Охотники за сказками - Иван Симонов

Будь зеленая веялка у дяди Пети, или пусть у Сергея Зубанова, я тоже к ней побежал бы, попросил бы ручку покрутить. А мельник, хотя он и свой деревенский, на нашего брата только ладошкой помахивает. «Отправляйся, откуда пришел».

Отец, надеясь провеять намолоченный ворох деревянной лопатой, уже десять раз поднимал руку над головой, пытаясь ладонью уловить движение воздуха. Но ветра и в помине не было, и подброшенное на лопате зерно падало с высоты на ток вместе с неотсеявшейся половой.

По лицу заметно: вновь заныла у отца старая рана, полученная в семнадцатом, при штурме Смольного; она всегда ныла, когда становилось ему не по себе или подступало ненастье. И жалко было отца, до злости досадно на глухое безветрие, на новую Мельникову веялку, что безотказно провеивала зерно в любую погоду. «Никогда, — приходила мысль, — не обзавестись нам, беднякам, такой доброй машиной!»

Возвращаясь домой, без постороннего приказа и указа вешаю себе за спину большую колосяную корзину с мякиной для кур, которую всегда носил отец. Он смотрит на сыновнее старание взволнованно и, похоже, немножко растерянно.

— Веревку повыше подтяни, — говорит глуховатым голосом и негромко покашливает и, подрагивая заскорузлыми пальцами, на ощупь выбирает из бороды застрявшие в ней соломинки. Усталые глаза теплеют ласково. Чудно мне видеть, как из-за малого дела — из-за того, что малолетний сын взялся корзину с половой домой отнести, — взрослый человек расчувствовался.

За молчаливым ужином, когда болтливых говорунов ложкой по лбу щелкают, отец неожиданно спросил:

— Как, Костя, справишься за кашевара, если тебя с лесорубами в лес отправить? Ну, при случае и за пилу подержаться придется — тоже беда не велика.

На рассудительные, серьезные слова и сам я становлюсь рассудительным. Что ни говори, а когда отец с тобой советуется, тут и мальчишке легкомысленным быть нельзя. От деловой мужской беседы я словно вырос на целый вершок, повзрослел года на два. Самому удивительно, какие толковые мысли на ум приходят.

Знаю, что надо нам когда-нибудь корову покупать, не век же в бескоровниках значиться. А с маленькими ребятишками по улице шалтай-болтай слоняться мне давно надоело. Насчет кашеварства можно не беспокоиться — не раз вместо матери мне печку топить доводилось. А картошку чистить или костер разводить — все не безделье: не напрасно пальтишко рвешь да обувку бьешь. Приработок мой тоже будет в семье подспорьем. Купить бы зимой корову!

Толковые рассуждения в серьезную минуту приходят, когда с тобой разговаривают по-хорошему. Их и выкладываю я неторопливо, как взрослому говорить положено.

Отец слушает, согласно головой покачивает: признает во мне не праздного бездельника, а настоящего, заботливого помощника. Мать, доставая из печки горшок со щами, тоже головой покачивает, только не по-отцовскому примеру, а на свою стать: с боку на бок ее перекладывает, вздыхает осудительно и громко, чтобы за столом было слышно. «Говоруны вы, говоруны неуемные. Чего на длинный час пустые разговоры затеяли?! Шугнул бы, старый, мальчонку хорошенько — и весь тут сказ!»

Пусть промолчала, обидного слова не обронила, а мне-то все равно понятно, что зазря почитает с малолетком про серьезные дела толковать, бесполезно время терять. Моего желания она никогда не спрашивает, второпях даже как зовут меня забывает. «Ну-ка, беги побыстрей, принеси воды с колодца!», «Возьми косарь в запечье, нащепай смолья на растопку!», «С приятелями в городки играть не собирайся, дома посиди». И все вздыхает да хмурится, да чугунками сердито постукивает.

На этот раз отец вздохам и охам и осудительным намекам от печки никакой цены не дает, свою струну до конца ведет:

— Костю Беленького, — объясняет мне спокойно, — мать в городскую школу на учебу определила. Павел Дудочкин вместе с артелью на поденную работу отправляется: будут старые баржи из Клязьмы на берег вытаскивать, на дрова их распиливать. Заработок-полтинник на день.

Грустно слушать и думать о том, как друзья мои, с которыми вместе в школе учились, в перелесках грибы собирали, на всех поровну одну маленькую лепешку делили, один за другим разлетаются из Зеленого Дола по разным местам. Вот и младшему походная сума готовится. Редкими будут встречи у неразлучных школьных товарищей. А игру в лапту или в горелки, наверно, уж никогда не заведем.

— И Зинцов на поденную?

Отец выхлебывает из ложки горячие щи и с ответом не торопится.

— А-а, этот… кучерявый-то?.. Тоже вместе с братом в лес собирается.

Ленька?! — забывая солидную степенность, срываюсь в голосе. «О, вместе с Ленькой можно хоть на край света!»

В лесу, когда свободное время будет, и клюквы можно набрать, — умеряю свой пыл, побаиваясь, как бы отец не передумал насчет кашеварства. — Верно, мама? — стараюсь заручиться поддержкой и с другой стороны.

Смотрите, чтобы свалку-перепалку между собой не заводить, «происшествия» не устраивать. Сами не маленькие: понимать должны, что на работе не до балушек, — звучат нестрого наставительные слова, из которых мне лишь одно понятно— задержки не получится.

Коли так, перетакивать не будем, — окончательно решает отец, поднимаясь из-за стола. — А мы с матерью одни постараемся здесь управиться. Вот только за лошадьми в табун ходить… Ну, да ладно — обойдемся как-нибудь. Не возражаешь, мать? — вскидывает он голову и словно молодеет, разглаживая жесткими пальцами рыжеватые обникшие усы. — Пусть в артели пообдержится, понюхает, какими цветами в землянке пахнет.

Мать и не одобряет, и не возражает, и вообще на вопрос не отвечает. Она принесла из-за двери и усердно разглаживает ладонями на скамейке брезентовые сморщенные бахилы, бывшие когда-то новыми, защитно-зелеными; подоспело время младшего на работу собирать — стали пегими. Зато желтые кожаные голицы, вынутые из деревянной укладки, совершенно новенькие. Вскоре появляются на свет и ложатся рядом с бахилами две пары лаптей, еще не обношенные (по кислому запаху чутко) колючие шерстяные онучи. Добавить сюда мой старый ватный пиджак да серую, на казака, должно быть, когда-то шитую, вязенковую облезлую папаху с матерчатым заломом «поперек деревни» — и все тут лесное обмундирование.

Не жалей, молодой читатель, что на твою молодость липовых лыковых лаптей не осталось, что нашему переросту донашивать и хоронить их досталось. Липовая мода в воспоминаниях лишь тем и хороша, что была да сплыла, никогда больше не воротится.

Приноравливаюсь, завладев низенькой скамейкой, как сподручнее колючие онучи навертывать, чтобы мозоли на походе не набить, пегие бахилы примериваю. Мать, не ожидавшая такой скорости, и посуду со стола убрать забыла, и строгие приказы растеряла.