Гуманитарный бум - Леонид Евгеньевич Бежин

— Может быть, и вы… полюбите?

— Мика, какой вы еще маленький! Вам сколько лет?!

Он счел этот вопрос унизительным и не ответил.

— Простите, Мика. Вы конечно же взрослый. Но вы…

Он упрямо молчал.

— Не унывайте, договорились? Мне пора на поезд, прощайте. Иначе я опоздаю.

Лиза опасливо проскользнула мимо него. Он лунатически двинулся следом.

— Не думаете же вы ехать со мной! Возвращайтесь сейчас же! — сказала Лиза.

— Нет, я поеду. Я буду вас защищать.

— Что за глупости! От кого?!

Он снова насупленно промолчал.

— Нет, Мика. Я приказываю вам остаться, — Лиза вошла в вагон электрички, преграждая ему дорогу. — Мика, прекратите! Иначе вы меня рассердите!

Двери вагона закрылись.

— Прощайте, — Лиза махнула рукой в незастекленное окошечко двери.

Вагон поплыл, и Мика понурый остался стоять на платформе.

Калитка была заперта. Елена несколько раз толкнула ее, но, запертая на замок, она не поддавалась. Елена на всякий случай крикнула: «Лиза!» — и привстала на цыпочки, чтобы заглянуть за высокий забор. «Странно. Что ж она, в Москве?»

Елена приехала на дачу Борщевых, чтобы подробнее расспросить о Феде. Она убеждала себя, что ей необходимо знать все детали его ухода, известные Лизе и Алексею Степановичу, все мельчайшие подробности, на самом же деле она знала гораздо больше их и надеялась как бы позаимствовать их неведенье, чтобы избавиться от безнадежной очевидности своих догадок. Ей было совершенно ясно, что Федя к ней не вернется, другие же наверняка не понимали этого, и их непонимание было единственным спасением для Елены.

Никого не застав на даче, она отправилась к соседям. Соседка чистила красную смородину, держа на коленях наполненный ягодами таз.

— Извините, а Борщевых нет? — спросила Елена, не поднимаясь на последнюю ступеньку крыльца и показывая этим, что не собирается слишком долго задерживать хозяйку.

— Никого. Алексей Степанович в больнице, а Лизочка в Москве.

— Ах, в Москве! Спасибо… — Елена задумчиво спустилась на ступеньку вниз.

— Вы лучше к Колпаковым зайдите. Их дача на краю поселка, веселенькая такая, с бельведерами. Они вам все расскажут.

Отыскав колпаковскую дачу, Елена почувствовала, что у нее исчезло последнее желание разузнавать что-либо о муже.

— Здравствуйте, — сказала она молодому человеку с худым вытянутым лицом и большой родинкой на щеке, читавшему за столом террасы. — Это дача Колпаковых?

— Кажется, да, — молодого человека ничуть не смущало, что его не слишком твердое знание фамилии хозяев противоречит той уверенности, с которой он у них обосновался. — Прошу вас…

Он пододвинул Елене плетеный стул.

Она села, ожидая, что последуют расспросы, но молодой человек углубился в книгу в обветшалом, старинном переплете.

Елена кашлянула.

— Простите… — она хотела спросить, как ей найти Алену Колпакову, но вместо этого сказала: — А что это вы читаете?

— Это? — он взглянул на обложку, как будто только сейчас удосужился поинтересоваться заглавием книги. — «Послание старца Филофея, Елизарова монастыря великого князя к дьяку Михаилу Григорьевичу Мисюрю», «Православный собеседник», май, Казань, 1861 год.

— И о чем же этот старец пишет?

— А вот послушайте: «Братия, не высокоумствуйте! Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах, философию ниже очима видех; учуся книгам благодатного закона, как бы можно было мою грешную душу очистить от грехов».

Молодой человек захлопнул книгу.

— И что вы в этом нашли? Оправдание невежества? — подозрительно спросила Елена, опасаясь, не скрывается ли здесь подвоха.

— А по-моему, здравая мысль, — его глаза смеялись.

— Но ведь он призывает ничего не читать, а только богу молиться, ваш старец! — Елена сердилась оттого, что не могла поколебать его насмешливого спокойствия.

— Зато язык какой! — он словно подбрасывал хворост в костер.

— Язык — это, знаете ли… — она не знала, что возразить.

— «Еллинских борзостей не текох», — с удовольствием процитировал он. — Хорошо, давайте знакомиться… Лев.

— Елена… — ей казалось, что после знакомства должен начаться наконец серьезный разговор, но молодой человек снова углубился в книгу. — Простите, а где Алена?

— Сейчас мы ее разыщем, сейчас… — он спешно дочитывал страницу. — Пошли!

— Куда? — растерялась она.

— Вам же нужна Алена, а она в лесу.

— Далеко?

— Понятия не имею.

— А лес большой?

— Говорят, он тянется до Можайска.

— Что ж вы меня, в Можайск за собой потащите?! Хорошенькое дело! Вообще какая у вас странная манера! Вы кто?

— Я Лева.

— Хватит вам! Отвечайте серьезно, или я никуда не пойду! Как вы очутились на этой даче, если вы толком не знаете фамилии хозяев?!

— Я их ограбил, а потом сел читать книгу.

— Похоже.

— А вас я собираюсь заманить в лес и там наброситься.

— Правда, кто вы?! — взмолилась Елена.

— Лев Борисоглебский, состою при особе ее величества Алены Колпаковой. — Он встал и щелкнул каблуками.

— А, Лев Борисоглебский… — без всякого интереса сказала она, на минуту задумалась, грустно улыбнулась своим мыслям и проговорила со вздохом: — А меня недавно муж бросил…

Все, что ни делал Федя, он делал с таким чувством, как будто вскакивал на приступку трамвая, готовый спрыгнуть с нее в любую минуту. Его приводила в уныние сама мысль о каком-нибудь постоянстве, и в жизни он предпочитал  п р о м е ж у т о ч н ы е  состояния. Точно так же, как сильно и резко пахла на сломе сорванная ветка, жизнь привлекала Федю лишь в переломные моменты. Он не любил, когда все в ней прочно входило в свое русло и приобретало устойчивый порядок. По натуре своей он был добрым человеком, но окружавшие его люди считали непостоянство злостным пороком, и он соглашался с тем, чтобы его тоже причисляли к порочным и злым, лишь бы сохранить за собой право на непостоянство. Зло, причиняемое им другим, было лишь невольным результатом его поступков. Поэтому даже те, кто из-за него страдал, любили его, а те, кому было с ним хорошо, обманывали.

Переселившись к Анюте, Федя не рассчитывал, что их союз будет прочным, и старался не заглядывать в будущее. Анюте он говорил, что ему хорошо с ней, называл ее шутливыми и ласковыми прозвищами, бреясь по утрам у зеркала, громко распевал «Блоху», но все это относилось как бы к сейчас, к сегодня. Федя не спрашивал себя, что будет завтра, послезавтра, через год. Чтобы не лишиться счастливых минут, он старался пользоваться ими бездумно, словно человек, проехавший на подножке трамвая от одной конечной станции до другой.

— Анютка! — закричал он, открывая колесом велосипеда калитку и с удочками въезжая во двор. — Почему не встречаешь?! Борщ готов?! Совсем обленилась!

Он прислонил велосипед к веранде.

— Анютка, шкуру спущу!

Дверь приоткрылась.

— Федя, ты? Подожди минутку.

Лицо