Невроз и личностный рост. Борьба за самоосуществление - Карен Хорни

Начнем с того, что вряд ли вызывает сомнения независимость наличия одаренности от невроза. Недавние эксперименты в системе образования показали, что большинство людей может рисовать, если их в этом как следует поддерживать, хотя и тогда не каждый может стать Рембрандтом или Ренуаром. Однако это не значит, что достаточно крупный талант всегда заявит о себе. Как демонстрируют эти же эксперименты, невроз в значительной степени не позволяет таланту проявиться. Чем меньше чувства неловкости, чем меньше робости, чем меньше попыток угодить ожиданиям окружающих, чем меньше потребность быть правым или совершенным, тем ярче выражаются какие бы то ни было дарования человека. Аналитический опыт еще подробнее показывает, как именно невротические факторы препятствуют творческой работе.

Пока что в опасении за сохранность творческих способностей видна или нечеткость мысли, или недооценка веса и власти существующего дара, то есть способностей к художественному выражению особыми средствами. Но здесь встает второй вопрос: допустим, сам по себе талант не зависит от невроза, но не связана ли способность художника к творческой работе с определенным невротическим состоянием? Чтобы ответить на него, нужно четче выделить, какие именно невротические состояния могли бы быть благоприятны для творческой работы. Преобладание склонности к смирению явно неблагоприятно. И фактически люди с такими склонностями не питают никаких подобных опасений. Они слишком хорошо знают («на своей шкуре»), что это их невроз обрезал им крылья, это он не позволяет им осмелиться на самовыражение. Только люди с преобладанием влечений к захвату и группа «бунтарей», принадлежащая к типу «ушедших в отставку», боятся лишиться из-за анализа своих творческих способностей.

Чего же они на самом деле боятся? В рамках моей терминологии они считают, что даже если их тяга к власти может быть невротическая, это их движущая сила, она придает им храбрости и жару для творческой работы и позволяет им преодолеть все связанные с ней трудности. Или же они считают, что могут творить, только жестко оборвав все связи, соединяющие их с другими, и отказавшись беспокоиться о том, чего ждут от них окружающие. От этого их (бессознательный) страх, что, сдвинувшись на дюйм от чувства богоподобной власти, они утонут в сомнениях в себе и сгорят от презрения к себе. «Бунтовщик» считает, что станет налаженной машиной и так утратит свою творческую силу.

Эти страхи понятны, поскольку те крайности, которых они так боятся, в них есть, в смысле реальной возможности. Тем не менее, эти страхи основаны на ложном рассуждении. Мы видим эти метания из крайности в крайность у многих пациентов, когда они все еще так захвачены невротическим конфликтом, что могут думать только в рамках «или-или» и не способны увидеть реального выхода из своего конфликта. Если анализ идет должным образом и помогает, то им придется увидеть и испытать презрение к себе и склонность уступать, но, конечно же, они не останутся с такими установками навсегда. Они преодолеют компульсивные компоненты обеих крайностей.

Здесь возникает следующее возражение, более продуманное и относящееся к делу, чем прежние: если анализ сумеет разрешить невротические конфликты и сделать человека счастливее, не уйдет ли вместе с ними слишком много внутреннего напряжения, так что он будет довольствовать просто бытием, утратив внутренний порыв к творчеству? Я не знаю, так ли это вообще, но, даже если так, разве любое напряжение непременно должно быть следствием невротических конфликтов? Мне кажется, что в жизни хватает от чего напрячься и без них. И это особенно верно для художника, с его чувствительностью выше среднего не только к красоте и гармонии, но и к безобразию и страданию, с его повышенной способностью к эмоциональным переживаниям.

В возражении содержится специфическое предположение, что невротические конфликты могут быть продуктивны. Серьезно рассмотреть это предположение нас заставляют наши знания о сновидениях. Мы знаем, что в сновидениях наше бессознательное воображение способно находить решения внутреннего конфликта, издавна беспокоящего нас. Образы сновидений так насыщены, уместны, так четко выражают суть, что в этом отношении очень напоминают художественное творчество. Следовательно, почему бы одаренному художнику, владеющему изобразительными формами своего искусства и способному к необходимой работе, не создать поэму, полотно, музыкальное произведение эквивалентным путем? Лично я склонна поверить в такую возможность.

