Базалетский бой - Анна Антоновская

— Вот если бы моих губ коснулись бархатные губы красавца Кайхосро, до смерти хранила б в памяти!

— Тебе нельзя, ты невеста. Вот я пока свободная.

— Пусть невеста, успею мужем налюбоваться. Тамара тоже невеста, а еще неизвестно, сколько раз поцеловал ее молодой князь Заза.

— Если очень попросишь, скажу, — задорно хохотала Тамара. — Как раз столько, сколько у него и у меня пальцев на правой и левой руке.

Девушки веселым смехом встречали признание.

Сегодня особенно шумно в Ламази: ждут гостей из замка Мухран-батони. По древнему обычаю, не только должно было угощать владетелей, но и веселить танцами и беседой. Поэтому лучшие танцоры и танцорки разоделись в праздничные наряды, лучшие певцы настраивали гуда-ствири, лучшие рассказчики с утра молчали, чтобы на празднике голос звенел сильнее.

На площади у церкови разостланы ковры, набросаны мутаки, широкие тахты, поставленные в ряд, тоже застланы коврами, на них мутаки и подушки побогаче: «Здесь сам князь Кайхосро будет отдыхать. Мирван тоже, Вахтанг тоже, Великий Моурави непременно! Говорят, княжны прибудут! Ух, ух, веселое лекури предстоит!.. Смотрите, Отар, Варгуш, Мераб как черти вертятся, разоделись как! Всегда с княжнами танцуют! А джигиты коней до блеска вычистили, себя тоже… Пожилые заняты не меньше: сколько телят, барашков, козуль закололи, сколько кур! А сладости в огромных котлах варили! А рыбы сколько! Полреки опустошили сетью. А фруктов не счесть! Как камнями ущелье, все скатерти ими завалены».

— Говорят, Моурави торопится, не может долго пировать!

— Если и торопится, знает: обычай нельзя нарушать.

— Правду говоришь, Кетеван! Приехал — значит, гость; а кто гостя без празднества отпустит?

— Пусть арагвинцы за стеной от злости посинеют! Нарочно начальник Илия велел дружинникам на башнях петь, танцевать тоже. Пандуристы туда подымутся. А если враг осмелится высунуть башку, для него уготованы огненные стрелы и пузыри с разъедающей глаза серой.

— Мой Петре говорит: «Самый громкий голос у сына Карумидзе. Он станет кричать на всю долину: «Победа Моурави! Да переживешь ты всех своих врагов!»

— Мой Рамаз говорит: «В новые дапи начнут бить!»

— Пусть блохи искусают ядовитый язык князя Зураба, до сегодняшнего дня его разбойники в лощинах крутятся.

— Пусть крутятся до следующей жизни, близко все равно не смеют подойти.

— Смотрите, женщины! Цагала на аспарези пошел, сейчас кричать на парней начнет.

— От дружеского крика рука сильнее становится!

С давних пор в Самухрано было установлено — над каждой полсотней дружинников начальствовал мсахури, а над всем отрядом каждой деревни главенствовал княжеский азнаур.

В Ламази все парни стремились попасть в полсотню мсахури Цагала, который, словно кузнец — мечи, выковывал из них ловких воинов, славившихся даже в замке Мухран-батони. Нередко цагальцев зачисляли в личную охрану князей.

Сегодня Цагала особенно придирчиво проверял меткость своих пятидесяти дружинников: ведь сам Моурави — шутка ли! — сам Моурави будет оценивать.

Внезапно возмущенный крик Цагала, сдобренный безжалостными насмешками девушек, огласил воздух: рослый, приятный парень, не опуская лука, уныло смотрел, как выпущенная самим Цагала дикая утка, даже не раненая, улетала прочь.

Мсахури рассвирепел:

— Ты что, ишачья твоя рука, откуда пришел? С Дигомского поля или из своего буйволятника?

— Батоно, мой ангел неспокойно сегодня на плече сидит, крылом руку толкнул.

— Теперь на ангела сваливаешь! Ангел на левом плече сидит! Это твою собачью руку черт толкнул хвостом!

— Не может, батоно, черт близко подойти, раз анг…

— Э-э, парень, — засмеялся худощавый старик, — наверно, забыл: ангелу тоже кушать надо — хоть и святой, как раз в полдень на небо улетает.

— Тогда моя ишачья и собачья рука ни при чем! — вскрикнул под общий смех парень. — Черт сильнее меня!

— Ни при чем? — разъярился Цагала. — По-твоему, Великий Моурави на поле битвы чертей собирается разгонять, чтобы не мешали тебе стрелы в недруга пускать?

Общий хохот так устыдил дружинника, что он искусал себе усы. Вперед выскочила гибкая девушка, гневно отбросив назад тяжелые косы. Глаза ее полыхали возмущением, ибо только вчера она необдуманно пообещала этому «увальню» выйти за него замуж.

— Батоно Цагала, разреши мне пронзить цель! — Не дожидаясь ответа, она выхватила у парня лук и наложила стрелу.

— Берегись! Не попадешь — велю твоей матери полкосы тебе отрезать!

