Ожог - Василий Аксенов

Вдруг нечто замечательное действительно произошло – сон и явь сомкнулись. Колодец в вате невероятно расширился, и по всей ночной синеве облака разбросало барашками. Осветилась полированная брусчатка XVIII столетия. По ней процокала упряжка, карета, вся в завитушках рококо, процокала и остановилась под белыми колоннами, едва лишь постукивая задним левым копытом и помахивая золотым хвостом.

Самсик поймал ноздрями запах влажной, немного дымной Европы – горючий сланец вперемежку с кондитерскими изделиями, кожа, табак, металл. Очень плотный темный шелк! Платье, темнее ночи, но тоже светящееся! Ропот платья под ветром, ропот рыжей гривы! Некто женский сбегал по ступеням, пряча нос и губы в черные кружева и блестя глазами.

Скромные мастера прошлого оставили нам в наследие шедевры чугунного литья. Вдоль шедевра чугунного литья прощелкало, прошелестело платье и, как-то мгновенно вздувшись, словно распустившаяся темно-синяя роза, исчезло в карете. Это она! Алиса? Марина?

Самсик тогда вылез из-за ширмы, пошел куда надо, спокойно отлил, почистил зубы, поскребся – все спокойно! – взял сакс, поцеловал спящую Милку и отвалил. Уже с лестницы вернулся и оставил Милкиной дочке Катерине скромный подарок из своих личных вещей: авторучку «Паркер», зажигалку «Ронсон», очки «Поляроид» и черепаховую расческу «Холидей». Все это могло пригодиться подрастающему ребенку в недалеком будущем.

Шаги Самсика гулко стучали по ночным пещерам Москвы. В один момент, вылезая из кафельной дыры на Садовом, он увидел Марину Влади. Володя Высоцкий в своем малюсеньком «Рено» вез жену домой с ночного парижского самолета.

Володя слегка притормозил, вроде бы махнул Самсику, ведь они были слегка знакомы, но супруга, однако, что-то строго сказала, ведь она была с Самсиком слегка незнакома, и чета, переключая скорости, мощно взлетела по горбу Садового – лишь задние габаритки приветливо посвечивали.

Самсик тогда побежал куда-то, весь уже охваченный творческим волнением. Творческий замысел окрылил его пятки. Сакс под мышкой стучал клапанами, как маленький человек. Замерзший скрюченный каторжник, изголодавшийся по любви. Милиционер из будки возле американского посольства позвонил куда следует насчет бегущего в ночи гражданина. Оттуда по рации связались с тремя патрульными машинами, катавшимися в секторе площади Восстания. Те, в свою очередь, по «уоки-токи» предупредили постовых и колясочников насчет «побегунчика». Очень быстро гражданин был обнаружен – в самом деле, ведь не иголка же!

И вот Самсик заметался перед огромным серым брандмауэром в свете шести мощных фар. Милиции, может быть, казалось, что это агония преступника, но Самсик-то родной советской милиции ничуть не боялся – уж слава Богу, потаскала она его за сорок лет жизни!

Сейчас огромное спасибо работникам московской милиции! Без них, может быть, и не родился бы творческий замысел, не законтачились бы проводки, и саксофон не вздулся бы огромным бронхоэктазом.

Шесть теней Самсика метались по брандмауэру, к ним прибавлялись тени приближающихся офицеров, выл сакс и творческий замысел рождался – «Борьба богов и гигантов»!

– Смотрите, смотрите, товарищи! – закричал Самсик, показывая на стену. – Порфирион схватился с Гераклом! Алкиной дерется с богиней Ночи! Эфир – дом Зевса! Времени ль стопа? Одну минуточку, дайте высказаться! Скажу про мысль, что не хотела лгать, и про язык, солгавший против мысли!

В столичной милиции немало чутких и справедливых людей. Офицеры закурили, дали саксофонисту высказаться и только потом пригласили его в колясочку.

Умиротворенный Самсик привычно залез в люльку, закрыл глаза, шепча:

– О, Крон, пожиратель своих детей… Бунт против кого? Да против Крона же, право! Вот суть… вы понимаете, сержант?… суть искусства – бунт против Крона!

– Я вот смотрю на вас, товарищ артист, и недоумению – вы вроде пацан и, в то же время, – вы с какого года?

– А вы, мой славный кентавр?

– Я с пятьдесят второго.

– Теоретически могли бы быть моим сыном. Кстати,

как ваша фамилия?

– Плотников Сергей.

– Нет, отпадает, – успокоился Самсик. – Я знал когда-то Джейн Карпентер, но это было значительно позднее.