Но мы должны ограничить такое предположение следующими соображениями. В сновидениях человек может прийти к различным видам решений. Они могут быть конструктивными или невротическими, со множеством промежуточных вариантов. Этот факт нельзя считать не относящимся к делу и при оценке художественного произведения. Можно было бы сказать, что даже если художник хорошо представил нам только свое особое невротическое решение, оно может иметь мощный резонанс, потому что есть много других людей, склоняющихся к такому же решению. Но можно ли до конца верить тому, что говорят нам, например, полотна Дали или новеллы Сартра, при всем их художественном мастерстве и острой психологической наблюдательности? Чтобы быть верно понятой: я не считаю, что пьеса или рассказ не должны показывать нам невротических проблем. Напротив, когда большинство людей страдает от них, художественное изображение может многим раскрыть глаза на их существование и значение, прояснить их в сознании людей. И конечно же, я не считаю, что пьесы или рассказы, раскрывающие психологические проблемы, обязаны иметь счастливый конец. «Смерть коммивояжера», например, не заканчивается счастливо. Но она и не оставляет нас в заблуждении. Кроме того, что это обвинение обществу и образу жизни, это ясное заявление о том, что логически ждет человека, сбегающего в воображение (в смысле нарциссического решения) вместо того, чтобы хоть взглянуть на свои проблемы. Произведение искусства смущает нас, если мы не чувствуем позиции автора, или если он выдает и защищает невротическое решение как единственное.

Возможно, представленное возражение содержит ответ на еще один вопрос. Поскольку невротические конфликты или их невротические решения могут парализовать или исказить творчество художника, мы, конечно, не можем утверждать без ограничений, что они в то же время стимулируют его. Гораздо более вероятно, что большинство таких конфликтов и их решений неблагоприятно влияет на работу художника. Так где нам провести границу между теми конфликтами, которые могут давать все еще конструктивный толчок к творчеству, и теми, которые душат его, подрезают творцу крылья, снижают ценность сделанного им? Может быть, граница тут чисто количественная? Безусловно, нельзя сказать, что чем больше конфликтов у художника, тем лучше ему работается. Может быть, ему полезно иметь их немножко и вредно, если их многовато? Но тогда где граница между «многовато» и «немножко»?

При количественном подходе вопрос явно повисает в воздухе. Размышления о конструктивных и невротических решениях и о том, что в них заключено, указывают нам иное направление. Какова бы ни была природа конфликтов художника, он не должен погибнуть. Что-то в нем должно быть достаточно конструктивным, чтобы вдохнуть в него желание выстоять против них и выбраться из них. Однако это равнозначно той мысли, что подлинное я художника должно быть достаточно живым, чтобы действовать, несмотря на его конфликты.

Из этих размышлений следует, что часто выражаемое убеждение в ценности невроза для художественного творчества – необоснованно. Остается совсем неосязаемая возможность того, что невротические конфликты художника могут вносить вклад в его мотивацию к творчеству. Так, конфликты и поиск выхода из них могут быть темой его творчества. Живописец может, например, выразить свои личные впечатления от горного пейзажа, а может выразить и свой личный опыт внутренней борьбы. Но он может творить только до той степени, в которой живо его подлинное я, дающее ему способность к глубоким личным переживаниям и внезапным желаниям и возможность их выразить. Однако сами эти дарования подвергаются риску, поскольку при неврозе идет процесс отчуждения от себя.

И здесь мы видим слабость утверждения, что невротические конфликты – необходимая движущая сила для художника. В лучшем случае, они могут вызвать временное побуждение к работе, но сам творческий порыв и творческие силы могут исходить только от его стремления к самоосуществлению и присущей ему энергии. В той степени, в какой эта энергия направляется не на простое и непосредственное проживание жизни, а на необходимость что-то доказывать (а именно, что он тот, кем он не является), творческие способности художника обречены на умирание. Напротив, к нему может вернуться его продуктивность, когда во время анализа освободится его стремление (влечение) к самоосуществлению. И если бы силу этого влечения понимали, весь спор о ценности невроза для художника никогда бы и не возник. Художник творит не благодаря неврозу, а вопреки ему. «Своей непроизвольностью искусство обязано... творчеству личности, которая выражает себя».*