Священная охота - Лоис Буджолд

— Вы собираетесь говорить правду, — понизив голос, спросил Ингри, — или лгать?

Улькра облизнул губы.

— Чего, по-вашему, желал бы лорд Хетвар?

Не считает ли он Ингри всё ещё человеком Хетвара? То ли Улькра необыкновенно проницателен, то ли не слышал последних сплетен?

— На вашем месте я больше заботился бы о том, чего желает будущий господин Хетвара. — Ингри кивнул в сторону принца Биаста, и Улькра настороженно проследил за его взглядом. — Он ещё молод, но не останется таким навсегда.

— Можно предположить, — прошептал Улькра, — что он хотел бы защитить сестру от обвинений и упрёков.

— В самом деле? — уклончиво пробормотал Ингри. — Давайте узнаем. — Он поманил Биаста, который с любопытством смотрел на Улькру.

— Да, Ингри?

— Милорд, рыцарь Улькра никак не может решить, предпочли бы вы, чтобы он говорил чистую правду или приукрасил её, чтобы избавить вашу сестру от огорчений. Сами судите, что это говорит о вашей репутации.

— Ш-ш, Ингри! — в ужасе зашипел Улькра, испуганно оглянувшись через плечо на судей.

Биаст растерялся. Ответил он осторожно:

— Я обещал Фаре, что никто здесь не станет её стыдить, но, безусловно, никто не должен нарушать клятву говорить правду перед судьями и перед богами.

— Вы прямо сейчас определяете путь, которым пойдёт ваш суд, принц. Если вы отучите людей говорить в вашем присутствии неприятную правду, вам придётся научиться видеть то, что скрывается за красивой ложью, потому что во всё ваше царствование, сколь бы кратким оно ни оказалось, вы тогда ничего другого не услышите. — Ингри говорил ровным тоном, словно выбор Биаста не имел для него никакого значения: сам он готов и к тому, и к другому.

Губы Биаста дрогнули.

— Как это Хетвар говорил о вас? Что вы бросаете вызов, кому только пожелаете?

— Противлюсь любому нажиму. Это больше всего нравится Хетвару. Он не дурак.

— Совершенно верно. — Глаза Биаста сузились. Потом, к удивлению и радости Ингри, он повернулся к Улькре и коротко бросил: — Говорите чистую правду. — Потом, тяжело вздохнув, добавил: — С Фарой я сам разберусь.

Улькра, широко раскрыв глаза, поклонился и поспешно удалился — должно быть, опасаясь, что иначе Ингри впутает его ещё в какие-нибудь неприятности. В этот момент принесли кресла; Ингри с искренним уважением поклонился Биасту, который ответил ему довольно ироничным кивком, и занял место на задней скамье, откуда ему были виден и весь зал, и все, кто входил в дверь.

Сидя там, Ингри предался бесполезным теперь размышлениям: будь у Болесо друг, которому хватило бы мужества воспротивиться самым опасным затеям принца, свернул бы Болесо на кривую дорожку, приведшую его к смерти? Болесо всегда был самым неуправляемым из королевских детей. Может быть, ничто не могло бы его спасти.

Судьи коротко посовещались шёпотом и вызвали Улькру; управитель принёс клятву говорить правду и приготовился отвечать на вопросы: он заложил руки за сутулую спину и расставил ноги, словно эта воинская поза придавала ему мужество. Вопросы задавались строго по делу: следователи, похоже, уже имели представление о том, что произошло в охотничьем замке.

Насколько мог судить Ингри, Улькра совершенно точно описал события, приведшие к смерти Болесо, которым он был свидетелем. Он не обошёл вниманием ни леопарда, ни свои подозрения насчёт занятий Болесо запретной магией, хотя и постарался оправдать своё молчаливое пособничество верностью господину. Нет, он не догадывался, что личный слуга Болесо был на самом деле незаконным волшебником Камрилом. (Так, значит, судьи уже слышали о существовании Камрила — уж не от Льюко ли?) В какой-то момент учёный жрец с боковой скамьи молча передал судьям записку, в результате чего управителю было задано несколько особенно точно направленных вопросов.

Неприкрытая мерзость намерений Болесо в отношении Йяды, на взгляд Ингри, была показана совершенно ясно, хоть Улькра и постарался выгородить себя. Судя по тому, как застыло лицо Фары, принцесса впервые услышала точный отчёт о последствиях, к которым привело её решение оставить свою фрейлину в замке. Фара не заплакала от стыда, но её напряжённая поза говорила о многом.

«Прекрасно!»

После того как судьи отпустили Улькру и тот со всей возможной поспешностью покинул зал, настала очередь Фары. Ингри, играя роль почтительного придворного, помог ей подняться с кресла и воспользовался этим, чтобы шепнуть:

— Я буду знать, если вы солжёте.

Принцесса холодно взглянула на него и прошептала в ответ:

— Какое мне до этого дело?

— Неужели вы пожелаете вложить в мою руку такое оружие, леди?

Поколебавшись, Фара ответила:

— Нет.

— Хорошо. Вы начинаете думать, как подобает принцессе.

Ингри ободряюще пожал Фаре руку, и она с изумлением взглянула на него; изумление сменилось задумчивостью, как будто перед принцессой открылся новый путь, о существовании которого она раньше не подозревала.

Вопросы, заданные Фаре судьями, были краткими и почтительными, насколько это позволяли закон и справедливость. Принцесса отвечала правдиво, хотя, как и Улькра, строила фразы так, чтобы смягчить собственную вину, а описания оснований для своей ревности постаралась избежать, что Ингри счёл вполне удачным. Однако самые важные, на взгляд Ингри, свидетельства — то, что требование оставить Йяду в замке исходило от Болесо и было без раздумий выполнено Фарой, а Йяда не являлась ни соблазнительницей, ни добровольной участницей — прозвучали достаточно ясно. Наконец Фару с дипломатичным выражением благодарности судьи отпустили, и принцесса с облегчением зажмурилась, отворачиваясь.

После того как Фара подала такой пример, две её дамы тоже отвечали откровенно и даже сообщили о нескольких происшествиях, неизвестных Фаре, которые изображали намерения Болесо в ещё более мрачном свете. Биаст выглядел всё более огорчённым, но не сделал попытки вмешаться в допрос, хотя судьи не скрывали того, что не забывают о присутствии принца-маршала и внимательно следят за его реакцией. Учёный жрец, как заметил Ингри, тоже исподтишка бросал на Биаста острые взгляды. Если бы Биаст в нужные моменты хмурился или фыркал, сделались бы вопросы менее проницательными, а ответы на них — более благоприятными для репутации его покойного брата? Возможно; тем не менее Биаст слушал с настороженной беспристрастностью, как человек, более всего желающий узнать правду. Ингри начал надеяться, что теперь принц более благосклонно отнесётся к идее платы за кровь.

Когда свита принцессы собралась покинуть зал, Ингри отправил пажа за иноходцем принцессы; мальчик поклонился и своим высоким ясным голосом ответил: