Собрание сочинений (Том 3) - Панова Вера Федоровна

— Перекурить! — скомандовали солдатам.

— При чем тут мама и папа? — обиженно спросил мальчик у товарища. — Я все сам могу сделать, не маленький уже!

— Что ж ты не сделал? — спросил товарищ.

— Ну, поспешил немного, не подумал, это же учебное все. Надо будет сделаем. При чем тут мамы и папы?

И губы у него дрожали по-детски от обиды.

В том городе, областном центре, где лежала в родильном доме девочка, жил на окраине отставной полковник с женой.

Находились они в саду среди отцветших яблонь, когда у забора остановилась санитарка из родильного дома, та, что была при девочке.

— Здравствуйте! — сказала санитарка. — Я к вам по известному вам делу.

Отставной полковник с женой пригласили ее в дом:

— Заходите, пожалуйста.

— Имеется мальчик, — сказала санитарка. — Просто первый сорт что за мальчик. Мать желала бы его отдать хорошим людям, а поскольку вы желание такое изъявляли, то вот.

Полковник заволновался так, что даже встал и заходил по комнате, а его жена сказала:

— Вы мамаше передайте, пусть не беспокоится, воспитаем как следует, будем любить и жалеть, как своего когда-то любили, все у мальчика будет, как было бы у нашего, если б не война… А когда умрем, то домик наш с садом ему останется, пусть живет.

— И машина «Москвич-четыреста семь», — сказал полковник.

— И машина, и все наше имущество, — сказала жена полковника. — Только хочется нам, чтоб вырос на наших руках и считал нас родными отцом и матерью.

— Тогда я так и скажу в роддоме, — сказала санитарка, — что все устроилось.

— Подождите, — сказала жена полковника.

И стала собирать передачу для девочки.

Дрожащими руками она собирала передачу, и лицо ее выражало тревогу и надежду.

— Это пока передайте, — сказала она, — а муж сейчас сходит, купит что надо, я принесу.

— Вот она обрадуется, — сказала санитарка, — ведь никого-то у нее нет, сирота круглая.

И вышла, довольная.

Весенний берег моря, купающихся мало, а загорающих уже много.

Мелькают знакомые по прошлому году лица: семейство с корзиной продовольствия, толстяк Костя с градусником, картежники…

Нет среди картежников женщины в китайском халате.

— А где же наша председательница, — спрашивает один из играющих в карты мужчин, внимательно сдавая, — куда она делась?

— Вчера плохо ей что-то стало, лежит у себя, врачи беспокоятся, ответил другой.

— Что это она так вдруг, — сказал третий.

…Машина скорой помощи возле одного из белых домов санатория, расстроенная Катя бегает, помогая, вверх и вниз по лестнице, у входа в дом стоит затейник-эвакуатор с несколькими отдыхающими, беседуют тихо, пока происходит необходимая процедура.

— Третий раз к нам приехала, — рассказывает затейник, словно оправдываясь, — никто не думал не гадал… Внезапное обострение процесса, и пожалуйста, в два дня…

— Главное, молодая еще совсем, — сказал один из отдыхающих.

— Еще и сорока не было, — сказал затейник. — В шелках ходила, походка такая легкая была. Некоторые думали — болтается по курортам, чтобы флиртовать да в преферанс резаться, а поди ж ты…

— Не повезло, да, — сказал другой отдыхающий.

Подошел милиционер, со строгим выражением наблюдает печальную процедуру. Подошли другие служащие и отдыхающие, стоят молча… Захлопнулась дверца, машина с санитарными крестами тронулась.

— Отыскалась пропащая душа, — сказал милиционер диетсестре.

— Что вы говорите! — встрепенулась диетсестра. — Где же она?

Машина скрылась за поворотом аллеи.

— Пройдемте отсюда куда-нибудь, расскажу, — сказал милиционер. Жива, здорова…

Она была жива и здорова, сидела на больничной кровати, погруженная в глубокую думу.

На столике возле кровати стояла разная еда, коробка конфет, апельсины горой на тарелке, а девочка ни к чему не притрагивалась, сидела и думала.

