Голос из глубин - Любовь Руднева

А он спокойно, убежденно размышлял вслух, как бы вновь примериваясь к тому, что вроде б и оставалось за плечами, но и определяло направление будущих исследований, — речь шла о процессах, которые когда-то происходили в Индийском океане. Но ему мешала возня в первом ряду: Слупский рассылал кому-то быстрые записочки, обменивался довольно бесцеремонно репликами со своим оруженосцем, тот и вел осаду на Рощина, пожимал плечами и, соболезнующе поглядывая на Андрея, покачивал головой. В школе ребята из параллельного класса однажды устроили Эрику темную за его привычку ставить подножку тем, кто во время игры пытался обогнать его. И Андрей подосадовал на себя в который раз, что вперебивку серьезным мыслям вдруг осознал мимолетную, связанную с давним, почти нелепую. «Ну, пусть он проигрывает свой чижик-пыжик, чтобы выбить на глазах аудитории какую-то кеглю. Но я-то не для того здесь, чтобы сокрушаться, видя, как Эрик затевает не очень-то простодушные игрища».

После внезапной, но заметной паузы Шерохов продолжал:

— Континентальный массив Лемурии погружался, а кора приобретала свойства океанической, расширялась за счет вторжения глубинных масс и расползания в стороны окружающих котловин океана. На поверхности дна формировался базальтовый акустический фундамент, перекрытый потом осадками.

Теперь он забыл о Слупском, указывая на графики, таблицы, карты, пояснял, как проходили исследования, отвечал на вопросы об образовании подводных хребтов. Было ему увлекательно беседовать с не на шутку заинтересованной аудиторией. Чувствовал ее расположение и даже особый интерес к его ответам.

— В результате возникновения на периферии массива сколковых усилий и усилий сжатия отдельные фрагменты его оказались поднятыми и существуют в виде Западно-Австралийского, то есть Брокена, и Восточно-Индийского хребтов. А также Маскаренского хребта с расположенными на нем Сейшельскими островами, плато Кергелен с островами Кергелен и Херд, Мальдивского хребта с его островами.

Из разных концов зала приходили записки с просьбой еще рассказать об исследованиях в Атлантике, о хребте Китовом и, конечно, как сложилась совместная работа с лабораторией Рощина.

После Андрея вышел на кафедру Слупский. Передним двое молодых ленинградских ученых говорили, не выходя на трибуну, — им показалось сообщение Рощина примечательным. Один из них воскликнул: «Есть о чем думать, да и возникают новые импульсы, чтобы расширять исследования в этом направлении!» Верно, такая, как назвал ее Слупский, «простодушная заявка», переполнила чашу его «горечи».

Андрей слушал Эрика с тревогой: откуда появилось в нем некое подобие актерства?! Зачем ему, человеку рассудочному, холодному, — раньше он этими свойствами даже гордился, мол, для науки они куда как хороши, — теперь пускаться во все тяжкие, имитируя горячность. Еще бы, он должен, он хочет, — нет, он, наконец, обязан просто остеречь! И слова тасовал те, что раньше и не употреблял вовсе.

— Я, собственно, приехал не на обсуждение, — небрежно пробросил Слупский, — но, понимая, как легко сбить с толку тех, кто жаждет новаций, особенно нашу обещающую молодежь, — он подчеркнул это определение, — счел своим долгом остеречь доверчивых. Я сожалею, что Никита Романович, интересный ученый, слишком увлекся построениями геофизика Шерохова. — Слупский поднял руку на уровень своей макушки, открыв ладонь, как светофор. — Нет сомнений, Андрей Дмитриевич весьма осведомленный, опытный, может и повести за собой. Но позвольте спросить: куда? Какими методами? Преувеличение порой оправдано в искусстве, но допустимо ль в науке? Попробуем с вами ответить на этот вопрос. — Слупский коснулся узла темно-синего галстука, подобранного в тон костюму, словно проверяя экипировку перед тем, как нанести первый удар. — Поставим все на свое место, договорились?!

