Дыхание грозы - Иван Мележ

Старик помолчал. Неожиданно признался:

— Не примут.

Евхим не перечил. Молча пошел к себе. Старик шагнул вслед:

— Дак сходи ж.

Старик посоветовал идти не по шляху: незачем лезть людям на глаза. Из хаты Евхим подался в сторону гумна, заглянул в гумно, покопался на пригуменье. Потом уже, в кортовых штанах, в лаптях, в свитке, накинутой на плечи, вышел в поле, спокойно, будто с какой-то хозяйственной заботой, направился к лесу. Тропками, не встретив никого, обошел близкие Михали, выбрался из лесу только у болота.

По кладке — из двух скользких. бревен — перешел мелкую после летней сухмени речку. За речкой снова свернул с дороги, обминул Загородки. Полем, тропинками, не выходя на шлях, держа направление на белую знакомую церковь, и добрался до местечка.

В местечке пошел тоже не по людному главному спуску, а тихой тропкой, что вдоль яра, вдоль огородов извилисто сползала с горы. Зубрич строго запретил заходить в помещение, где он работал. Он запретил и тревожить себя: разве только по крайней необходимости; не каким-нибудь намеком, а простыми, четкими словами Зубрич ответил, что дело Евхима, в общем, ждать, когда к нему придут. Только тогда, когда встреча будет необходима, Зубрич разрешил: можно попросить его о встрече, но не заходя ради этого ни в его кабинет, ни на квартиру: сообщить через Пёлюха, которого Зубрич устроил работать на семенном складе. Домой к этому Пелюху Евхим и направлялся теперь.

Хата была как раз под горою, в тихом, поросшем травою переулке, так что, пробираясь сюда, Евхиму не надо было опасаться встречи с кем-нибудь из куреневцев или олешникойцев. Следовало остерегаться разве что любопытных взглядов из хат да из дворов, но мало ли кто и по какой надобности мог идти переулком, свернуть в хату! Евхим совсем и не испытывал беспокойства; и когда подходил к местечку, и когда спускался с горы, и когда шагал переулком, он чувствовал себя очень спокойно. Привыкший ходить по свету уверенно, не прячась, любящий порой даже рискнуть, он считал, что вся эта зубричевская осторожность ни к чему, и если только придерживался ее правил, то лишь потому, что на это был твердый приказ Зубрича, и потому, что сердить Зубрича не было никакого расчета. Правда, его нисколько не беспокоила мысль о том, чтобы не разгневать Зубрича; чем ближе подходил к месту встречи, тем меньше теплилась в нем надежда и на Зубрича, и на этот поход, в который он отправился больше йотому, что просил отец. Во всей этой затее Евхиму виделся теперь только тот смысл, что будет или не будет польза, а попробовать — можно. Чтоб не гадать потом. Иного выхода все равно нет.

В хате Пелюха были только жена с ребенком на руках да девочка лет девяти. Черненькая, похожая на отца, девочка сразу, как только вошел Евхим, спряталась за мать, тараща из-за материной юбки диковатые, настороженные глазенки.

Внимательно, не очень радушно смотрела и жена Пелюха, невысокая, полнеющая, нечесаная, в расстегнутой грязной кофте. Может быть, ее рассердил ребенок, которого она держала, — она и теперь нервно подбрасывала его, — но Евхиму, казалось, ничего хорошего не обещал этот взгляд. Когда Евхим сказал, что ему надо поговорить с мужем, она, будто сердясь, велела девочке позвать отца. Без приветливого слова повернулась, грузно ступая босыми ногами, покачивая ребенка на полных руках, ушла в отгороженную боковушку.

Не пригласила даже сесть. Евхима это нисколько не смутило: он спокойно осмотрелся, выбрал место на лавке, у окна.

Сел, как в отцовой половине.

Пелюх пришел скоро. Черный, небритый, живо вбежал, всмотрелся, не узнавая: видно, ждал кого-то другого, потому что, когда узнал, — Евхим это заметил — в юрких, с блеском глазах мелькнул холодок разочарования. С разочарованием на лице появилась настороженность: опасливо, искоса глянул в сторону боковушки. Это было одно мгновение. Пелюх почти сразу же превозмог растерянность: как перед самым лучшим другом, заюлил перед Евхимом, выражая радость, которую может доставить только гость, давно и нетерпеливо ожидаемый. Евхим, удивленный таким умением притворяться, хотя и чувствовал обычную неприязнь ко лжи, всячески поддерживал ее: догадался, что жена не знает, ради чего он появился здесь, и не должна знать. Запинаясй, выдавил из себя тут же придуманное: виноват, что не заходил долго, но был очень занят, работа навалилась — не переработать. Вот только теперь вырвался, и то на минуту. Только когда жена вышла, чтобы принести закуску к бутылке, что поставил хозяин на стол, Пелюх открыто уже, не скрывая беспокойства, спросил Евхима, чего ему надо.