Девушки испуганно зашумели:

— Оставь, Кетеван, почему рискуешь?

Но Кетеван, упрямо сжав пунцовые губы, твердо натягивала тетиву.

— Мой ангел уже победил, — насмехалась она, — а черт меня боится больше креста. Ночью поцеловать хотел, а я его таким подзатыльником угостила, что рога сшибла, он до утра их на земле искал, пока в собственном хвосте не запутался!

— Э-э, Кетеван, — подал голос худенький старик, — может, твой черт без хвоста ходит? Иначе почему без рогов остался? Может, это козел, тоже бородку имеет?

Под смех и двусмысленные намеки о неудачном ухаживании некоего стрелка Цагала взял из клетки птицу и, по принятому сигналу, подкинул ее. Птица, блеснув на солнце сине-сизыми перьями, взвилась вверх. Кетеван мгновенно метнула вслед ей стрелу. Птица перевернулась, на миг как бы застыла в воздухе и плашмя упала на землю.

На площади кричали, рукоплескали, особенно девушки, кинувшиеся целовать Кетеван.

Цагала, сдвинув на затылок круглую шапчонку, поправил у пояса кинжал.

— Спасибо, дорогая, не осрамила нас! — захлебывалась бойкая Тамара. Батоно Цагала, непременно Моурави ее ловкость покажи!

— Придется! — хохотал подошедший Мамука, начальник другой полсотни. Придется, раз дружинники целятся в птицу, а попадают себе… скажем, в спину.

Цагала порывисто обернулся и окинул Мамука насмешливым взглядом:

— А у тебя все попадают в спину или, может, кто-нибудь целился в тебя, а попал в свинью?

Раскатистый смех повис над площадью. Но Мамука хладнокровно ответил:

— В свинью не знаю, а только пятьдесят цесарок сейчас отнесли женщинам, чтобы на шампурах зажарили. Как следует угостим Моурави ловкостью моих дружинников. Пусть Моурави видит: Дигоми не всем глаза на затылок вывернуло.

— На затылок? — вдруг взревел задетый неудачник и, выхватив у Мамука лук, устремил стрелу в пролетающего воробья. Миг — и воробей кубарем пошел вниз и замер у ног победителя. Он снова метнул стрелу — и второй воробей свалился на землю.

Радостный крик сорока девяти дружинников, товарищей ухажера, огласил площадь. Подруги Кетеван неистово рукоплескали. Но Цагала не мог успокоиться и выкрикнул:

— Дорогой Мамука, напрасно твои пятьдесят дружинников в цесарок стрелы пускали, лучше бы в медведей — виднее!

— И тоже на шампурах хорошо жарятся! — хохотал пожилой кузнец.

Но и у Мамука немало было сторонников, ибо его пятьдесят дружинников тоже родились в Ламази.

И пошло такое веселье, что другие полусотники, бросив упражнения, прибежали посмотреть, не приехали ли Мухран-батони раньше, чем обещали.

Угадав, что пора натянуть вожжи, сухощавый старик посоветовал закончить веселый разговор и пойти всем к нему распить тунги вина, а потом как следует отдохнуть, ибо завтра перед гостями от большой радости дружинники сумеют стрелять только в мух.

Под общий смех и шутки все отправились к сухощавому старику. И всю дорогу Цагала и Мамука похлопывали друг друга по плечу, и каждый великодушно заверял, что желает победу неустрашимому другу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Ласковое теплое утро поднялось над отдохнувшей землей, золотя камни, разбросанные вокруг родника. Чирикнула красноголовая птичка, подскочив к прозрачной воде. Легкий ветерок донес с гор запах сочных трав и свежесть с вершин, заваленных снегом.

Замок пробудился мгновенно, словно облачко, похожее на серебряную трубу, проиграло сигнал. Засуетились прислужники, зазвенели подносы. Конюхи распахнули конюшни, кони насторожились и вдруг весело заржали, нетерпеливо пофыркивая, словно поняли, что предстоит прогулка, и готовы были сами подтащить к месту седловки дорогие праздничные седла. И сразу, вырываясь из душных псарен, беспокойно, тревожно залаяли собаки. Оглашая двор задорными возгласами, молодые князья первыми вскочили на бьющих бабками коней. Прыгая и на все лады визжа и всхлипывая, выражая восторг и просьбу взять их с собою, собаки всех мастей и пород плотно обступили дружески взирающих на них коней.

В Ламази выехали всей фамилией, даже пожилая княгиня, жена Вахтанга, даже младшая дочь Мирвана.

Изменяя себе, Дато любовался не красавицами княжнами, а двенадцатью внуками старой княгини; младшему едва исполнилось десять лет, но сидел он в седле, как опытный джигит. Все они окружили обожаемого Кайхосро, словно составляя его свиту. Впереди скакали старшие, чуть отступя — молодежь, за которой, восторженно взвизгивая, мчались любимцы псы: мохнатые, гладкие, приземистые, высокие, черные, серые, белые, коричневые, пятнистые, блистая на солнце вылощенной, приглаженной и расчесанной шерстью.