Берта Исла - Мариас Хавьер

Внимание Тома приковали к себе лица брата и сестры, их черты. У него появилось в высшей степени странное чувство, будто он видит их не в первый раз, особенно девочку, наверняка не в первый раз. Но кто они такие? Где он мог с ними встречаться? Его бросило в дрожь, как бывает при безусловном узнавании, – и это скорее напоминало вспышку молнии, удар тока, но потом он ощутил тревогу и досаду, не умея отыскать нужную ячейку у себя в памяти, как бывает, когда в фильме или телесериале появляется актер или актриса второго плана, несомненно знакомые нам, но мы никак не можем припомнить, в какой другой роли их уже видели. И чем больше мы напрягаем память, тем упорнее бежит от нас нужный образ – или сливается с каким-то другим, и мы теряем всякий интерес к сюжету, потому что голова занята исключительно поиском отгадки. В самое первое мгновение Том даже решил – хотя это было полным абсурдом, – что встретил тут своих собственных детей, Гильермо и Элису, но столь безумная мысль объяснялась лишь его полной растерянностью. Они, конечно, могли приехать в Лондон, однако были, разумеется, старше, к тому же Гильермо был старше Элисы, а не наоборот, они не могли так хорошо говорить по-английски, да и звали их иначе. Тогда кто же они такие, эти Дерек и Клэр? Из каких закоулков памяти всплыли похожие лица? Почему ему так знакомы черты этой привлекательной девочки? А она скоро станет очень привлекательной. Том быстро перебирал в уме детей, с которыми его хотя бы на короткое время сводила судьба во время частых странствий: он ведь бывал в разных местах, имел дело с разными людьми, иногда оказывался в постели с женщиной, имевшей ребенка, или с девушкой, имевшей маленьких братьев и сестер, но опять же по возрасту все они никак не подходили. Последние годы он провел в провинциальном городе, не покидая его даже на время каникул; и там перед его глазами проходило много учеников и учениц, но именно потому, что он видел их часто и близко, большинство лиц накрепко засело у него в памяти, остальные помнились более расплывчато, однако ни одно никогда не вызывало у него такой тревоги, смешанной с очарованием, какую вызывают некоторые картины – скорее портреты, – от которых ты почему-то долго не можешь оторвать глаз: тебе кажется, что ты только что видел этих людей, ты отходишь, но потом что-то заставляет тебя вернуться и опять вглядываться в них, какая-то сила мешает расстаться с ними, и ты возвращаешься два, три, а то и четыре раза. Он понял, что просто не может отвести взгляда от Клэр и его взгляд становится испанским (в Англии обычно ни на кого не смотрят так пристально, особенно на девочек предподросткового возраста, и особенно не должен так смотреть на них взрослый мужчина). Но именно к похожему лицу в какой-то другой период своей жизни Том, вне всякого сомнения, был неравнодушен. Его как магнитом тянуло к брату с сестрой, и он переходил за ними из зала в зал, стараясь не потерять в толпе. При этом любая его догадка выглядела нелепой: Клэр, разумеется, родилась, когда ему самому уже перевалило за тридцать, как минимум за тридцать. И она никак не могла соприкасаться с его жизнью. У Клэр были очень светлые волосы, тонкие черты, но выражение лица казалось довольно решительным и даже слегка необузданным, выдававшим пылкость натуры. Красивые брови дугой изгибались к вискам и были темнее волос. Очень красный рот, какой бывает у детей и подростков. Слегка опущенные вниз уголки губ придавали лицу выражение то презрительное, то печальное, словно предвещая трудный характер – и для окружающих, и для нее самой. Но она часто улыбалась, и тогда уголки губ поднимались радостно и мечтательно, открывая разделенные промежутками резцы, – эти губы однажды сведут с ума какого-нибудь мужчину или нескольких мужчин. Ее внимательный взгляд быстро и остро перебегал с фигуры на фигуру и из-за этой стремительности, наверное, ни на одной