После этого с полчаса еще сидели за столом. Пили сначала с хозяйкой, которая, охотно опрокинув чарку самогонки, уже более приветливо присела у краешка стола. Она, видно, сидела бы долго и выпила б еще не одну чарку, если бы в боковушке не захныкало настойчиво-требовательно дитя.

Женщина снова сердито, грузно двинулась в боковушку.

Мужчины пили и закусывали одни, пока бутылка не опустела. Тогда только Пелюх, уже непритворно веселый, возбужденный, вышел из хаты, приказав Евхиму сидеть, ждать.

Пришел он не очень скоро. В хате была снова жена с ребенком на руках, и он с притворной веселостью заговорил о том, что на складе порядок, была одета подвода — так он отпустил ее и вернулся. Жена, видимо, почувствовала, что он что-то скрывает, приглядывалась и вслушивалась очень внимательно и недоверчиво; только, выйдя проводить, в переулке у забора Пелюх передал, что Зубрич велел ждать его возле дороги, которая ведет в Крыты. В лесу, километра за два от местечка. Через час…

Дорога была тихая, безлюдная. Навстречу тянулся вначале березняк, позже сосны вперемежку с березами. Уже когда подходил туда, где, по его расчету, надо было ждать, Евхим уловил впереди поскрипывание телеги, ехавшей со стороны Крытов; сошел с дороги, спрятался в зарослях. На телеге сидело двое мужиков: один управлял, а другой, ropj бясь, дремал. Тот, что управлял, был в свитке, в старой шапке, с рыжей бородой — деревенский мужик; дремавший — молодой, в пальто с поднятым воротником. Со стороны видно было — городской гость, какой-нибудь уполномоченный…

Зубрича пришлось ожидать долго. Услышав легкий бег колес, Евхим не вышел на дорогу, смотрел из-за дерева, сквозь чащу зарослей; решил выйти, когда удостоверится, что это именно Зубрич. Ехал действительно Зубрич, на легкой, с рессорами, бричке, в полотняном плаще с капюшоном, в выгоревшей, с помятым козырьком фуражке. Сидел так, что можно было подумать — скучает дорогою, дремлет, однако Евхим издали заметил, что посматривает он озабоченно.

Евхим, неторопливо раздвигая ветви, вышел на дорогу.

Зубрич спокойно, медленно подъехал. Исподлобья прострелил взглядом дорогу впереди.

— Подвезете, может? — сказал Евхим со скрытой насмешкой.

— Садись, — Зубрич придержал коня. Не принял игриво-насмешливого тона Евхима, ответил сдержанно, серьезно.

Зубрич деловито шевельнул вожжами, бричка тронулась.

— В чем дело? — Зубрич взглянул на Евхима строго, требовательно.

Евхим коротко, грубовато объяснил.

— Я знаю это, — ответил Зубрич, отворачиваясь от него.

Евхим заметил: и в тоне его, и в том, как отвернулся, смотрел куда-то вперед, — недовольство} будто его побеспокоили изза пустяка.

Евхим разозлился. Почувствовал неприязнь к Зубричу, в нем появилось желание противиться.

— Дак чего ж не сделали ничего! Пальцем не пошевелили! — сказал грубо, требовательно.

— Не могу. — Зубрич будто не заметил Евхимова тона.

Или не посчитал нужным унижаться до этого тона. Мягко и как бы свысока, поучая, растолковал: — Решение сверху. Решение Центрального Комитета! И Советского правительства!..

— Дак ничего и сделать нельзя? — тем же тоном спросил Евхим.

— Можно бы, — мягко объяснил Зубрич. — Да товарищи у вас шибко грамотные. Товарищ Гайлис и ваш новый председатель колхоза… Исключительную, можно сказать, похвальную активность проявил новоявленный председатель!

Дошел до секретаря райкома товарища Башлыкова! Договорился с председателем райисполкома товарищем Апейкой!.. Договорился не вообще, а конкретно!.. Конкретно договорился, какой участок выделить! Мне сообщили только решение! Конкретное! Я был бессилен!..

Зубрич развел руками. Евхима злило не только то, что он сказал, а и его манера: кривляется, как на спектакле, как перед мальчишкой, когда такое происходит!

— Что ж вы можете? — сказал Евхим с презрением. Зло подумал про себя: нашел на кого надеяться!

— Не надо истерики, — уже без наигранности, холодно произнес Зубрич. Терпение и выдержка — вот что необходимо! — Он заговорил сдержанно, деловито: — Мы не можем не считаться с обстоятельствами. Обстоятельства пока что, к сожалению, сильнее нас. Нам, независимо от наших желаний, остается пока одно — ждать. Ждать, когда обстановка изменится. Станет более благоприятствующей нам.