Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Близилось благовещение 1914 года — года благодатного, урожайного, сытого, как и все годы, дарованные природой людям в задаток перед долгим лихолетьем, подобно масленой неделе перед великим постом.
В канун благовещения вернулись из дальней экспедиции Прыгин с Никифором. Вернулись с богатой, обширной коллекцией и, главное, с радостной вестью:
— Здесь... — подал Ель-Микиш Журавскому самодельную кожаную папку.
Когда наедине рассказал Никифор Андрею, как, каким путем и где он раздобыл эти грозные неопровержимые улики, Журавский опечалился:
— Жизнью ведь дяди добыто, Никифор Еливферович! Мученической смертью!
— Счастьем, Андрей-Володь, — задумчиво произнес по-коми старик, — святым счастьем. Кто не хочет принести счастья своему народу? Разве ты, Андрей-Володь, не к тому же идешь?..
Что тут было ответить мудрому старику...
* * *
Через два дня в кабинет к Журавскому зашел встревоженный Калмыков. Зашел, забыв поздороваться, хотя приезжал на станцию с завода «Стелла Поларе» не так-то часто.
— Беда, Андрей Владимирович, беда, — тряслась рука у Калмыкова, когда здоровался с ним Андрей.
— Что случилось, Семен Никитич, что? — Журавский, знавший характер и степенность старого товарища, встревожился, усадил Калмыкова на стул, налил из графина воды в стакан.
— Крыков схватил Прыгина и тут же спровадил в Архангельск. На квартире — все вверх дном... Кто бы мог подумать — пьет ведь всегда в благовещенье-то пристав, не просыхает. Сболтнул пьяный: сам-де Чалов дал телеграфный приказ, — выкладывал тревожные новости Калмыков.
— Об аресте Прыгина я знаю, — тяжело вздохнул Журавский. — Раздевайтесь... Нужно все тщательно взвесить, сопоставить с добытым Никифором. Николай и Ель-Микиш привезли «Дарственную».
— Все ясно: учуяли в стае! Ищут!
— Не может быть, Никитич... Вряд ли Чалов в стае Тафтина — Кириллова. Хотя Кириллов совсем отбился от Тафтина: завез племенной холмогорский скот, осел на Пижме со своей красавицей Авдотьей... Он теперь всецело работает на Рябушинских... Ему не до Тафтина... — Журавский задумчиво ходил по кабинету.
— Кириллов и не нужен Тафтину — вся пушнина поступает на завод Ульсена и...
— Что «и», Семен Никитич?
— Ульсен — тесть Чалова. Нам известно, что Чалов поддерживает тесные связи с англичанами...
— Откуда это известно вам, если не секрет? — повернулся Журавский к Калмыкову. — Возникают новые звенья: Ульсен — тесть Чалова! Если к этому добавить то, что торговец пушниной Кириллов выбыл из «дела», а «ясак» с кочевников выколачивается — это известно достоверно, — то преступная цепь ясна: Тафтин — Ульсен — англичане.
— Чалова добавьте, Андрей Владимирович, — подсказал хмурый Калмыков.
— Нет, нет, Чалов, ведающий политической полицией, в этой уголовщине не замешан. Чалов прикрывает Тафтина — как «демократа», как своего человека. — Журавский давно чувствовал, что связь образованного чиновника, работающего среди политических ссыльных, с начальником губернской жандармерии во многом преступала грани дружбы, вынесенной из юношества.
— Я ехал к Прыгину с тревожной вестью: всю нашу партийную группу Чалов хочет «накрыть». А тут оказалось, что Прыгин уже им схвачен. Вот ведь какая беда-то, Андрей Владимирович! — продолжал тревожно Калмыков.
— Да-а‑а, — раздумывал вслух Журавский, — как бы мы не отнеслись к этой вести, а Прыгин арестован... Арестован сразу же после возвращения из тундры...
— То-то и оно! — хлопнул досадно по колену широкой ладонью Калмыков. — А за что? Почему тем же утром направлен в Архангельск?
«Уж не заложником ли? — возникла неожиданная мысль у Журавского. — Отдадите улики против Тафтина — выпущу Прыгина. Не для того ли упрятал Чалов Николая? Думай не думай, а надо срочно выезжать в Архангельск и в Питер», — решился Андрей.
— На вашем собрании доложите, Семен Никитич, что Тулубьев и Керцелли были в столице и склонили членов ученого комитета Главного управления земледелия к тому, чтобы станцию перенести в Шенкурск, в самый южный уезд Архангельской губернии. Помните, я передал вам секретные сведения о «Товариществе» Керцелли...
— Как такое забыть? Мы направили их в нашу думскую фракцию. Сведения с трибуны думы обнродовал архангельский депутат Томилов.
— Перенос станции — это ответные действия, Семен Никитич. Все делается для того, чтобы выбить почву у нас из-под ног. Мне нужно обязательно ехать и в Архангельск, и в Петербург! Здесь мы ни станцию, ни Прыгина не спасем.
Сгущались сумерки. К вечеру с высветленного, продутого весенними ветрами неба упал мороз, превратив оконные стекла в тончайшую серебряную чеканку.
Андрей сидел над густо исписанным листом бумаги, рассеченным, как тогда, после приема Столыпиным, прямой чертой на продольные половины. Вверху жирно выделялись заголовки: «В Архангельске», «В Петербурге». Не изменив давней привычке, Журавский, приняв решение о поездке, составил четкий план ее. В плане все действия выглядели продуманными, строго логичными. Главной пружиной плана был суд над Тафтиным: грандиозная афера лжецаря должна была привлечь внимание прессы, и следовательно общественности, России.
Из Архангельска ползли слухи, что новый губернатор, нарушив народную примету о воронах, не выклевывающих друг другу глаза, вызвал из столицы ревизию и приступил к проверке финансовой деятельности губернского казначейства. Сразу же вскрылось: Ушаков с Сосновским присвоили триста тысяч рублей, ассигнованных правительством на строительство дорог, баз, порта, на колонизацию Новой Земли. Ушаков скоропостижно умер. Начальник канцелярии губернатора Борис Садовский бежал из Архангельска в неизвестном направлении. Слышно было, что ветеринарный инспектор Керцелли в связи с разразившимся скандалом подал в отставку. Все это были слухи самых последних дней, но достоверность их можно было проверить только в Архангельске. Однако, что бы там ни говорили, Андрей знал: вскрытие преступления — это только надводная часть айсберга. Нужно открыть весь айсберг!
В кабинет неслышно вошла Ольга и из-за спины Андрея смотрела на исписанный лист.
— Ты решил ехать в Архангельск?
— Да, родная, — спокойно ответил Андрей.
— И в Петербург?
— Да, моя Берегиня.
— У тебя нет разрешения на поездку. Но я знаю, это тебя не остановит...
— Я буду просить разрешения у тебя.
— Я разрешаю... сквозь слезы, зная, как это нужно и как это опасно. — И слезы закапали на ладонь Андрея, поднесенную Ольгой к губам.
— Берегиня, родная моя Берегиня! — Андрей повернулся, приподнял голову, посмотрел в мокрые,