Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906 - Николай Гарин-Михайловский

Маленький директор был едва виден в своем большом кресле. Он продолжал беспечно полулежать, и только ноги его нервно, ни на мгновение не останавливаясь, двигались, да карандаш энергичнее обыкновенного обгрызался.

— Может быть, придется эту идею и видоизменить, создать ряд железнодорожных банков, срок погашения впоследствии можно будет удлинять, уменьшать проценты, но это выход.

Директор умел как-то подчеркивать свою основную мысль, и тогда получалось впечатление ракеты, уже потухшей и снова вспыхнувшей в темном небе последним, ярким огнем. Так вспыхнуло и осветилось опять это слово «выход».

— А не ваши, поверьте, там узкоколейные… Ей-богу, — директор благодушно махнул рукой, — ведь теоретически вы не насчитаете в нашей ровной местности больше двадцати — двадцати пяти процентов удорожания широкой против узкой.

— Это теоретически, — перебил я, — а благодаря практике вещей, рутине, которая, как глубокая выбитая колея, бесповоротно захватила и направляет колесо, — удорожание получается вдвое.

— Ну, и боритесь с этим. Ведь Павлодарская ширококолейная с перевозкой двадцати миллионов пудов обошлась с подвижным составом меньше двадцати тысяч… Конечно, частная дорога, но постройка и должна быть всегда частная. Конечно, если бы в начале постройки наших дорог мы сделали бы уже колею, было бы лучше, но суть вопроса все-таки не в этом, — ну, вдвое дороже, — что это через десять лет дороге, когда груз ее утроится, удесятерится?

— Все-таки это вдвое.

— А, какой вы! Забудьте вы о казне и ее постройках. Берите только двадцать процентов экономии. Одно уже то, что подвижным составом узкой колеи нельзя пользоваться для остальной линии, а каждая ширококолейная ветка увеличивает общий парк паровозов и вагонов, это одно что составляет?

— Конечно, при вашей постановке вопроса ошибка ослабится, — согласился я, — но и то очень много случаев останется, когда узкую колею вы ничем не замените: во-первых, в местностях пересеченных, во-вторых, в местах глухих, изолированных, где мало надежд на развитие грузов, а данный груз все-таки обесценивается.

— И все это частности: там и стройте…

Лицо директора опять стало благодушным, он весело кивнул головой.

— Подождите, мы еще покажем вам и выходы и горизонты иные.

Через месяц директор сказал мне:

— Ну, дело о подъездных прошло… Вчера министр решил и ваш вопрос. Бог с вами и вашими гарантиями. Вопрос ставится так: ваша ветка представляется в Государственный совет, как первый опыт дешевого подъездного пути. Довольны?

— Это громадное счастие.

— Не промахнитесь только! Постановка вопроса очень серьезная и ответственная.

— Но даром все-таки совсем мы не дадим губернии эту дорогу, — говорил я, — они должны дать даром землю, камень, песок, дешевый лес.

— Ой, какой вы еще юный, несмотря на свою седину… — Директор весело расхохотался. — Ничего они не дадут даром и за все втридорога сдерут…

— Но у меня уже подписки взяты.

— Откажутся… Случая еще не было ни в одной постройке, чтобы такие обещания исполнялись. Ни одного. Разве этим всем, которые там во фраках сидят и ждут очереди, что-нибудь свойственно другое, как схватить только, а там… — Директор презрительно махнул рукой и добродушно бросил: — Только костюм европейца, а под ним ведь дикарь, кулак самой первичной стадии накопления, если уж хотите говорить вашими там терминами… Хоть порите их, но бросьте казенную копейку. Этим и исчерпывается вся глубина, вся мудрость, вся подоплека: дал — друг, не дал — будет гадить, интриговать… Жадность, эгоизм, они, конечно, были, есть и будут, но никакого понимания своих интересов в связи с общими. Лозунг один: «я», «мне», еще мне, еще мне, а потом всуе раз мне… и все расхватано и ничего для остальных, и всем — и «я» и «мне» идти на дно…

Еще прошел месяц, и я уже в роли казенного начальника работ проводил расценку своей дороги во второстепенных иерархиях нашего министерства.

Составлялась так называемая исполнительная расценочная ведомость, которая вторично шла на утверждение в Государственный совет, и затем уже предстояла постройка по этой утвержденной исполнительной смете.

Я не верил этой головокружительной быстроте, с какой прошло мое дело.

— Кого мне благодарить? — спрашивал я Казова.

