Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин

Русская культура всегда была восприимчива к подобного рода идеям. К примеру, суждения немецкой антропософии, в лице Р. Штайнера и его школы были известны в России и подвергались серьезной рефлексии (А. Белый). Но сама проблема носит более крупный и серьезный характер, чем просто построение новой модели взаимоотношения человека со своей сущностью, с формами «очеловеченной» действительности, в целом – с духом создаваемой общечеловеческой цивилизации.

И здесь несколько кратких соображений, опираясь, разумеется, в том числе и на метафизику Хайдеггера. Очевидно, что проведенный философом анализ говорит о том, что, по его мнению, тот тип человеческого сознания, какой он обозначает, как «западный», очевидно не справляется с вызовами истолкования действительности (бытия), какие применимы к состоянию человеческой цивилизации последнего столетия. Сам характер этого мышления остался во многом «антропоморфным», что не позволяет ему задаваться вопросами об «истине бытия», о «сущности самого человека», о «смыслах» его существования. Эта антропоморфность просто не справляется с тяжестью стоящих перед человеком (культурой и цивилизацией также) вопросов.

Поэтому-то он – человек – чаще всего и ищет ответы на актуальные вопросы «современности», примеряя ее на себя по своему «образу и подобию» именно что примитивно телесно, морфологически, но не по «внутреннему», «духовному» образцу и подобию.

Человек не мыслит правильно, направление его мышления, приемы и логические формулы не выходят за пределы примитивного, антропоморфологического подхода, и «истина бытия» оказывается «сокрытой». Человек, по Хайдеггеру, не знает даже, какими должны быть «вопрошания» бытия, через которые можно приблизиться к главным вопросам существования человека и человеческой культуры – пониманию цели, направлению движения и задач, для решения которых и создано такое сложное (и одновременно примитивно-морфологическое) существо, как человек.

Поэтому всякая культура, какая способствует расшифровке, постановке и частичному решению подобных задач, может только приветствоваться взыскующим умом, понимающим, что вне нахождения данных ответов, человечество и все его, уже достигнутые, достижения могут превратиться в пыль и стать ничем.

Именно поэтому для Хайдеггера столь важным является переход от общей метафизики человеческого мышления к метафизике истории, какая является оборотной стороной самовоплощения человеческой сущности. В рамках этого самовоплощения происходит трагическое перерождение не только достигнутого уровня антропологического, осененного культурой, уровня осознания бытия, но возможность низложения прежнего, антропоморфного отношения к действительности, когда происходит уничтожение самой физической оболочки человека и цивилизации, им созданной.

Приведем суждение философа, имеющее прямое отношение к тому, что можно было бы назвать разложением антропологической сущности самой истории. Он пишет: «Мышление мира, вызванное наивысшей волей к силе хищного зверя безусловностью вооружения – это. во всяком случае, раз-признак завершения метафизической эпохи. Мировые войны, равно как и мир во всем мире (в двояком христианско-иудейском смысле) означают соответствующие махинативные затеи, которые в эту эпоху уже не могут быть больше средством для достижения какого-то замысла и цели – но не могут и сами быть замыслами и целями, а сами есть то, в чем должны найти завершение действительное и суще-бытующее, мощь и знак отличия состоит в покинутости бытием» [1, с. 33].

Интерпретация данного суждения Хайдеггера носит, разумеется, непростой характер. Но основной его смысл состоит, на наш взгляд, в следующем. Человек последовательно, через все время усложняющую лестницу вопрошаний к действительности обогащал свою картину мира, открывая на том или ином историческом (культурном) этапе некую истину бытия. Вначале самым плодотворным этапом был этап антропоморфизма, далее, при появлении иных метафизических объясняющих систем, среди которых главную роль играли религиозные концепции, особенно христианство, усиливался момент антропологизма, ставящий человека и поиски им смыслов существования в центр глобальной картины мира, то в дальнейшем, с развитием техники и машинной цивилизации, этот антропологический фактор стал истончаться. Исчезать не столько из обихода культурной жизни, а из самого мышления человека.

Человек перестал нуждаться в собственном мыслительном отражении и бытийном самовыражении для дальнейшего проникновения в тайны реальности, жизни и самого себя. Он вернулся к более сложному, можно сказать – машинно-компьютерному способу отношения к действительности, в рамках которого на первый план вышел выхолощенный и уже неживой принцип антропоморфизма, какой из человеческого Я в итоге оставил его телесную оболочку, почти уничтожив его внутреннее содержание. Этот антропоморфизм-минус в итоге почти убрал из своего содержания саму «антропность», которая стала выступать всего лишь странным и деформированным отражением уже прожитой и культурно пережитой эпохи наивысших духовных достижений человека. Ничего другого, чем превознесение своей внешней, неживой силы, невзирая на то, в каких формах машинерии она проявляется, человек и самому себе оставил в качестве самых существенных, внешние функции и проявления своей сущности: пол (гендер), особенности сексуальной жизни, иные формы чувственного освоения и пользования действительностью.

В широком историческом ракурсе умер не только антропоморфизм, но и антропологизм, если его рассматривать как совокупность высших ценностей культуры, созданных человечеством, по крайней мере, на протяжении последних двадцати с лишним столетий. Правда, при этом человечеству (европейской цивилизации в основном) пришлось заплатить за это немалую цену. Человек, помещенный в центр мироздания, не вынес своей собственной тяжести и превратился в неуничтожаемое обременение для собственных интеллектуальных построений, проходя, то через эпоху Модерна, то Постмодерна, так и не успев до конца «осовремениться».

Человек не видит своей будущности, так как оказался в ситуации «покинутости бытием» (Хайдеггер), а его собственная площадка в виде безмерно размахнувшегося «Я» оказалась слишком мала и иллюзорна по возможным операциям с реальностью. Индивидуальность человека, взятая в предельном статусе эгоизма и безумного самомнения по управлению окружающим миром, просто не справляется с тем объемом смыслов и сущностей, какие предлагает ему освоить реальная, а не выдуманная жизнь.

«Раздвинув» себя до пределов вселенной современный человек посчитал, что он сумеет заполонить собой и объять своим сознанием все сущее и данное в бытии. Отвергнув в последний век от себя всякого рода медиаторов в виде высших существ и всякого рода объясняющих систем нерационального содержания, он остался один на один с собственной несовершенной и к тому же серьезно деформированной (нравственно) природой.

Не Бог умер, как толковал нам Ницше, но умерло его «подобие», в странной гордыне отвернувшись от всех возможностей примирения человека с реальностью и оставаясь в ней, как важная, сложная, но не основная ее часть. Поэтому-то «антропологический крах» современного человека, о котором с некоторой запальчивостью было сказано в заглавии данных заметок, налицо, к нему не уже нужно подбираться с ухищрениями Достоевского или Борхеса, настолько он очевиден.

На что остается надеется? Только на то, чтобы после покинутости нас б ы т и е м, о чем писал Хайдеггер, от нас не отвернулось и само высшее провидение. Но для этого необходимо,