Орёл в стае не летает - Анатолий Гаврилович Ильяхов

Показывая всем свой щит с изображением богини удачи Тихе, он сотрясал им перед афинянами со словами:

– Афиняне, друзья мои! Вы видите этот знак? Он вселяет в сердца греков уверенность в победу над тираном!

Но при первых звуках сражения, как только раздались звонкие удары мечей, треск копий и вопли раненых, мужество покинуло сердце красноречивого оратора. В схватке с набежавшим на него македонским воином он чудом остался жив – увернулся от копья, после чего окончательно понял, что здесь он оказался случайно, зря рискует жизнью. Присутствие его высокоодаренной личности среди простонародья, с ожесточением убивающего друг друга, показалось ему неуместным. Словно молнии, в голове мелькали мысли: «Я лидер… Я политик… Я не воин… Я нужен афинянам живой… Без меня Афины пропадут…»

Демосфен словно протрезвел: он мельком глянул по сторонам и увидел, что сейчас ему ничто не угрожает, остановился и незаметно для своих товарищей попятился назад, предоставляя согражданам самим расправляться с ненавистными ему македонянами. А когда на его глазах началась паника и вокруг уже падали соотечественники, оратор понял, что пора спасать свою жизнь. Уже не боясь оскандалиться, резко развернулся и… побежал, бросая на ходу то, что мешало ускорять бег – тяжелый щит и меч. Ему слышались погоня, тяжёлый топот ног преследователей, готовых убить или пленить его… Достигнув края поля, где не было видно врагов, Демосфен почувствовал себя в сравнительной безопасности, как вдруг его грубо ухватили за плащ. Он дернулся что было сил. Бесполезно! Упал на землю и завопил, задыхаясь от бега и страха, прикрывая голову руками:

– Не убивайте меня! Я Демосфен! За меня дадут выкуп!

В ответ – молчание! Он полежал некоторое время – ничего! Осторожно поднял голову и всё понял: его крепкий плащ зацепился за терновник и некстати задержал. Демосфен тихо заплакал – от унижения, страха и бессилия…

Сидя на земле, он смотрел туда, где таяли последние островки сопротивления воинов союзной армии греков. Ещё шли ожесточённые поединки, они вспыхивали, словно угольки на ветру в утренних кострах…

Грекам в тот день не помогли ни призывы Демосфена к стойкости воинов, ни боги, ни командование опытных военачальников. Военный гений Филиппа в очередной раз одержал верх.

* * *

Аристотель с удовлетворением выслушал Александра – другого исхода сражения он не ожидал, – но по лицу царевича заметил, что он не договаривает.

– Что-то случилось между тобой и отцом?

– Да, случилось, – нехотя признался Александр.

Он помялся и выдавил из себя:

– Я его увидел страшным и мерзким, каким себе не представлял. Мной до сих пор овладевает гнев.

Он побледнел, но продолжил:

– Афиняне, кто остался жив, просили отца разрешить им убрать убитых товарищей и оказать помощь раненым. А он устроил оргию.

– Как? Он так поступил? Это же священное право побеждённых!

– Он нарушил закон предков. Приказал принести вина и стал пить его среди трупов греков. Пил без меры, а когда напился, видимо, потерял рассудок: разделся догола и так ходил по полю и всё искал убитого Демосфена. Говорил, что хочет на нём справить нужду. Военачальники отговаривали его, просили не кощунствовать, но он не хотел никого слушать, даже Антипатра. Не найдя, что искал, так, полуголый, танцевал среди мёртвых греков и пел глупую песню о «подмоченной славе» Демосфена.

Аристотель, сам расстроенный, успокаивал Александра:

– Мальчик мой, прошу тебя, не осуждай отца. Прежде пойми его действия. Ведь ничто в нашем мире неслучайно, особенно в мире человеческих взаимоотношений. Но соглашусь с тобой, что предание бесчестию трупа побеждённого врага не придаёт славы победителю; на взгляд просвещённых эллинов, подобное допускают варвары. Для нас с тобой герои – все, кто расстался с жизнью ради отечества: греки, македоняне, им мстить неблагородно, тем более царю.

Аристотель обнял царевича за плечи.

– Но ты всё равно прости отца хотя бы за то, что он великий полководец. Греки ещё не осознали его значимость для своей истории, но только с ним будущее Эллады. – Философ заглянул в глаза Александру, словно призывая его к снисхождению. – А что касается его проступка, объясню это тем, что великие натуры могут таить в себе не только великие доблести, но и великие пороки. Вот почему при блестящих подвигах проявляются не всегда хорошие качества его характера. Прости отца ещё потому, что даже таким неблаговидным деянием он подаёт тебе пример, как не следует поступать.

Успокоившись, Александр сообщил Аристотелю, что, когда отец протрезвел, он, словно не совершал никакого бесчестья, объявил военачальникам:

– Хватит нам купаться в славословии самим себе! Мы победили греков, но не Грецию. А Грецию побеждать никому не следует, хотя бы по той причине, македоняне с греками одной крови. Эллинской! С этого дня ни греки, ни македоняне не будут мстить друг другу. От этого в Греции всегда будет мир, а когда грекам и македонянам захочется воевать, у нас был и есть один общий враг – Персия!

* * *

По словам очевидцев, на следующий год поле у Херонеи проросло огромным алым ковром из маков. Так земля возвратила кровь погибших эллинов в назидание живущим…

Победитель

После катастрофического разгрома греческой армии Филипп получил в распоряжение просторы Греции с сотнями больших и малых городов, сельских поселений – всё то, к чему стремился все годы царствования. Только Спарта, не принимавшая участия в военном союзе с Афинами, внешне не прореагировала на печальные для греков события, кровавые последствия вражды Греции с Македонией. Горделивые спартанцы сделали вид, что не признают нового гегемона, потому что никого не боятся, хотя продолжали наблюдать за последующими после Херонеи событиями.

Победитель Греции, македонский царь, теперь повсюду устанавливал угодные ему порядки. Во-первых, он объявил о неукоснительном соблюдении мира на Греческой земле, строго пресекая любые попытки враждебных отношений с обеих сторон – македонян и греков. Филипп занялся урегулированием отношений с государствами-полисами, ранее поддержавшими Афины и Фивы, и с теми, кто сохранял нейтралитет. В этих городах были поставлены военные гарнизоны, способные утихомирить любые проявления недовольства, мятежи или волнения населения, если таковые имели бы место. При этом Филипп не подвергал преследованиям никого из своих личных противников и врагов Македонии. Не притеснял никого из политиков прежних антимакедонских партий. Про Демосфена будто вообще «забыл» – не требовал его головы и даже не вспоминал вслух, чем сильно удивил всех греков, да и македонян из ближайшего окружения! А те, кто всё-таки боялся за свою жизнь и не доверял ему, уходили в изгнание по своей воле, без преследования и конфискации имущества. Такого