— Подумайте, как они вас балуют, — говорила женщина на соседней койке, — чего-чего только не принесли, очень заботливые. Сразу видно, что сыночку вашему будет у них хорошо.

И она уговаривала девочку:

— Вы кушайте! Ребенку полезно, чтоб вы кушали!

А дезочка ничего не отвечала и не притрагивалась ни к чему.

Полковник стоял с женой во дворе, а санитарка с ребенком на руках подошла к открытому окну.

Они посмотрели на ребенка и умилились — какой славный.

Жена полковника даже заплакала, отвернувшись, а полковник ее утешал:

— Ну будет, будет.

— Вспомнила свое, — сказала жена полковника. — А подержать его нельзя? Немножко.

— Не полагается, — сказала санитарка. — Пока он тут — не полагается, уж вы нас извините.

— Конечно, конечно, — торопливо согласилась жена полковника. — А когда же ей разрешат выписаться?

— Пусть покормит, спешить не надо, — сказала санитарка. — Пусть при матери побудет ребенок, пока до рожка-то, оно лучше.

— А она не передумает? — спросил полковник.

— Ну, чего ради она передумает, — сказала санитарка. — Где она еще для него такое счастье найдет.

— Для того ее, возможно, и не выписывают, чтобы дать ей время подумать, — грустно сказала жена полковника.

— Нечего тут думать! — стояла на своем санитарка. — А насчет выписки, так ее на днях все равно выпишут, недолго теперь вам ждать.

— Что она ни решит, на все ее полная воля, — сказал полковник. Осуждать ее не придется ни в каком случае. И с выпиской спешить не нужно, это ведь дело такое, особенное.

— Ехать, конечно, надо Тане, — сказала диетсестра. — И притом одной, потому что это дело такое, особенное, да и работы у нас много, каждый человек на учете.

— Ты ей все скажи, — сказала Катя Тане.

Они увязывали большущий сверток.

Надя-почтарка плакала тут же.

— И зачем я, дура, паспорт свой дала, — говорила она. — Все равно все раскрылось, а только лишние неприятности.

— Ничего нет тайного, что не стало бы явным, — сказал затейник. Через скрытность и дурость неприятности и происходят. Ну, я пошел, отдыхающие желают к Бахчисарайскому фонтану ехать просвещаться. Мне этот фонтан уже вот тут сидит, — показал он на горло.

— Ты ей, главное, скажи, что тебя коллектив послал, весь коллектив, объясняла Тане диетсестра. — Про коллектив не забудь сказать, это ей сразу поднимет настроение.

— Скорей, — сказала Катя. — Сейчас машина пойдет.

Они вышли к кухне, около которой стоял грузовик.

— Сверток в кузов давай, — сказал шофер.

— Ну да, в кузов, — сказала Таня. — Ты там картошку возишь…

Она уселась в кабину рядом с шофером и взяла сверток к себе на колени.

Девочка кормила сына своим материнским молоком и обливалась слезами.

Еще никогда в жизни у нее не было такого страданья, как то, что предстояло.

— Бог ему счастье посылает, — говорила санитарка. — У тебя что есть? Ничего у тебя нет. А здесь у людей дом — полная чаша, сад, машина собственная. И все ему останется. А тебе он как гиря на ногах.

А девочка плакала, плакала. Не утешало ее нисколько, что у сына будет дом с садом. Санитарка ушла, рассердясь, и тогда еле слышно, шепотом стала девочка разговаривать с сыном.

— Как же это будет? — шептала она. — Ты, что ли, с чужой старушкой и с чужим старичком будешь счастливей, чем со мной?

И в отчаянии прижимала его к груди, словно его уже отрывали от нее.

Таня сидела с шофером в кабине. Огромный сверток с детским приданым лежал у нее на коленях. Под суровыми, даже гневными усиками Танины губы складывались в веселую усмешку.

Грузовик деловито бежал через степь, окаченную зноем. Сквозь зной величаво смотрели древние горы, как бежит куда-то небольшой грузовик по человечьим вечным делам.

Бежал он мимо гор, а потом мимо домика на окраине, около которого рос сад, и в саду полковник с женой возились под яблонями. Мимо, мимо бежал грузовик, и огромный сверток подпрыгивал на Таниных коленях.