Хроники Рыжей (Трилогия) - Татьяна Устименко

Жизнь–судьбина плавно

Катит под уклон,

Умирал бесславно

Раненый дракон… [2]

… трогательно выводил Эткин, иногда фальшиво срываясь на высокой ноте и подпуская отчаянного петуха. Впрочем, это даже придавало его манере исполнения некую жалобную, проникновенную пикантность. В углу, обнявшись с обтрепанной метлой, в голос рыдала добросердечная трактирщица.

– Молчать! – неожиданно грохнул кулаком по столу орк. В его глазах плескалась лишняя кружка пива, очевидно, и ставшая той самой последней, роковой каплей. – Чего разнюнились, пентюхи?

Ланс предостерегающе дергал друга за рукав, но Огвура несло.

Тысячник смачно откусил от овсяной лепешки и обвел притихший трактир угрожающим взглядом налитых кровью глаз:

– Трусы! – при этом незаслуженном эпитете добрая половина зала угрожающе насупилась. – Мы, понимаешь ли, на подвиги собрались! Умирать, не щадя живота своего, за родину, за короля! А вы, трусы, все по кабакам отсиживаетесь, портки протираете. И невдомек вам, что отступать уже некуда, позади – Наррона. Бабы вы! – после этих слов, у второй половины зала, по–видимому, тоже возникло обоснованное и весьма слабо контролируемое желание примерно проучить несдержанного на язык оратора.

– Сам ты баба! – рикошетом прилетело из противоположного угла. – Или вон твой красавчик эльф, а то он как есть – вылитая девка!

Кто–то обидно заржал.

– Чего! – возмущенно полез из–за стола пьяно пошатывающийся орк. – Чего ты сказал, гнида? А ну–ка, повтори?

– Знаете, почему у вас двоих детей нет? – вопросил еще ехиднее уже другой мужик, коренастый, до самых наглючих глаз заросший нечесаной, густой бородой. – Не потому, что вы орк и эльф, а потому что вы мальчик и… мальчик…

Стены трактира качнулись от громового хохота, рвущегося из десятков глоток. Белый волк выдал в ответ длинное витиеватое ругательство и нетвердо сгреб со скамьи Симхеллу. Хозяин перепугано ойкнул и предусмотрительно нырнул под стойку. Первый же удар тяжелой секиры, пришедшийся на стол с недоеденными закусками, породил неуправляемую панику. Народ дружно сыпанул к выходу, в дверях образовалась пробка, намертво перекрывшая путь к отступлению. Разбитной малый с хитрой, рябой мордой, рыбкой сиганул в окно, напрочь вынеся стекло вместе с рамой. В образовавшуюся дыру тут же заглянул заинтересованный Эткин.

– Наших бьют? – радостно вопросил он с вдохновенными интонациями, живо выдающими огромное желание подраться.

Я неопределенно пожала плечами.

– Ясно, – мгновенно скис дракон. – Огвур разминается. Но вот ведь странно…, – он просунул в окно лапу и утянул с ближайшего стола двухведерную корчагу с чем–то, интригующе плещущимся и пенящимся. Глотнул, довольно крякнул, оптимистично подмигнул мне и продолжил: – Я всегда понимал агрессию как неоспоримое доказательство преимущества мышц над количеством мозгов. Но только не в отношении мудрого орка! – он снова шумно глотнул, неожиданно вперил застывший взгляд в одну точку и … рухнул назад во двор, унеся с собой часть стены. Под прилавком горестно взвыл разоренный трактирщик. Я усмехнулась, выудила из кошеля пару немаленьких самоцветов и, не глядя, катнула их под стойку. Обреченный вой тут же стих. После этого я уселась на скамью, комфортно закинула ногу на ногу и принялась увлеченно наблюдать за происходящим.

А Огвур продолжал отрываться. Неподъемная Симхелла легкокрылой птичкой порхала в его могучих руках, превращая в щепки добротную мебель, и даже – попутно откалывая немалые куски от свежеошкуренных стен. Ослепительные блики, испускаемые лезвием секиры, добавляли подобающие световые эффекты. Ну, ни дать – ни взять, а настоящая сцена эпического боя храброго орка с коварным зеленым змием. Весьма поучительно кстати. Я представила себя на месте Огвура и мысленно содрогнулась. Все – решено, с завтрашнего дня завязываю с горячительными напитками. Со двора, в качестве вполне уместного звукового сопровождении, доносился богатырский храп упившегося до беспамятства дракона. Скорчившийся под прочным дубовым прилавком трактирщик подпрыгивал, стукался затылком о доску и жалобно охал, видимо, подсчитывая грядущие убытки.

– Как страшно жить! – риторически сетовала я, прикрываясь от летящих во все стороны щепок.