надолго не задерживался. “Смотри, Дерек, это Наполеон, мы про него проходили в школе” или “А Дарта Вейдера я уже видел, не пропусти его. Обернись, ты уже проскочила мимо”. Но очень скоро живой взгляд девочки остановился и на Томе Невинсоне, она заметила, с каким любопытством он ее рассматривает, заметила, что этот мужчина то и дело возникает рядом, повторяя их сумбурный маршрут. Однако Клэр не испугалась, а исподволь и с не меньшим любопытством поглядывала на него – правда, робко или застенчиво, как и подобало девочке ее возраста. Кажется, она не видела в таком внимании ничего плохого или непристойного – ничего, кроме дружелюбия и симпатии. Симпатии и напряженной работы мысли, словно он пытался решить какую-то загадку. Детям, еще не перешедшим в подростковый возраст, которых взрослые предпочитают не замечать, льстит неожиданный интерес с их стороны. Льстит и забавляет. Они начинают чувствовать свою особость и свою значимость. Так произошло и с Клэр (Дерек был еще по-детски рассеянным и вряд ли что-то заметил). Девочка продолжала весело бегать и рассматривать фигуры, но, где бы ни оказалась, старалась краем глаза проверить, по-прежнему ли Том Невинсон (или это был Дэвид Кромер-Фиттон?) с тем же милым вниманием смотрит на нее или ему эта игра уже надоела. Клэр вела себя вежливо и даже смущенно, но без малейшего страха. В конце концов, что могло с ними случиться здесь, в таком людном и интересном месте?

Томас так и не заметил рядом с ними родителей или учителей. Хотя дети казались еще слишком юными, чтобы самостоятельно пойти в Музей мадам Тюссо. Скорее всего, старшие, то есть родители, ждали их в музейном магазинчике, в кафетерии или на улице, поскольку их самих музей не привлекал. Погода стояла хорошая, и взрослые, надо полагать, спокойно сидели в парке или на террасе ресторана. Отец и мать или кто-то один из них, например мать. Мать, мать… чье лицо они унаследовали. И вдруг в голове у Тома сверкнул луч: эти дети… Нет, девочка… Девочка была живой копией Дженет, они оба были на нее похожи, но у девочки именно потому, что она была девочкой, сходство с Дженет было поразительным – именно ее черты в миниатюре повторялись у Клэр. Вот откуда, вот откуда, вот из какой части его минувшей жизни явилась Клэр. Дженет. Для него она была Дженет, и точка. Была той самой Дженет из их далекой юности, той самой Дженет, к которой он изредка ходил на свидания, с которой спал и фамилию которой узнал только после ее гибели, хотя потом уже никогда не забывал. Девочка Клэр казалась дочкой – не просто казалась, но и была дочкой Дженет Джеффрис, хотя бедная мертвая Дженет никак не могла бы ее родить.

Том редко думал о Дженет Джеффрис в последние двадцать или двадцать с небольшим лет, и лицо ее постепенно утратило реальные черты, выцвело и растворилось в памяти, но только до нынешнего часа, когда он увидел девочку, которая просто не могла не быть ее дочкой, поскольку сходство было фантастическим. Теперь ему словно показали фотографию Дженет – и он сразу же отчетливо вспомнил тонкие, но решительные и даже своевольные черты, ослепительно-светлые волосы, по-скандинавски светлые, возможно крашеные, которые иногда, в лучах заходящего солнца, напоминали золотой шлем, словно эти лучи доставались только ей одной, пробиваясь сквозь летучие оксфордские облака, так что на улице ее можно было узнать издалека и ни с кем никогда не спутать; ярко-алый рот, чуть детская улыбка из-за широко расставленных зубов – точно как у этой девочки, только девочка была еще девочкой. И Том тотчас вообразил подвижную фигуру Дженет, голое – или полуголое – тело, поскольку видел ее такой не раз, а в последний вечер даже наклонился, чтобы рассмотреть получше, и потянулся рукой к ее вспухшей вагине, в которую недавно входил и которую она еще не успела вымыть. С тех пор прошла тысяча лет. После той ночи он прожил много жизней, а вот ее жизнь тогда же и оборвалась.

