Ненужная жена. Хозяйка драконьей крепости - Лина Калина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дима почти не говорит. Он молчит, пока медсестра проверяет капельницу, пока врач записывает что-то в планшет.
Но каждый раз, когда я хочу расспросить Диму, он отмахивается:
— Тебе нужно отдыхать, — его пальцы на мгновение сжимают мою ладонь, чуть дольше, чем нужно. — Я так за тебя боялся, Ир.
Он гладит тыльную сторону моей руки. Я бы поверила в его нежность, если бы не это… ощущение.
Как будто он боится, что я вспомню что-то важное.
На четвёртый день я прошу телефон.
Дима молча тянется к тумбочке, на секунду задерживается, будто раздумывая, но всё же протягивает мне аппарат.
Экран загорается мягким голубым светом. Разблокирую. Захожу в сообщения.
Дима: «Солнышко, ты спишь?»
Я: «Нет».
Это было в ночь перед… Перед чем?
Сердце пропускает удар.
Катя: «Прости».
Катя… Это моя подруга…
Тепло радости поднимается внутри, но тут же тухнет, как затухающий фитиль свечи.
Почему она писала мне ночью? И за что извинялась?
131. Изнанка
— Что такое? — тут же интересуется Дима. — Не напрягайся. Лучше поспи, — говорит он, забирая телефон.
Молча отворачиваюсь к окну, за которым видны кроны зелёных деревьев и ярко-голубое небо.
— А что Катя? — спрашиваю.
— Придёт проведать, — отзывается Дима, устраиваясь поудобнее в кресле. Закинув ногу на ногу, он сосредотачивается на телефоне.
— Когда?
— Когда тебе станет лучше. Твой доктор ограничил круг посещений и не пускает даже коллег, которые рвутся навестить тебя. В палату могут заходить только родители и муж.
Мама умерла — вспоминаю я.
А отец…Он всегда слишком занят, чтобы мной интересоваться. Ему достаточно получать хорошие новости о моих успехах на работе. Точнее, на его работе. Мне принадлежит одна из его турфирм.
— Но…
— Что?
— Ты мне не муж, — говорю.
— А разве жених не почти муж, Ир? — на секунду он поднимает зелёные глаза, в которых скользит хищный блеск. — Доктор решил, что мне можно. Я же тебя опекаю. Да… Жаль, свадьбу пришлось отложить. Но как только ты поправишься, мы поженимся и поедем, как ты и хотела, к морю.
Поженимся?.. Я едва не морщусь, но сдерживаюсь. Кажется, Дима говорит это так же буднично, как о завтрашнем ужине.
Я снова смотрю в небо. Оно такое голубое, как вода.
Вода? Почему-то она имела для меня особенное значение…
Сажусь на кровати. Резко, и от этого мне больно.
— Что такое? — тут же реагирует Дима.
— Я хочу завтра попробовать ходить.
— Но…
— Без «но», — отрезаю я. Мне нужна опора. Любая. Костыли подойдут.
Дима кивает.
— Ты изменилась… — он проводит рукой по лицу, будто стирая усталость. — Смотришь так, будто… Чёрт, я даже не знаю.
Не отвечаю. Просто отворачиваюсь. В груди нарастает тяжесть, но не от слабости — от чего-то большего, тёмного, глухого.
Больше не могу просто лежать. Больше не хочу быть слабой.
На следующее утро я просыпаюсь с решимостью. Когда врач заходит в палату, я сразу говорю:
— Я хочу попробовать ходить.
Врач резко поднимает глаза, глядя на меня поверх очков.
— Это невозможно. Вы провели два месяца в коме. Ваши мышцы…
— … ослаблены. Да, я поняла, — перебиваю его.
— Ослаблены? — он раздражённо хмыкает. — Они атрофируются, если вы сделаете что-то не так. Это не просто слабость, это риск. Вы можете порвать связки, потерять равновесие, упасть и сломать что-нибудь. Поверьте, у меня были такие пациенты
— Я не собираюсь падать.
— Они тоже так думали, — он складывает руки на груди. — В лучшем случае — сильная слабость, в худшем — реанимация. Вам это нужно?
Я сжимаю зубы. В груди растёт глухая злость.
— Мне нужно вернуться в свою жизнь, а не лежать в этой кровати.
Врач смотрит пристально. Вздыхает.
— Упрямая, — бурчит он. — Хорошо. Но всё будет под моим контролем. Пробуем встать, но шаг в сторону — и вы садитесь обратно.
Киваю. Я не собираюсь садиться.
Меня берут под локти, придерживают.
Я опускаю ноги на пол.
Пол кажется холодным и слишком твёрдым. Как чужеродный. Я не чувствую собственной устойчивости, как будто тело забыло, как держать равновесие.
— Медленно, — предупреждает врач. — И если почувствуете головокружение — сразу сядьте обратно.
Я не собираюсь садиться.
Первый шаг — и меня сразу же подхватывают под руки.
Голова кружится, я чувствую, как пот стекает по спине.
— Всё хорошо. Попробуйте снова.
Я сжимаю зубы.
Второй шаг.
Тело протестует, мышцы слабеют, но я держусь. Обхватываю пальцами металлическую перекладину стойки с капельницей, медленно переставляя ноги.
— Упрямая, — снова ворчит врач.
Но я почти не слышу.
С каждым шагом меня охватывает странное чувство — будто я уже проходила через это. Будто это не первый раз, когда я «учусь ходить заново».
Мой взгляд расфокусирован, в голове шумит.
Я вижу перед собой… не больничную палату.
Чувствую жар. Где-то рядом капает вода, но она звучит не так, как в больничной палате — звонко, с глубиной.
Передо мной кристалл, сияющий, как огромный аметист, и в его гранях отражается… мужчина.
Высокий и темноволосый.
— Не смотри на меня так, словно я драконид в сияющих доспехах, — его голос низкий, ленивый, но в нём скользит скрытая угроза. — Девицы в беде — не мой профиль. Третий раз спасать не буду.
Янтарные глаза сверкают насмешкой.
Секунда — и всё исчезает.
Я снова в больнице. Холод, стерильность, реальность.
Пальцы соскальзывают со стойки. Я теряю равновесие.
Но меня ловят, не дают упасть.
— Вот именно поэтому я и говорил, что рано, — раздражённо бросает врач.
Я стою, тяжело дыша.
— Всё в порядке?
Вопрос кажется далёким, приглушённым. Я моргаю, возвращаясь в реальность.
— Да… да, — выдыхаю. — Ещё попробую.
Врач качает головой, но не спорит.
Следующие дни я учусь ходить.
Каждое движение даётся с трудом. Боль разливается по мышцам, словно я не просто пролежала в коме два месяца, а вышла из состояния ледяного анабиоза. Кажется, что тело не моё. Оно чужое, слабое, дрожит от любого усилия. Но я не сдаюсь. Упрямо сжимаю зубы и иду по коридору, опираясь на каталку с капельницей.
Медсёстры поглядывают с беспокойством, но не коментируют.
Сегодня впервые решаю пройти дальше, к окнам, где видны улицы за пределами больничных стен.
Медленный шаг,