Спотыкающийся Ланс перебрался ко мне на скамью, подтянув поближе к нам жбан пива и мисочку с жареными орешками.

– Хорошо секирой работает! – широко распахнутые зеленые глаза полукровки восхищенно следили за мощной фигурой друга, зазря изводившего на дрова неплохие столы и лавки.

– А смысл? – прищурилась я. – Ведь самому же завтра стыдно станет!

Я оказалась абсолютно права.

Я еще немного повалялась в постели, но потом кое–как поднялась, придерживая рукой голову, гудевшую как набатный колокол. И какой самоуверенный умник придумал широко известную фразу – пиво без водки – деньги на ветер? Денег ему, видите ли, жалко стало. Нашел что жалеть, проходящую, мнимую ценность. А о самом главном – о здоровье, он явно не подумал. И ведь что интересно, за те же самые треклятые деньги много чего купить можно – море вина, океан пива, реки самогона. А здоровье – его то, родимое, за все золота мира не купишь… Я порылась в походной сумке, выудила пузырек с настойкой тысячелистника и кукурузных рылец, зубами выдернула деревянную затычку и, кривясь от горечи – отхлебнула прямо из горлышка. Через пару минут мне заметно полегчало. Мысли обрели привычную ясность, мерзкая тошнота отступила. Застегнув помятый колет и плеснув в лицо степлившейся водой из медного рукомойника, я бодро простучала каблуками вниз по лесенке.

В обеденном зале было не многолюдно. Может, по причине раннего времени, а может, что выглядело более правдоподобным, всему виной оказались вчерашние разнузданные выходки пьяного орка. За единственным, каким–то чудом уцелевшим столом, сидел сам Огвур, нахмуренный, опухший и самую малость смущенный. Черные волосы небрежно собраны в кривой хвост, один глаз заплыл и не открывается, второй – брезгливо устремлен на тарелку только что сваренной, дымящейся ухи из ершей.

– Ты поешь супчика то, сразу легче станет, – нудно бубнил полуэльф, пытаясь всунуть в судорожно сжатую ладонь тысячника здоровенную ложку, больше смахивающую на половник.

Огвур поморщился:

– Отравился я, – с заметным усилием и словно оправдываясь, выдохнул он, распространяя густое сивушное амбре. – Хреновые у хозяина лепешки оказались…

– И не хреновые они вовсе, а – овсяные! – робко вякнул трактирщик.

– Лепешки? – заломил изящную бровь Лансанариэль. – Лепешки? Так это они всему виной, после вина, пива, водки и самогона? Думаешь, трактирщик в них сушеные мухоморы подмешивает?

Я звонко рассмеялась. Орк глянула на меня укоризненно:

– Хотел бы я пожелать тебе доброго утра, Мелеана. Да вот, не могу…

– А все из–за негодных овсяных лепешек! – ехидно ввернул Ланс.

Огвур энергично кивнул – запамятовав про отравление, скабрезно выругался и схватился за ноющий лоб.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила я.

Белый волк поднял на меня мученический взор:

– Бывало и лучше. В хрониках часто упоминается, что все великие люди жили не долго, но шумно. Вот и мне что–то не здоровится…

Ланс гаденько хихикнул.

– А если тебя настоечкой полечить? – неосмотрительно предложила я.

Огвура передернуло:

– До смерти зарекаюсь пить что–нибудь, крепче простой воды!

– Ну, дай то Пресветлые боги, – с облегчением проворчал трактирщик, торопливо сколачивающий новую скамью.

Полуэльф скептично покосился на орка и принялся аккуратно хлебать уху.

– А Эткин где? – поинтересовалась я, придвигая к себе вторую, наполненную тарелку и большой ломоть черного хлеба. Уха оказалась вкусной. Жизнь снова налаживалась.

– Их драконство в овине дрыхнут, – доверительным шепотом сообщил мне хозяин. – И упаси боги их разбудить. У меня итак уже от ихненского храпа две курицы нестись перестали, гусак заикаться начал, теленка на понос пробило, а порося…

Не говоря ни слова, я вынула еще один самоцвет и катнула его через стол по направлению к рачительному хозяину.

– А порося я вашим милостям на обед зажарю, с кашей и грабами, – как ни в чем не бывало, радушно закончил трактирщик.

Я одобрительно улыбнулась. Орк внимательно прислушался к слову «каша», посинел, позеленел, а потом резво бросился к открытому окну, прижимая ко рту ладони и издавая судорожные, клокочущие звуки. Я философски хмыкнула и облизала ложку. Самое тяжелое похмелье случается от пьянящего чувства собственной безнаказанности. Вот не стану в следующий раз платить за хулиганские выходки Огвура, вот тогда он, искренне надеюсь, сам наконец–то прочувствует эту простую истину.