Пушкин и его современники - Юрий Тынянов

СЮЖЕТ "ГОРЯ ОТ УМА"

Исследователь текста "Горя от ума" И. Д. Гарусов писал в 1875 г.: "Ровно полвека идут толки о "Горе от ума", и комедия, не говорим: для большинства, а для массы, остается непонятною". 1

* Подготовила к печати Е. А. Тынянова по рукописным материалам архива Ю. П. Тынянова.

Надеясь в изучении живых исторических остатков прошлого получить верное разрешение вопроса, сделать пьесу понятною для зрителя. Гарусов много лет изучал прототипы действующих лиц. "Даже столичные артисты, у которых еще не изгладились предания об авторе, - писал он, - которые помнят его указания, даже они не в силах до сих пор вполне воссоздать грибоедовских типов, ибо - по большей части изображают карикатуры, а не действовавших тогда лиц... Покойные Щепкин и Орлов составляли единственное исключение, воплощая Фамусова и Скалозуба живьём, ибо знали лиц, прикрытых этими именами, но и они, согласно условиям времени и драматической цензуры, оставляли крупные пробелы". 2 Щепкин писал: "Естественность и истинное чувство необходимы в искусстве, но настолько, насколько допускает общая идея". 3

Еще хуже было с женскими типами. Гарусов писал, что кроме А. М. Каратыгиной в роли Натальи Дмитриевны и Колосовой (в Москве) в роли Лизы "ни прежде, ни теперь ни одна артистка не могла справиться с ролью в комедии менее типичною". 4

Обрекая пьесу на временное, быстро забывающееся понимание, Гарусов опирался на живую речь и характеры прототипов. У этого историка пьесы, требовавшего непосредственного воспроизведения грибоедовской правды изображения, не было будущего, перспективы.

В письме к Катенину от января 1825 г., которое является основой грибоедовского понимания пьесы, Грибоедов так ответил на возражение Катенина, что в "Горе от ума" "характеры портретны": "Да! И я, коли не имею таланта Мольера, то по крайней мере чистосердечнее его; портреты и только портреты входят в состав комедии и трагедии..."

И непосредственно за этим Грибоедов говорит не о портретах уже, а о типах, о том, что в портретах, "однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на всех своих двуногих собратий. Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь". Здесь кончалось, как единственное средство понимания пьесы, изучение Гарусова. Здесь было новое качество драматической литературы.

"Портреты" становились типами. "Портретность" была ранее для русской комедии не исключением, а правилом. Практика драматических портретов была начата Крыловым, Шаховским, позже разработана Катениным. В комедии Шаховского "Новый Стерн" (1807) видели карикатуру на Карамзина, в Фиалкине другой его пьесы - "Урок кокеткам или Липецкие воды" (1815) - сам Жуковский узнал карикатуру на себя. Это положило начало литературному обществу "Арзамас" и возникновению знаменитой литературной полемики, войне "Арзамаса" и "Беседы".

Сюжет "Горя от ума", "план" объяснил наиболее полно и ясно сам Грибоедов. В упомянутом письме к Катенину он писал: "Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку (не потому чтобы ум у нас грешных был обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека); и этот человек, разумеется, в противуречии с обществом его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих, сначала он весел, и это порок: "Шутить и век шутить, как вас на это станет!" - Слегка перебирает странности прежних знакомых, что же делать, коли нет в них благороднейшей заметной черты! Его насмешки не язвительны, покуда его не взбесить, но все-таки: "Не человек! змея!" - а после, когда вмешивается личность "наших затронули", предается анафеме: "Унизить рад, кольнуть, завистлив! горд и зол!". Не терпит подлости: "Ах! боже мой, он карбонарий". Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший, никто не поверил и все повторяют, голос общего недоброхотства и до него доходит, притом и нелюбовь к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, ему совершенно объясняется, он ей и всем наплевал в глаза и был таков. Ферзь тоже разочарована на счет своего сахара медовича. Что же может быть полнее этого?"

