Радость и страх - Джойс Кэри

- И знаешь, что самое замечательное, бабушка. - Голос Нэнси и ликует, и подсмеивается над этим ликованием. - Джо в самом деле хочет, чтобы я с ним ехала. Он сильно призадумался, когда ему сказали, что прислуги в Канаде не найти. Он до сих пор вздыхает о своем ординарце.

- Канада!..

- Да я еще не совсем уверена...

- Нельзя так решать. С кондачка.

- Нет, я в том смысле, куда именно. Меня-то прельщает Новая Зеландия. Там, говорят, климат для детей хороший. А самолетом не так уж и далеко.

- Самолетом! Но, Нэнси, ты же знаешь, мне не разрешено летать.

Нэнси вспыхнула. (Паркин уже категорически заявил, что Табиту они с собой не возьмут. Стара, и здоровье никуда, а кроме того, она ему враг. "К чему нам такая обуза? Меня она всегда считала последним подонком. И все пыхтит, все суетится, черт бы ее драл, точно мы сами не можем о себе позаботиться".)

Короткая пауза. Нэнси украдкой бросает на Табиту взгляд, полный жалости, стыда, тревоги. Ей хочется избежать бурной сцены. Нет у нее сейчас времени для сцен.

Горе Табиты медленно просачивается внутрь. Она произносит запинаясь: Но я могла бы помочь. Я еще могу работать.

И эти слишком простые слова вынуждают Нэнси заговорить в открытую: Мне так жаль, так жаль, бабушка. Мы бы ужасно хотели, чтоб ты с нами поехала, но сейчас, в начале, об этом и думать нечего. Мы не знаем даже, где именно будем и как там с жильем. Может быть, нас поселят в какой-нибудь хибаре... - Она умолкает, подыскивая слова, которые могли бы облегчить это немое страдание, понимая, что таких слов нет. Обе рады, когда раздается звонок. Табита, оказавшись ближе к двери, идет открывать, и мимо нее в комнату проскальзывает молодой человек в форме военного летчика. - Нэн, привет. Ты еще не одета? Я думал, ты захочешь поехать в церковь. - И Нэнси в ответ с великолепным пренебрежением к свадьбам: - В церковь? Я и на завтрак едва ли попаду. У нас такие события, Тимми...

И с этого часа до дня отъезда Табита больше не видит прежней Нэнси, искренней, ласковой. Внучка уже отдалилась от нее. Она вся в заботах и не находит времени объяснить, чем озабочена. Еще до утреннего завтрака просит: - Ради бога, подержи минутку Сью, я только сбегаю... - И исчезает на все утро.

Звонит неизвестно откуда: - Скажи Джо, я не смогла достать... Нет, лучше скажи, чтобы позвонил мне к Харви. Это насчет... да я сама ему объясню. Скажи, что очень срочно.

Даже свое расположение она выражает по-новому, более экспансивно, но и с большей оглядкой.

Она рассыпается в благодарностях, когда Табита предлагает оплатить их проезд в Новую Зеландию, выделить молодой семье содержание из своего вклада в Компанию воздушных сообщений. Но самая горячность ее излияний словно оборонительный маневр, способ уйти от невысказанной мольбы, от сближения в горе.

Табите еще разрешают ходить за покупками, но положиться на нее нельзя. Она забывает получить сдачи, не помнит, за кем стояла. Однажды в очереди она потеряла сознание и домой вернулась в такси. Доктор, обеспокоенный ее состоянием, журит ее: - Отдыхать надо больше, миссис Бонсер. В этом смысле даже хорошо, что ваши молодые уезжают, вам будет полегче.

Табите даже не хочется рассмеяться в ответ. Не до смеха ей, слишком устала.

130

И вот - последнее утро. Паркин затягивает ремни на чемодане. Нэнси говорит по телефону. Табита лежит в кресле. После того случая в очереди сердце дает себя знать, и ехать в аэропорт ей не разрешили. Она прислушивается к голосу Нэнси. "Да, скоропалительно, но Джо не мог больше терпеть такого отношения... да, для обоих нас все новое... Нет еще, но говорят, там возможностей больше... да, полнейшая перестройка... ну что ты, боюсь ужасно".

А по голосу ясно - она прямо-таки упивается, рассказывая невидимой приятельнице о собственном безрассудстве. И в мозгу у Табиты звенит, как колокольчик, это слово - "новое, новое". И чему тут радоваться? Ни он, ни она не знают, что делают, просто им мерещится, что там будет лучше, потому что там все новое. "А меня оставляют одну по прихоти такого человека, как Джо, которому и подумать-то неохота".

- Всего лучшего, миссис Бонсер. Берегите себя... Нет, нет, не вставайте. - Паркин пожимает ей руку, на его безобразном откровенном лице написано только одно - он торопится. Он подхватывает со стула дочку и, проходя мимо телефона, говорит Нэнси: - Я забираю Сью в такси, даю тебе не больше двух минут. - Он выходит, Нэнси вскрикивает, как попугай: - Нет, нет, не могу... Да, Джо меня ждет... Вот уж не знаю, наверно, не скоро. Всего, дорогая.

