В плену королевских пристрастий - Марина Колесова

— Но это и не Ваш пес, матушка, чтоб распоряжаться им, — глядя ей прямо в глаза, не менее жестко проговорила Алина.

— Пес живет в обители, значит, распоряжаться его судьбой может лишь игумен, а я сейчас его замещаю. Так что пес уйдет с этим человеком, и только попробуй натравить пса на него. Пса тут же убьют, я обещаю это тебе. Так что если ты действительно любишь его, прикажи ему слушаться нового хозяина и не перечь!

— Матушка! Не делайте этого! Я умоляю Вас! — в глазах Алины засверкали слезы, и она медленно опустилась на колени перед монахиней.

— Я все сказала! Прикажи псу слушаться, если не хочешь, чтоб его заставляли силой. Ты ведь не хочешь, чтоб били его? — жестко спросила монахиня.

Заливаясь слезами, Алина, не поднимаясь с колен, обняла пса, прижалась к его голове, а потом легонько оттолкнула его от себя, — Иди, Малыш. Это друг, слушайся его.

Паломник удивленно наблюдавший за всей этой сценой, легонько потянул веревку, но пес не двинулся с места, он удивленно смотрел на маленькую хозяйку, словно не веря своим ушам.

— Иди, Малыш, иди… это друг, — сквозь слезы повторила девочка и сильнее оттолкнула пса.

Пес озадаченно склонил голову на бок, потом посмотрел на паломника.

— Пойдем, — твердо проговорил паломник и сильнее натянул веревку.

Пес обернулся на Алину, в его взгляде явственно читалось непонимание и неверие в реальность происходящего. Он понимал, что его уводят от хозяйки, а та не только не перечит этому, так еще и ему противиться этому не дает.

— Иди, Малыш! — в голосе Алины зазвенел метал, и пес обречено вздохнув, покорно пошел следом за уводившим его паломником.

Когда они скрылись за воротами, Алина закрыла лицо руками, ее плечи сотрясали беззвучные рыдания.

— Нашла из-за чего убиваться, пса у нее забрали… — презрительно проговорила мать Калерия, — Ты бы хоть за него порадовалась. Псу там в сотню раз лучше, чем с тобой будет. Эгоистка ты, лишь о себе думаешь.

Алина медленно поднялась с колен, отвела руки от лица и пристально посмотрела на мать Калерию: — Он не сможет без меня, он любит меня… Вы ничего не понимаете… Он подумает, что я предала, и умрет от тоски. Только я его все равно не оставлю, я уйду за ним

— Вот только не надо бездушной твари человеческие качества приписывать, не способны они на любовь. А коли по гордыне свой обратное доказать хочешь, иди, изображай и дальше свою любовь и его… не держит тебя здесь никто.

— Это Вы никого не любите, поэтому и про других такое думаете. А я люблю его, и он меня любит, я знаю это.

— Грех великий так говорить. Покайся пока не поздно!

— В чем грех? Тварь, Богом созданную, любить? Или говорить, что Вы никого не любите? Вот скажите, кого Вы любите?

— Бога я люблю.

— Тогда Вы должны любить и все, что создал Он… Весь мир, всех тварей его населяющих, всех людей… Все и всех, понимаете?… Он же все и всех любит.

— Люди предали его, и пока сей великий грех не осознают, не раскаются и Богу душу не посвятят, не достойны ни любви Бога, да вообще никакой любви не достойны.

— Может и недостойны, но Бог их все равно любит… Он ради этих недостойных сына своего возлюбленного и триединого с ним на смерть послал. А Вы эту любовь Бога видеть отказываетесь. Вы видите лишь плохое… плохое во всех, а хорошего не видите ничего…

— Почему я отказываюсь видеть любовь Бога? Ведь как раз из-за этой любви и ради благополучия пса этого Господь послал сюда этого паломника. Я разглядела это, и пса ему отдала. А вот ты как раз по гордыне своей видеть это отказываешься.

— Да не сможет Малыш без меня, не сможет… Возможно другой какой-нибудь пес и смог, и хорошо бы ему было, а Малыш не сможет. Я точно знаю это. Не видите Вы ничего, не видите! Вы даже демона, что за спиной Вашей смеется, не видите. И пса Вы отдали совсем не из-за того, чтоб ему там лучше, чем здесь жилось… Просто не любили Вы его и меня не любите, поэтому его и отдали… и хоть Вы даже себе в этом не признаетесь, я чувствую это, да и демон тоже… поэтому то и не помеха ему, радость от этого получать.

— Ты что это говоришь? Демоны ей уже в монастыре мерещатся… Не мудрено: ни покорности, ни страха перед Богом, лишь гордыня одна и эгоизм. С такими качествами не только демоны мерещиться начнут, они и поработить сумеют.

Ничего не отвечая ей, Алина вновь опустилась на колени: — Господи, молю тебя, позволь ей увидеть то, что мне открыл…

— И что же Он тебе открыл? — иронично осведомилась мать Калерия.

— Я вижу того, кто смеется за Вашей спиной, матушка, и очень хочу, чтоб Вы тоже увидели его и прогнали. Ведь это именно он не дает Вам ни любить самой, ни чувствовать любовь других, — поднимаясь с колен, проговорила Алина.

— Никто, нигде не смеется, хватит ерунду нести! Никого там нет! Где и кого ты увидела? — раздраженно проговорила мать Калерия, оборачиваясь, и тут же испуганно вскрикнула, — Сгинь, нечистый! — а потом, сотворив крестное знамение, опрометью бросилась в храм…

Следующим утром мать Калерия, проведшая в молитвах в храме всю ночь, узнала, что, после ее ухода, Алина попросила отца Стефана выпустить ее.

— Ты куда это собралась, голубка моя? — спросил ее тот.

— Мне надо вернуть Малыша, — ответила девочка.

— Его что же без твоего разрешения увели?

— Мать Калерия его отдала, но я попрошу мне его вернуть… Он точно погибнет от тоски без меня, я знаю.

Отец Стефан отпер ворота — Ну что ж попытайся, голубушка, они еще далеко уйти не успели. Только не задерживайся долго, ласточка моя любимая.

Ничего не ответив ему, Алина выскользнула за ворота и бегом бросилась вниз по тропинке.

Как же отец Стефан каялся в том, что отпустил Алину, потому что девочка не вернулась в монастырь ни к вечеру, ни утром.

Мать Калерия тут же послала сестру Лидию поискать девочку, но та вернулась ни с чем. Тогда к поискам подключились все монахи и монахини. Временами в монастыре оставался лишь отец Стефан, но и это ничего не дало.

Вернувшемуся через две недели отцу-настоятелю мать Калерия вся в слезах сообщила, что Алина или сбежала или погибла и виновата в этом она. Они очень долго беседовали, почти всю ночь. А на следующее утро отец-настоятель, отдав необходимые распоряжения, вновь покинул монастырь. Вернулся он только через десять дней, но не один, а с Алиной, рядом с которой шел ее пес.

— Господи, девочка моя, какое счастье, что ты жива, — мать Калерия бросилась ей на встречу, обняла и прижала к себе, а потом, разжав объятья, медленно опустилась на колени, — Прости меня, Алина, ради Христа, прости за все, чем обидела тебя… Видит Бог, плохого ничего не желала тебе, деточка.