Пергамский фриз. Борьба богов и гигантов. Несколько лет назад пьяная шарага завезла Самсика в мастерскую какого-то скульптора. Самсик там вляпался в глину, обсыпался известкой, нахлебался какой-то муры и свалился в углу. Из угла, сквозь дым, из-под ног он видел наклеенные на фанеру фотографии барельефа – разбитые торсы, головы с отпавшими носами, вздутые мускулы… покалеченные временем, но все еще стоящие в мрачной решимости фигуры и лица… словом, что-то древнегреческое.

Самсик лежал тогда в углу, положив голову на колени бронзовому истукану, а вокруг по всей студии грохотали гости скульптора, хохотали, словно боевые кони, сдвигали стаканы, как будто сшибались доспехами. Мраморная битва будто бы продолжалась, а сквозь этот почти невыносимый шум доносился до Самсика пьяный срывающийся с визга в хрип голос хозяина мастерской.

Тот кричал что-то о техасско-еврейском ковбое, который покупает у него на корню всю идею современного Пергамского фриза, модель вечности «Мебиус», весь его талант, всю его кровь и сперму, но пусть он сосет, паршивый богач, все останется здесь, где родилось, в Третьем Риме, ведь когда-нибудь и большевики дорастут до искусства, когда-нибудь и бюрократия станет мучиться от комплекса вины, а он, тихий гений, пока что подождет в нищете и неизвестности.

Утром следующего дня, прямо из «Мужского клуба», то есть от пивного ларька на Пионерском рынке, направился в Ленинку, взял какой-то охеренно тяжелый атлас, извлек из него новые познания о битве богов и гигантов. Тогда еще в пьяном ухмыляющемся мозгу зародилась музыкальная идея, но вечером того же дня заволокло ее халтуркой, лабанием, кирянием, бирлянием, сурлянием и Чувашией.

Так годы шли, Самсик идею свою начисто забыл, как и прочие порывы, и вдруг в дни умирания за Милкиной ширмой – вспомнил! В ту ночь прямо из отделения милиции начал по телефону будоражить идеей лучшего друга Сильвестра. До утра под чутким дружеским оком капитана милиции Ермакова (недавно переведенного в Москву с южного берега Крыма) идеей было охвачено не менее десятка музыкантов, зародилась джаз-энд-роковая группа «Гиганты».

Сильвестр был счастлив и горд. О, старик, мы с тобой еще взорлим, вспоем! Сомкнем два поколения, сорокалетних и двадцатилетних, джаз и рок! Двадцатилетние вокалисты и сорокалетние инструменталисты, бит и импровизация! Мы взбунтуемся против Крона и заполним пустоты Пергамского фриза!

Намечалось, между прочим, не только соединение поколений, но и синтез нескольких муз. Сильвестр, развивая идею Самсика, заказал для концерта текст писателю Пантелею. Задники будут оформлены скульптором Хвастищевым. | Слово, звук, пластика – чего же больше!

Оставалось найти покровителя. Битое-перебитое поколение сорокалетних понимало – без покровителя сожрут! Обсуждались разные варианты. В меценаты годились: Всероссийское общество слепых, КБ академика Фокусова, Го-сударственный архив…

Пока что начали репетиции, нашли идеальное помещение – котельную жилкооператива «Советский пайщик». Не прошло, конечно, и трех дней, как возле котельной стала собираться московская «гопа» – дети сорняков, прозападная молодежь, хиппи, фарца, разные всезнайки, фаны и, разумеется, стукачи-любители.

Враждебная пресса частенько отмечает, что в Москве слухи плодятся, как муха дрозофила. И откуда бы, казалось, нм браться? Вроде бы хмурый неразговорчивый город, фильтры и глушители новейших систем, но стоит, скажем, Брежневу утром прослезиться над алым цветком, над крохотной тучкой жемчужной, как немедленно поползло: готовится новая экономическая политика, или мир на Ближнем Востоке, или, наоборот, старая экономическая политика, обострение идейных сражений.

Даже Самсик – уж на что не Брежнев, но и о нем поползли слухи от котельной «Советского пайщика»: готовится-де новый сногсшибательный джаз, который заткнет за пояс и Америку, и Польшу.

В России у нас всегда так. Ведь даже самый маленький модерняшка, поклонник всего западного, хулитель всего домашнего, в глубине-то души убежден, что главный мировой талант растет у нас, и стоит его как следует вскормить, как он тут же выскочит и поразит весь мир не менее, чем атомный гриб или баллистическая ракета.

Сильвестру вскоре позвонил Александр Кузьмич Скоп, высокопоставленный работник горкома комсомола: откуда, мол, «нездоровый ажиотаж»?

– Да какой же ажиотаж же? – ужаснулся Сильвестр. – Да что ты, Шура, что ты! Осваиваем классическое наследие, античную мифологию, скрытно торпедируем греческую хунту! Вот, слушай, Шура, ты же в музыке понимаешь…