Она кладет трубку и поворачивается к Табите. - Ох уж эти прощания! Табита приподнялась, опираясь на ручки кресла. Они смотрят друг на друга, и Нэнси напускает на себя беззаботно бодрый вид. Но глаза уже сказали правду. В этом взгляде уверенность: "Мы больше никогда не увидимся".

Лицо у Нэнси сморщилось, по щекам бегут слезы. Она пытается улыбнуться. - Но ведь я не могла иначе, бабушка, верно? Не могла я отказаться с ним ехать.

А Табита все слышит, как в голосе ее поет слово "новое". И чувствует, что боль расставания еще усиливает ее душевный подъем, как опасность обостряет радость побега. Она отвечает с горечью: - Если бы он еще любил тебя по-настоящему... а то зря пропадаешь.

- Ты за меня не беспокойся, бабушка, я крепкая.

Снизу доносится сердитый оклик. Нэнси вскакивает, на лице ее мелькает испуг, усмешка, и она торопливо обнимает Табиту. - До свидания, бабушка, миленькая ты моя. Надо бежать, а то Джо удар хватит. Он у меня в путешествиях не блещет.

Но Табита не в силах выговорить "прощай". Она слышит, как Нэнси мчится вниз по лестнице и кричит веселым голосом, точно старшая сестра, опаздывающая на детский праздник: - Иду, иду, не волнуйся, я время знаю.

Старая женщина без сил опускается в кресло. Чувствует боль в груди, думает: "Я теряю сознание. Надо принять лекарство".

Но не протягивает руку к столику рядом с креслом - не хватает ни сил, ни желания. Жить дальше нет смысла. Чушь какая-то.

Сознания она не потеряла, но постепенно в течение следующего месяца разбаливается всерьез, и врач направляет ее в больницу.

А от Паркинов никаких известий. День за днем сестра сообщает, что телеграммы не было, и лицо у нее виноватое. А Табите это как будто безразлично. - Я и не ждала известий так быстро. Моя внучка на этот счет очень неаккуратна.

Она не просто апатична, апатией она отгораживается от лишних страданий. Она думает: "Нэнси меня покинула. Она и думать обо мне забыла. Если б и написала, так только чтоб попросить о чем-нибудь. А это значило бы снова тревожиться, снова терзаться".

Она удивлена, недовольна, когда через три недели врачи разрешают ей встать. Выходит, что тело ее живет своей жизнью и тайком чего-то для себя добивалось. Оно использовало ее апатию, чтобы копить силы. И теперь, набравшись сил, в свою очередь влияет на ее сознание.

Ибо когда через неделю, в прекрасную погоду, ей в первый раз разрешают выйти на воздух, в Кенсингтонский сад, ощущение солнечного тепла на лице ей даже, пожалуй, приятно. Она оглядывается по сторонам. Сидит она возле Круглого пруда. На дворе август. Трава пожухла, вязы пыльные. Пыль даже в небе, серовато-голубом, даже на воде, где игрушечные кораблики, лениво поворачиваясь от дуновения теплого ветра, оставляют четкие полоски, как от замши на недочищенном серебре. Оживление вносят только дети. В комбинезонах, с обгорелыми спинами и носами, они скачут и орут на свои суденышки: "Давай, давай!" То они злятся, то подпрыгивают на месте, внезапно загоревшись надеждой, а то несутся со всех ног по цементной дорожке, окаймляющей пруд, и во все горло зовут няньку или родителей, чтоб принесли палку, что угодно, лишь бы вызвать ветер.

А иные, после долгих усилий чудом вытащив свой драгоценный кораблик из воды, тут же, озабоченно хмурясь, запускают его снова. Зачем же и корабль, если не для того, чтобы плавать?

И какое-то таинственное тепло поднимается в Табите навстречу тому теплу, которое дарит ей солнце. Словно некий древесный сок сообщил чувствительность всем ее нервам, так что они отзываются не только на тепло, но и на все живое вокруг - ощущают немолодые листья, обреченные на смерть, но еще крепкие; сухую траву; цветы на клумбах - сегодня утром их поливали, но они уже пошли в семя, скоро их свезут на свалку; ощущают детей, поглощенных своим детским бездумным существованием, их восторги, и страхи, и неистовый гнев, неопасный только потому, что у них еще мало силенок, - и она пытается спорить: "Нет, нет, я слишком старая, слишком одинокая". Ее путает, что чувства ее не вовсе онемели. Она встает и направляется к дому, где можно обрести покой безнадежности.

Но прямо на дороге у нее стоит маленькая квадратная девчушка, до того квадратная, что Табита сразу ее приметила. Ее волосы, очень светлые, стриженые, квадратными уголками торчат поверх оттопыренных красных ушей. Тельце у нее квадратное, и плечи квадратные, и квадратные пухлые руки. Толстые, до смешного короткие ножки - как два квадратных столбика; конопатая безбровая рожица с крошечным носом и двумя большими грязными слезами, свисающими с малиновых квадратных щек, - совершенно квадратная, и посредине ее вместо рта - на удивление большая квадратная дырка. И вдруг из этой дырки раздается душераздирающий горестный вопль, жалоба на весь мир, на всю вселенную, вопль такой силы, что всю девочку качнуло вбок и она чуть не падает.