Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 10 - Вальтер Скотт

Затем, повернувшись к леди Флеминг, она тотчас же добавила:

— Ты ведь знаешь, друг мой, что дарить счастье своим верным подданным всегда было любимым делом Марии Стюарт. Разве не потому хулили меня суровые проповедники кальвинистской ереси, разве не потому отворачивались от меня свирепые лица моих вельмож, что я разделяла невинные радости тех, кто был молод и весел, и скорее ради их удовольствия, чем ради своего собственного, принимала участие в маскарадах, песнях, плясках моей юной свиты? Что ж… Я не раскаиваюсь в этом, хотя Нокс клеймил это как грех, а Мортон называл падением. Я была счастлива, когда все вокруг меня были счастливы, и горе той низкой зависти, которая считает грехом беспечное веселье! Если нам вернут престол, моя дорогая Флеминг, почему бы нам не устроить веселый пир на веселой свадьбе? Мы пока умолчим о том, чья это будет свадьба, но жених получит баронство Блейргаури — прекрасный королевский подарок, а венок невесты будет украшен лучшим жемчугом, который когда-либо находили в водах Лох-Ломонда; и ты сама, Мэри Флеминг, искуснейшая мастерица из всех, кто когда-либо причесывал королеву и кто никогда еще не оказывал этой услуги особе менее высокого ранга, ты сама из любви ко мне вплетешь этот жемчуг в волосы невесты. Подумай, моя милая Флеминг, ведь если локоны у нее будут такими же пышными, как у нашей Кэтрин, они, пожалуй, не посрамят твоего искусства.

Говоря это, она нежно гладила волосы своей юной любимицы, а старшая фрейлина печально ответила:

— Увы, государыня, ваши мысли унеслись слишком далеко.

— Да, моя милая Флеминг, — согласилась королева, — но правильно ли и хорошо ли с твоей стороны вновь возвращать их сюда? Бог свидетель, в эту ночь они достаточно долго оставались здесь, накажу-ка я их за это тем, что снова воскрешу радостное видение. Так вот, на этой веселой свадьбе Мария сбросит с себя бремя забот и государственных дел. Она сама откроет бал. На чьей это свадьбе мы танцевали в последний раз? Тревоги, видимо, несколько притупили нашу память… И все же кое-что я припоминаю… Да помоги же мне, Флеминг, я ведь знаю, что ты прекрасно это помнишь!

— Увы, государыня… — начала было леди Флеминг.

— Что, — перебила ее Мария, — ты отказываешься? Ну конечно, твоя сварливая чопорность готова счесть наши слова безрассудной болтовней. Но ты придворная дама и должна понимать, что сейчас королева приказывает Флеминг напомнить ей, где мы открывали последний branle.[66]

Фрейлина не в силах была долее противиться приказу королевы. Смертельно побледнев, готовая провалиться сквозь землю, она пролепетала:

— Милостивая госпожа… если память мне не изменяет, это было на маскараде в Холируде, во время свадьбы Себастьяна.

Бедная королева, до сих пор с грустной улыбкой следившая за колебаниями Флеминг, услышав эти зловещие слова, внезапно прервала ее криком, столь диким и пронзительным, что загремели, казалось, все своды; Роланд и Кэтрин вскочили на ноги в ужасе и смятении. Тем временем Мария Стюарт, внезапно застигнутая страшным воспоминанием, не только утратила самообладание, но на какое-то время, видимо, вовсе лишилась рассудка.

— Изменница! — крикнула она леди Флеминг. — Ты хочешь убить свою повелительницу… Позвать мою французскую стражу!.. A moi! A moi, mes Francais![67] Измена в моем собственном дворце… Они убили моего мужа… Помогите! На помощь шотландской королеве!

Она вскочила с кресла. Ее лицо, еще недавно столь очаровательное в своей томной бледности, теперь пылало в неистовом безумии; она напоминала Беллону.

— Мы сами поведем войско в бой, — продолжала королева. — Объявить тревогу в городе! Известить Лотиан и Файф! Оседлайте нам испанского берберийца, и пусть француз Парис проверит седельные пистолеты! Лучше погибнуть во главе храбрых шотландцев, следуя примеру нашего деда под Флодденом, чем умереть с горя, как умер наш несчастный отец.

— Успокойтесь, придите в себя, моя дорогая госпожа, — уговаривала ее Кэтрин и затем, с укоризной обращаясь к Флеминг, добавила: — Как вы могли напомнить ей о муже?

Эти слова долетели до слуха несчастной королевы, которая подхватила их и торопливо заговорила:

— Муж! Какой муж? Не идет ли речь о его христианнейшем величестве?.. Он нездоров… Он не сможет держаться на лошади. Не о Ленноксе, а о герцоге Оркнейском ты говоришь…

— Ради бога, государыня, успокойтесь! — умоляла ее Флеминг. Но королева находилась в таком волнении, что никакие уговоры не могли отвлечь ее от этих видений.