На самом деле он перестал думать о Дженет сразу же. Известие о ее гибели потрясло его, но Том не успел по-настоящему осознать случившееся, испугаться и погоревать, как он поступил бы в иных обстоятельствах, если бы оно не коснулось его самого напрямую и столь жестоко. Он мгновенно ощутил нависшую над ним опасность, а юношеский эгоизм несокрушим: ему пришлось думать в первую очередь о себе, о том, как отвести беду от себя. “Я не убивал ее, я-то это знаю, – молнией пронеслось у него в голове, – но даже если бы убил я, главной моей заботой стало бы не дать себя поймать, выйти сухим из воды; ведь и человек, убивший кого-то по чистой случайности, сразу испытывает ужас и начинает придумывать способы защиты, искать пути спасения, чтобы жизнь его не была погублена или не слишком сильно переменилась, хотя жизнь убитого им человека переменилась настолько, что его просто не стало, он больше не существовал”. То убийство определило жизнь Тома и в каком-то смысле украло судьбу, намеченную им для себя. Он принял поставленные ему условия и посвятил себя Делу, постаравшись выкинуть из головы историю, которая привела к столь драматичному повороту событий и была сравнима с землетрясением, к тому же Тома целиком поглощали сыпавшиеся на его голову задания. Если и было что-то хорошее в постоянном риске и непрерывной смене масок, так это то, что они мешали возвращаться к мыслям о причине, заставившей его принять безумное решение. Порой он вообще о том дне забывал, а значит, забывал и о несчастной Дженет. Их отношения, в конце-то концов, были несерьезными, сродни гигиеническим процедурам. С обеих сторон, хотя со стороны Дженет, пожалуй, добавлялось еще и желание таким вот странным образом наказать того, кто об этом наказании и не подозревал. Исключительно для ее собственного удовлетворения. Томас сразу вспомнил имя – Хью Сомерез-Хилл. Он был членом парламента в семидесятые годы, а в дальнейшем не слишком преуспел, во всяком случае, не преуспел заметно. И дело не в том, что Томас мало интересовался политикой и ему было безразлично, кто стоит у власти, просто в его ремесле личные мнения отходили на предпоследний план. Он усваивал ровно столько информации, сколько было нужно для успешного проведения операции, чтобы суметь разобраться в происходящем – и не более того. Сомерез-Хилл, безусловно, ничем не выделялся в те времена, иначе Том знал бы о нем больше, поскольку это имя мелькало бы в газетах. Пока его партия была у власти, он не стал, например, каким-нибудь министром, и многообещающая карьера Сомерез-Хилла, вероятно, застопорилась, как и у многих лейбористов, после прихода к власти тори Маргарет Тэтчер и ее преемника Джона Мейджора, которые провели в доме десять по Даунинг-стрит почти полтора десятка лет. Хью Сомерез-Хилл, возможно, оставался членом парламента, но лишь одним из многих, и под конец не был Важной персоной с большой буквы, как отзывались о нем Дженет, Тупра и Блейкстон – да и Блейкстон вроде бы тоже. А может, он передвинулся в частный сектор, менее прозрачный. В любом случае это ведь ужасное расточительство, когда ста тысячам субъектов сулят блестящее будущее, но все они оказываются пустышками, и мир переполнен такими, ведь в политике легко потерпеть крах из-за ошибки, неподходящих союзников или досадных просчетов. Том, конечно, не запомнил бы подробностей, если бы Дженет не сообщила ему, что намерена шантажировать своего Хью, потопить, погубить его карьеру, мстя за невнимание к ней, эгоизм и лживые обещания. Тот вечер был первым и единственным, когда Дженет заговорила про своего лондонского любовника, а Томас зачем-то стал задавать вопросы.