ему бумагу, написанную евнухом и подтверждавшую заказ.

Стражник отвел меня в нужное крыло дворца и вручил меня там попечению высокого черного евнуха. Раскатав ковер и уверившись, что ничего запретного там не скрыто, он сопроводил меня через несколько деревянных ворот, каждые охранялись своим стражником. Когда наконец я прошла сквозь последние, то оказалась прямо позади шахского дворца, в запретном месте, где стояли дома для женщин. Марьям жила в самом лучшем, восьмиугольном особняке, известном как Восемь Небес.

Я дожидалась возле фонтана на первом этаже, открывавшемся во двор. Высокая кирпичная стена окружала здания гарема, ворот в ней не было; единственным входом был тот, через который провел меня евнух.

После того как я выпила чаю и съела половину истекающей соком дыни, я была приглашена в покои Марьям. Наверху лестницы, ведущей в них, служанка забрала мою уличную одежду, а я пригладила волосы и свое простое одеяние из хлопковой ткани. Старый лысый евнух нес ковер за мной на спине. Марьям занимала комнаты, отделанные бирюзой, с среброткаными подушками. Прислуживала женщина с большими умными глазами, которая, как я позже узнала, была целительницей, уважаемой за ее знания.

Евнух раскатал мой ковер перед Марьям, облаченной в темно-синее платье, делавшее ее рыжие волосы просто огненными. Я сказала, что надеюсь, она останется довольна ковром, хотя он всегда будет недостоин ее красоты. Встав, она посмотрела на него и сказала:

— Он прекраснее, чем я могла вообразить.

— Для меня честь служить вам, — отвечала я.

Марьям приказала евнуху унести старый ковер, которым она пользовалась, и поместить мой на почетное место. Краски его чудесно сочетались с теми, которыми была убрана оставшаяся часть комнаты.

Повосхищавшись им, она сказала:

— А почему ты сделала его сама, вместо того чтобы отдать его мужчинам из своей мастерской?

— Я хотела быть уверенной, что ковер ответит вашим желаниям, — сказала я и помедлила.

Она знала, что это не может быть единственной причиной, и с любопытством глянула на меня.

— Я надеюсь, что не окажусь навязчивой, — добавила я, — но буду считать честью для себя узнать, что вы о нем думаете, потому что это ковер по моему собственному рисунку.

Марьям была изумлена:

— Рисунок твой собственный?

— Я сама нарисовала узор, — ответила я.

По ее лицу я видела, что она мне не верит, поэтому приказала подать бумагу, тростниковое перо и подставку для письма. Когда лысый евнух принес все, я уселась скрестив ноги подле нее, окунула перо в чернила и нарисовала один из узоров с перьями, после чего дала перу порезвиться на обычных ковровых орнаментах вроде роз, кедров, онагров и соловьев.

— Сможешь научить меня? — спросила Марьям.

Теперь была моя очередь изумляться.

— Конечно, — сказала я, — но стоит ли госпоже, принадлежащей шаху, делать ковры?

— Я не собираюсь делать их, — отвечала она, — мне хотелось бы научиться рисовать. Часто мне так скучно.

Служанка внесла кофе в чашках чистого серебра, украшенных сценами из легенд вроде истории Лейли и Меджнуна. Я никогда не видела такой дорогой посуды, даже в доме Ферейдуна, и подивилась их размеру и весу. За горячим напитком последовали фрукты на серебряных подносах, цукаты и сласти, включая мое любимое печенье из нута, и холодный вишневый шербет в фарфоровых сосудах. В шербете плавал лед, который я прежде не встречала в летних напитках. Марьям объяснила, что слуги шаха зимой нарезают брусья льда и складывают в подземельях, чтобы сохранить холодными в жаркие месяцы.