— Пусть он поспешит к нам на помощь! — кричала она. — Пусть приведет своих «барашков», как он их называет, — Боутона, Хея из Тала, Черного Ормистона и его родича Хоба. Фи! Какие они черномазые, и как от них пахнет серой! Что? Совещается с Мортоном? Ну, уж если Дуглас и Хепберн вместе затевают заговор, то этот птенец, когда он вылупится из яйца, приведет в трепет всю Шотландию. Разве это не так, моя милая Флеминг?

— Рассудок изменяет ей, — произнесла Флеминг. — Здесь, пожалуй, чересчур много ушей для этих безумных криков.

— Роланд, — сказала Кэтрин, — бога ради, уходите! Вы ничем не можете здесь помочь. Оставьте нас с ней наедине. Уходите, уходите скорее! — Она подтолкнула его к двери приемной, но даже когда он вышел и закрыл дверь, до него еще долго доносились громкие и повелительные выкрики королевы, продолжавшей отдавать распоряжения, пока наконец ее голос не затих в слабых и заунывных жалобах.

Вскоре после этого в приемную вышла Кэтрин.

— Теперь не тревожьтесь, кризис миновал, но дверь следует держать на запоре: пусть никто не входит, пока королева полностью не придет в себя.

— Бога ради, что все это означает? — спросил паж. — Почему слова Флеминг вызвали такой безумный ужас у королевы?

— О Флеминг! Флеминг! — с негодованием повторила Кэтрин. — Она просто дура, эта Флеминг; она любит свою госпожу, но настолько не разбирается в том, как следует выражать эту любовь, что прикажи ей королева достать яд, она и тут бы не сочла возможным ее ослушаться. Мне так и хотелось сорвать крахмальный чепец с этой чопорной особы. У меня королева скорей вырвала бы сердце из груди, чем заставила бы произнести имя Себастьяна. А у этой старой тряпки, именующей себя женщиной, не хватило толку даже на то, чтобы соврать что-нибудь путное.

— Но что это за история с Себастьяном? — спросил паж. — Клянусь небом, Кэтрин, вы все так загадочны!

— Вы, оказывается, не умнее Флеминг, — нетерпеливо ответила девушка. — Разве вы не знаете, что в ночь убийства Генри Дарнлея, когда был взорван Керк-оф-Филд, королева находилась в отсутствии только потому, что в Холируде был устроен маскарад как раз по случаю свадьбы ее любимого слуги Себастьяна, взявшего в жены одну из фрейлин, близких к ее особе.

— Клянусь святым Эгидием! — воскликнул паж. — Меня теперь не удивляет ее состояние; мне только непонятно, как могла она настолько забыться, чтобы так настойчиво требовать ответа у Флеминг.

— Это трудно объяснить, — сказала Кэтрин. — Вероятно, тяжелые переживания и ужас иногда ослабляют память, окутывая пережитое облаком, подобно тому как дым обволакивает пушку после выстрела. Но мне больше нельзя здесь оставаться. Я ведь пришла не ради хитроумной беседы с вами, а для того, чтобы охладить свой гнев на не слишком умную леди Флеминг. Теперь он как будто слегка остыл, и я смогу, пожалуй, вынести ее присутствие без риска испортить ей платок или чепчик. А вы тем временем держите дверь на запоре. Ни за что на свете нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из этих еретиков увидел королеву в таком ужасном состоянии, до которого они сами довели ее своими дьявольскими интригами, но которое они же, с их ханжеским лицемерием, не преминут выдать за наказание, ниспосланное господом.

Не успела Кэтрин выйти, как кто-то попробовал снаружи приподнять дверную щеколду. Однако Роланд еще до этого успел запереть дверь на засов, и теперь она успешно противилась попыткам непрошеного гостя.

— Кто там? — громко спросил Грейм.

— Это я, — хриплым, но негромким голосом ответил дворецкий Драйфсдейл.

— Сейчас вам нельзя войти, — ответил юноша.

— Но почему же нельзя, — спросил Драйфсдейл, — если я собираюсь только выполнить свой долг и узнать, что означают крики из покоев этой моавитянки. Почему, повторяю, я не могу войти, если мне поручили это выяснить?

— Хотя бы уж потому, — отвечал юноша, — что дверь заперта на засов и я не собираюсь ее отворять. Сегодня я занимаю выгодную позицию — такую же, какую вы занимали вчера вечером.

— Ты с ума спятил, бесстыжий мальчишка! — закричал дворецкий. — Как ты смеешь разговаривать так со мной? Я немедленно доложу миледи о твоей дерзости.

— Дерзость, — возразил паж, — адресована тебе одному и является справедливой наградой за твою собственную неучтивость по отношению ко мне. Что же касается леди Лохлнвен, у меня найдется для нее более любезный ответ. Можете передать ей, что королеве нездоровится и она просит не беспокоить ее ни визитами, ни посланиями.