Самая яркая черта здесь - трактовка Софьи и Чацкого. Чацкий "в противуречии с обществом": главный же представитель этого общества в плане - Софья. Из приведенных Грибоедовым четырех реплик о Чацком три принадлежат Софье, и только одна - Фамусову. Из действия 1 - "Не человек, змея" - это произносит Софья (в сторону) после слов Чацкого о Молчалине: "Ведь нынче любят бессловесных"; Софья в действии III: "Шутить: и век шутить! как вас на это станет!" - после притворной попытки Чацкого примириться с мнением Софьи о Молчалине. "Унизить рад, кольнуть, завистлив! горд и зол!" - слова Софьи о Чацком после слов Чацкого о Молчалине: "В нём Загорецкий не умрет". Фамусов произносит здесь только стих из действия II: "Ах, боже мой! он карбонарий!" - после ответа Чацкого на восторг Фамусова перед Максимом Петровичем ("Не терпит подлости").

Софья характеризуется именно как представительница общества: "после, когда вмешивается личность "наших затронули", предается анафеме"; "наших затронули" - это слова красноречивые и вполне объясняющие роль и значение Софьи (здесь о ней не говорится как о женщине, здесь она представительница общества). И удивительнее всего, что Грибоедов пишет о важной, решающей сюжетной черте, в которой выступает Софья: "Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший". И если о нелюбви Софьи говорится как о нелюбви к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, то здесь она - безличный представитель общества, "кто-то". Любимая девушка - представительница общества, с которым Чацкий "в противуречии". Софья открыто выступает против "этого ума, что гений для иных, а для иных чума", и выступает как представительница интересов семьи: "Да эдакий ли ум семейство осчастливит?" (в этом отношении главную роль как блюститель семьи играет все же не она, не Фамусов, а сам Молчалин: "Любила Чацкого когда-то, меня разлюбит, как его").

По выходе "Горя от ума" в свет замечательную статью написал о пьесе Сенковский. Он желал покончить с мелкой и во многом лицемерной полемикой вокруг пьесы. Против пьесы восстали задетые ею. "Кто безусловно поносит "Горе от ума", тот оскорбляет вкус всего народа и суд, произнесенный всею Россиею. Это народная книга: нет русского, который бы не знал наизусть по крайней мере десяти стихов этой комедии..." И тотчас дал замечательное определение, которое, прекращая нападки Вяземского, перекликалось с его словами о Фонвизине: 5 "Подобно "Свадьбе Фигаро", это комедия политическая: Бомарше и Грибоедов, с одинаковыми дарованиями и равною колкостью сатиры, вывели на сцену политические понятия и привычки обществ, в которых они жили, меряя гордым взглядом народную нравственность своих отечеств". 6 Последняя фраза явно ошибочна.

Грибоедов всегда противопоставлял народные нравы и народную нравственность нравам образованной части общества, "поврежденного класса полуевропейцев", которому сам принадлежал ("Загородная поездка"). Упоминание о Бомарше заслуживает анализа и изучения. "Если "Горе от ума" уступает творению французского комика в искусстве интриги, с другой стороны, оно восстановляет равновесие свое с ним в отношении к внутреннему достоинству поэтическою частью и прелестию рассказа".

Дело касается сюжета. "Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший, никто не поверил и все повторяют" - такова основа сюжета, и здесь Сенковскому недаром припомнился Бомарше.

Ср. действие 2 "Севильского цирюльника":

Базиль. ...Втянуть его в скверную историю это в добрый час, и тем временем оклеветать его бесповоротно,

Бартоло. Странный способ отделаться от человека!

Базиль. Клевета, сударь: вы совсем не знаете того, чем пренебрегаете. Мне приходилось видеть честнейших людей, почти уничтоженных ею. Поверьте, не существует той плоской злостной выдумки, мерзости, нелепой сказки, которую нельзя было бы сделать пищей праздных людей в большом городе, как следует взявшись за это, а у нас тут имеются такие ловкачи... Сначала легкий говор, низко реющий над землей, как ласточка перед грозой, шопот pianissimo бежит и оставляет за собой ядовитый след. Чей-нибудь рот его приютит и piano, piano с ловкостью сунет в ваше ухо. Зло сделано. Оно прорастает, ползет, вьется, и rinforzando из уст в уста пойдет гулять. Затем вдруг, не знаю отчего, клевета поднимается, свистит, раздувается, растет у вас на глазах. Она устремляется вперед, ширит свой полет, кружится, схватывает все, рвет, увлекает за собой, сверкает и гремит, и вот, благодаря небу, она превратилась в общий крик, crescendo всего общества, мощный хор из ненависти и проклятий. Кой черт устоит перед ней?