— Никого… Чудный случай… Если еще какая-нибудь хорошая идея придет в голову, — привозите опять.

Так удачно прошедшее в высших инстанциях дело нашей подъездной железной дороги встретило целый ряд препятствий и задержек во второстепенных инстанциях, в тех заседаниях, которые были посвящены рассмотрению моего исполнительного проекта. Время шло, а между тем срок постройки уже был предрешен: к февралю, то есть ровно через год, постройка дороги должна была быть окончена. В моем распоряжении оставался таким образом всего один строительный период — предстоящее лето.

Но март уже был на дворе, когда мне было предложено для всестороннего выяснения вопроса составить три проекта: ширококолейный, узкоколейный метровый и с колеей в шестьдесят сотых метра.

Все эти три проекта и должны были поступить в Государственный совет, от которого уже и зависел выбор того или другого типа. Решенное уже раз дело таким образом под иным соусом преподносилось для вторичного перерешения.

С лихорадочной поспешностью были составлены и представлены мною три проекта: ширококолейный — двадцать восемь тысяч рублей верста, метровый с одиннадцатифунтовым рельсом в восемнадцать тысяч и колея в шестьдесят сотых метра, за которую я стоял, с восьмифунтовым рельсом в четырнадцать тысяч рублей верста.

При рассмотрении этих расценок был поднят вопрос, следует ли включать в расценку широкой колеи подвижной состав. Этим вопрос сводился к уменьшению стоимости ширококолейной версты на шесть тысяч рублей.

Большинство членов совещания высказалось в том смысле, что не следует включать в расценку подвижной состав на том основании, что паровозы и вагоны главной линии могли бы работать и на проектируемой ветке.

— Но, — возражал я, — нам нужно двести тысяч таких веток, а протяжение главных линий всего сорок-пятьдесят тысяч, — их подвижного состава и для теперешних потребностей не хватает…

Мой сосед пренебрежительно, добродушно возразил мне:

— Оставим двести тысяч верст. Пока мы ведь собираемся строить только вашу веточку, протяжением всего сто верст. В сравнении с сорока-пятьюдесятью тысячами — это…

Он сделал в воздухе жест, все рассмеялись, и подвижной состав был вычеркнут. Стоимость широкой колеи этим низводилась к двадцати двум тысячам за версту.

Был объявлен перерыв.

— Ну, что ж, — усмехнулся кто-то, вставая и обращаясь ко мне, — разница уж не такая большая выходит между широкой и узкой колеей, а удобства широкой колеи…

Мой товарищ по выпуску, докладчик по моему делу, особенно энергично оспаривавший меня, сказал:

— Да бросьте же вы к черту эту узкую колею: выстройте себе широкую, мы ведь не против, дадим ее вам, — самому же по крайней мере не стыдно будет ездить потом.

Члены совещания слушали и смеялись. Я не оставался в долгу.

— В этом-то и несчастье, — отвечал я, — что слово «стыдно» командует над экономической жизнью страны.

— Ну, поехал…

Когда раздался звонок председателя и мы опять расселись в громадной комнате вокруг стола, занимавшего почти всю комнату, докладчик, мой товарищ, возобновил свои нападки.

— Я не вижу также оснований, — говорил он, — при широкой колее класть двадцатидвухфунтовый рельс: восемнадцатифунтовый…

— Но тогда, — дружелюбно заметил ему один из членов заседания, — подвижной состав наших главных линий не будет же годиться.

— Тогда положим старые рельсы, — поправился докладчик.

Положить старые рельсы, — значило выдать их из запаса без цены, и следовательно и цена рельс вычеркивалась из расценки. При таких условиях широкая колея грозила выйти даже дешевле узкой.

— Но у вас в запасе нет этих старых рельс, — в отчаянии возражал я.

— Для ста верст найдется.

— Но ведь это не принципиальное решение вопроса.

— Мы здесь и не уполномочены на это, и вас никто не уполномочивал; мы решаем частный простой вопрос, как экономичнее выстроить вашу веточку в сто верст.

Я думал: «Решаем частный простой вопрос, как проще провалить вашу веточку».

И с каким злорадством подчеркивалось ничтожество этой веточки в сто верст.

Счастливая мысль пришла мне в голову.

— В таком случае, — сказал я, — если у вас действительно есть в запасе старые рельсы, так давайте их и для узкоколейного типа, — мы будем иметь возможность тогда пускать пятидесятивосьмитонные паровозы с подъемной силой в тридцать вагонов, а во всех трех расценках стоимость рельс вычеркнется.