Мир “Искателя” (сборник) - Валентин Аккуратов

Должно быть, передатчики были сильные. Но могли ли они работать постоянно? Думаю, нет. Потребовались бы огромные источники энергии. Значит, в разведчике были особенные аккумуляторы. Энергия накапливалась в них постепенно, а в свой час — а час этот определяется по законам той планеты, откуда прилетел разведчик, — аккумуляторы срабатывали и выплескивали порцию сигналов, слушать которые приплывала самая древняя рыба на Земле. Ну а поскольку времясчисление на той планете, которая прислала разведчика, было не таким, как на Земле, сигналы передавались, как нам казалось, нерегулярно. Просто мы тогда не умели уловить закономерности. Были для этого слишком темными и все списывали на нечистого.

— Логично, но почему вы думаете, что красная рыба больше никогда не приплывает к Чертову бугру?

— Уверен, не приплывает, — быстро откликнулся старик и погрустнел. — Я уж тут разведку провел.

— И что же?

— В общем так… Еще в гражданскую войну эти места оккупировали немцы. В Чепурихинской балочке они организовали склад боеприпасов. Ну, его и… рванули. И видно, что-то сдвинулось: сколько я людей ни спрашивал, никогда больше красная рыба к бугру не приходила.

— А… Чепуриха?

— Так ведь что ж… Хибары Чепурихиной не осталось, а сама она куда-то уехала.

Мы опять умолкли. Я спросил:

— А в чем же, по-вашему, секрет чепурихинского долголетия? В каких-нибудь неведомых излучениях небесного разведчика?

— Конечно, — убежденно ответил старик. — Кто же теперь не знает, что рак — это слишком быстрое и неуправляемое размножение клеток, которое, в частности, можно приостановить излучениями. А можно быть уверенным в том, что наука уже открыла все излучения? Вон ведь одних элементарных частиц уже больше сотни открыли, а все открывают и открывают. Так почему же мы не можем думать, что там, под Чертовым бугром, выбрасывались какие-то особые, может быть, еще не открытые, а может, и открытые, да неизученные излучения частиц, и они не только служили источником энергии для межзвездных сигналов, но и влияли на наши земные клетки, заставляли их быстрее и увереннее проходить цикл обновления? Я в это верю! И еще я верю, что найдут люди такие лучи или потоки каких-нибудь частиц, которые продлят человеку жизнь, — ведь живут же некоторые по полтора века.

— Ну это не от облучения.

— Вы уверены? Вы жизнь этих долгожителей исследовали? Заметьте, между прочим, кузнецы по всем правилам должны жить недолго, профессия вредная. А они живут дольше всех. Почему? А у огня. А огонь, он тоже, знаете… Ведь в степи, в лесу, у костра… как у моря вот в такой час: и оторваться не можешь, и в сердце раздумье.

Мы снова смолкли и уставились в парной, дышащий тайной залив, а потом стали смотреть дальше — в открытое море.

Всходила полная багряная луна. Всходила она медленно, кособочась от усилий, и было в ее заспанном лике что-то необыкновенно привлекательное, домашнее.

Море зарозовело, и тут небо над Таганрогом опять заиграло огненными бликами, быстрыми и тревожными: мартеновские печи выдавали плавку.

Багровые лунные отсветы и блики живого металла переливались на морской глади, тревожа сердце, поднимая в нем что-то забытое, деятельное, как будто вернулась молодость: хотелось выкинуть что-нибудь хлесткое, над чем можно будет посмеяться. И старик действительно рассмеялся.

— Нет, правы ученые, совершенно правы! Есть в нас какая-то особенная память. Должно быть, и в самом деле память клеток. Но, думается мне… Одним словом, если севрюги и осетры выставляли свои носы, чтобы хлебнуть нашего прокаленного воздуха, то ведь видели же они и эту луну, и наше солнце? Ведь они же зрячие. И уж если есть в наших клетках память моря и огня, то есть и память луны, память солнца, память звезд. Как вы думаете, есть? Понимаете, не в сознании, а в клетках!

— Должна быть. Ведь и луна, и солнце, и звезды всегда висели над всем живым и обязательно влияли на них. Потом, хотим мы того или не хотим, но ведь из космоса постоянно пробиваются к нам всевозможные излучения, и, вероятно, какие-то из них тоже влияют на нас. Но как — мы еще не знаем. И наконец…

Я осекся. Старик явно не слушал. Он тихонько и счастливо смеялся.

— Память клеток… Прав писатель Ефремов: есть она в человеке. Но не помешает нам она в межзвездных путешествиях! Наоборот! Именно память клеток толкает нас ввысь, к звездам. Ведь если севрюги, понимаете, самые старые рыбы на Земле, рвались вверх, к Солнцу, то что говорить о человеке? Как же должен рваться человек! Ведь в его клетках память и амеб, и севрюг, и птиц, и летчиков, и космонавтов. И все они рвались к Солнцу, к звездам. Вот потому и я думаю — память человеческих клеток не только не будет мешать в космических полетах, а, наоборот, поведет людей туда, где не бывала даже их мечта. И это незнаемое, но угадываемое будет прекрасно.

Старик торжествующе смолк, а я облегченно рассмеялся и подумал, что мы излишне часто непривычные мысли, всплески неясных чувств принимаем за опасное отклонение от нормы, забывая, что, может быть, как paj в них и есть будущее.

Кира Сошинская

БЕДОЛАГА

Мы вышли к Хайлыру двадцатого числа. Для этого пришлось сделать большой крюк, но никто из нас даже не пикнул. В Хайлыре нас ждало оборудование, а кроме того, Седов должен был договориться с председателем местного колхоза о лошадях и рабочих, — мы будем закладывать шурфы на водоразделе.

Мы думали, приедем в Хайлыр, вымоемся в бане, а потом, чистые, пахнущие мылом и осиновыми вениками, усядемся на берегу ловить в озере тайменей или кого-нибудь помельче. И проходящие мимо жители Хайлыра (общим числом сорок человек) будут говорить нам: “Ну как ловится?”, и мы будем отвечать: “Благодарствуем, однако”. Такая у нас должна была наступить жизнь.

Уже на дальних подходах к Хайлыру мы заподозрили что-то неладное. Над широкой безлесной долиной подымались дымы. Мы еще не могли разглядеть за холмами источников этих дымов, но все это напоминало долину гейзеров на Камчатке.

— Или всесоюзный слет туристов, — сказал Ким.

— Или Клондайк в пору “золотой лихорадки”, — сказал Руслан, более начитанный, чем Ким.

Над нами пролетели гуськом три вертолета, снижаясь к долине. С заднего вертолета увидели нас и скинули красный вымпел. “Привет отважным девушкам-ужгородкам!” — обнаружили мы в нем записку. После этого нас охватило подозрительное уныние.

— А это Хайлыр? — спросила я.

— Ошибиться трудно, — ответил Седов. — Двести четырнадцать километров до ближайшего поселка.

— Да что я, в Хайлыре не был, что ли? — обиделся Иван Никитич. — Сейчас перевалим у той лиственницы и увидим.