Он как бы завоевывал доверие аудитории, присоединяя ее к своей позиции, будто и партнерствуя, — не имело для него значения, хотела она того иль не хотела, был это прием, наверняка порой эффективный. Высокий, с удлиненным овалом лица, с подбородком энергичного очерка и решительным изломом густых темных бровей, умел он, когда очень хотел того, быть приятным собеседнику. Теперь он и вступал в якобы доверительный разговор, хотя преподносил давние заготовки — ни от одной отказываться не собирался. И явно почти кастово, физически ощущал свое звание «членкор», недавно обретенное, оно и придавало некий масштаб его суждениям, как бы заведомый. Он был на заметную ступеньку-лестничку выше тех, кого пытался представить искателями случайных построений. Все это сквозило в нравоучительных интонациях, в решительных, отсекающих жестах рук. Но мимоходом делал он как бы и небольшую уступку, признаваясь:

— Не всегда можем мы дать толкование некоторым явлениям при исследованиях дна океана. Но тут нет никаких оснований прибегать к окрупнению, — он усмехнулся, — так сказать, к возгонке-генерализации таких фактов. А нам преподносят вовсе частные толкования, — он вывернул обе ладони, вытянув руки, словно держал на весу некое блюдо, — как опорные постулаты. — Теперь руки вели свою незатейливую игру на кафедре. Слупский левой рукой уже твердо опирался о нее, а правой взывал к слушателям, присоединяя их к собственным неоспоримым выводам. — Возможно ль это противопоставлять глобальной гипотезе тектоники плит?!

Андрей сидел уже не на прежнем месте в зале, а на виду у всех, почти бок о бок с кафедрой. С чувством возрастающей неловкости слушал Эрика. Все-таки он так и не высвободился от давнего ощущения некоей причастности к тому, что тот делал, — запоздалая дань их былому содружеству казалась самому Шерохову анахронизмом чувства, но вновь и вновь она давала о себе знать рассудку вопреки. Он еще помнил, когда сам Эрик, искренне презирая демагогию, да еще публичную, цедил сквозь зубы, слушая иного оратора: «В науке дешевка трижды непростительна!» Есть же у него за плечами жизнь одаренного исследователя, хотя в последние годы дух престижности сбил его с панталыку. Впрочем, как недавно он сам говорил Андрею, перед тем, как тому пришлось уйти из института, наступила его, Слупского, пора «крупномасштабно руководить».

И вдруг из зала, из последних рядов, прозвучал чей-то задорный голос:

— Зачем декретировать даже серьезную гипотезу, выдавать ее за аксиому?!

Но Слупский лишь прибавил в заключение несколько округлых фраз о победном шествии подлинно научных гипотез.

Его сменил на кафедре Рощин, он отвечал на вопросы, обращенные к нему. Улыбнулся одними глазами, опять напомнив Андрею сдержанную ироничность Дирка, оговорил:

— Возможно, восстановление маринополинологами того, что происходило давно, так давно, миллионы лет назад, грешит фрагментарностью, — работы наши продолжаются, а материал, не скрою, увлекает. Но о какой дезориентации может идти речь? Мы, кстати, далеки от мысли отрицать то плодотворное, что привнесла гипотеза тектоники плит. Но вряд ли стоит кого-нибудь корить, если мы не можем абсолютизировать ее. Не можем отворачиваться от убедительных результатов долгих исследований обширных областей континентальной коры, преобразованной в океаническую. Почему мы должны игнорировать развитие геологии в этом направлении? Я замечаю, как увлеченно вникают в эти процессы наши молодые ученые, студенты-старшекурсники. Их естественно притягивают горячие точки современной науки. Разве крамола, если в сообщениях и у нас, и за рубежом показано, как в океане кора континентального происхождения перекрыта базальтами, но, подчеркиваю, содержащими редкие элементы.

Никита короткое слово «редкие» произнес врастяжку, как бы прописал иным цветом.

— Мы узнаем — континентальный слой погружен на большие глубины, и ученым представляется: такие процессы исключают полосовое наращивание, связанное лишь с рифтогенезом. — Рощин развел руками и помотал головой. — Да, я вновь подчеркиваю некоторые моменты, чтобы только отвести соболезнования по поводу наших мнимых заблуждений. В своей лаборатории мы не можем, не смеем отгораживаться ото всего нового, что привносят в науку геофизики, геохимики и другие наши собратья, кстати и не претендующие высказывать истины в последних инстанциях. Зачем нам стеснять мысль, ищущую ответа?!

Таким Андрей видел Рощина впервые. Понял — в аудитории находились и ученики его, аспиранты, и Никита не мог пренебречь ни одним из многочисленных выпадов Слупского.

Но тут Шерохов почувствовал, как усиливается его привычный тик. Сводило плечи, шею. Он захотел отвлечься, невольно взглянул вверх, на потолок. Но клубящиеся облака, вычурные фигуры тяжеловесно вспархивающие над ними, показались навязчивыми, как дурное наваждение.

В перерыве он помогал Рощину снимать карты и таблицы со стен и стендов. Неожиданно Никита сказал то, о чем с тоской думал Андрей: