Анна Леопольдовна - Игорь Курукин

Много лет спустя Державин писал про правление «царь-девицы»:

Слава доброго правленьяРазливалась всюду в свет.Все кричали с восхищенья,Что ее мудрее нет.

Брауншвейгскому же семейству была уготована роль злодеев. Сторонники Елизаветы в процитированных выше сочинениях выглядели боговдохновенными спасителями отечества, а сама она — исполненной христианского смирения, не помышлявшей о престоле и даже целовавшей руку заведомому злодею Бирону — «свинии в вертограде». Анна Леопольдовна, напротив, была представлена недостойной власти — разве могла дочь мекленбургского герцога тягаться с прямой наследницей Петра Великого, у которой «тысяща таковых служащих князей в рабстве престола российского обретается»? Анна же не только угнетала «страждущую Елисавет», но и стремилась присвоить себе царский венец!

Торжествующая добродетель обязана если не быть, то выглядеть милосердной. Арестованную семью несколько дней держали во дворце Елизаветы, а потом посадили в закрытые возки и повезли в Ригу, ведь манифестом было публично обещано отправить ее в немецкое «отечество». В один день 29 ноября 1741 года начальнику конвоя генерал-лейтенанту В. Ф. Салтыкову были вручены одна за другой три инструкции. Первая требовала как можно быстрее доставить свергнутого императора и его семью (через Нарву, Дерпт, Ригу) в курляндскую Митаву, оказывая «их светлостям должное почтение, респект и учтивость» и обеспечивая в пути «всякое довольство». Вместе с принцессой предстояло ехать сестрам-фрейлинам Юлии и Якобине Менгден, трем камер-юнгферам, карлице Катерина, «сидельнице» Катерине, кормилицам, прачкам и прочему обслуживающему персоналу. Вторая инструкция приказывала ехать «с величайшею поспешностию», объезжать крупные города или проезжать через них ночью, не останавливаясь; не допускать каких-либо разговоров Анны Леопольдовны и Антона Ульриха с окружающими и, формально не запрещая переписки, все письма «отбирая, присылать в Кабинет, однако так осторожно поступать, чтоб они признать не могли». Последняя, «секретнейшая», инструкция предписывала «ради некоторых обстоятельств» везти арестантов, наоборот, как можно медленнее; в Нарве пробыть не меньше восьми — десяти дней, а в Риге держать их под строжайшим караулом до получения дальнейших указаний о выезде в Митаву, которого так и не последовало479.

Перед отъездом императрица велела спросить Анну, нет ли у нее каких-либо просьб. Опальная принцесса попросила только одного: не разлучать ее с фрейлиной Юлианой Менгден. Елизавета не возражала.

Несбывшийся отъезд: Рига и Динамюнде

Близкий в то время к Елизавете маркиз Шетарди сообщил в конце ноября в Париж, что императрица решила не выпускать брауншвейгское семейство за границу, пока в Россию не доберется ее племянник Карл Петер Ульрих, герцог Голштинский. Поскольку ехать будущему императору Петру III предстояло через Мекленбург или Брауншвейг, «потому решено для безопасности особы герцога в пути задержать в Риге принца и принцессу Брауншвейгских с детьми их до тех пор, пока тот не достигнет русских пределов». С его прибытием новая императрица рассчитывала уладить принципиальный вопрос о престолонаследии.

Пленницу должно бы было насторожить прибытие гонца-сержанта с предписанием: «…объявить принцессе Анне и ей сказать, чтоб она по тому нам в верности присягу, в присутствии вашем и нашего лейб-гвардии Измайловскаго полку майора Гурьева, учиня, крест и Евангелие поцеловала. И в том за себя и за сына своего, принца Иоанна, и дочь ее, принцессу Екатерину, ибо они все в нашем законе, подписала». Ведь хотя она и состояла в православном «законе», но, отправляясь в заграничное изгнание, становилась иностранкой, и в этом случае обязательство «верным, добрым, и послушным рабом и подданным быть» являлось излишним. Тем не менее Анна Леопольдовна подписала присланную бумагу: «Принцесса Брауншвейг-Люнебургская Анна с детьми своими принцом Иоанном и принцессою Екатериною по сему присягали и своеручно а и в место детей мои подписуюсь».

Огромный «поезд» под конвоем из трехсот гвардейских солдат и офицеров прибыл в Ригу 27 или 28 декабря 1741 года. Но вместо отправки в «заграничное отечество» семейство почти год томилось в рижском замке под бдительным надзором В. Ф. Салтыкова.

Между тем в столице Елизавета занялась поисками монарших драгоценностей, в исчезновении которых подозревала Анну Леопольдовну и ее окружение.

Уже по пути, в Нарве, был учинен допрос наперснице принцессы. Юлиану Менгден для острастки обвиняли в умысле об «отмене наследства престола российскаго, ибо чрез тебя принцессе Анне и штатской советник Темирязев представляем был», и предлагали признаться под угрозой «высочайшего и правосудного гнева»; но главные вопросы не касались политики:

«Известно есть, что по арестовании бывшаго герцога Курляндского блаженныя памяти ея величества государыни императрицы Анны Иоанновны все алмазные вещи взяты принцессою Анною Брауншвейг-Люнебургскою. А ныне многих из них, яко то: жемчужной гарнитур на платье бывшей герцогини Курляндской и купленный у Рондовой жены алмаз, тако ж бывшей герцогини Курляндской золотой сервиз и многих присланных с персидским послом алмазных и золотых вещей не находится и прочего. Но как ты всегда была при ней и для того о всём тебе о том не ведать нельзя, того ради имеешь объявить самую истинную правду, не утаивая ни для чего, куда что из того девалось. Кому как чрез тебя, так и чрез кого других что брано, тайно и явно?

Сколько денег ты от нея, принцессы, из Соляной конторы, тако ж из других мест получила и куда их девала?

Не переводила ль ты каких денег и в чужие края, сколько и чрез кого?

Потому ж, сколько графу Линару или другим кому денег и алмазов отдано? И у кого в России и в других местах такия вещи и деньги, от тебя данныя, в сохранении имеются?..»

(Добрая принцесса, как вспоминал ювелир Позье, не мелочилась, даря «камни», а слухи еще преувеличивали ее щедрость. Шетарди передавал, что отбывавший в сентябре 1741 года на родину Линар увез с собой «на 150 000 бриллиантов; драгоценности фаворитки стоят по крайней мере столько же»; правительница осыпает подарками любимицу-фрейлину и тайно посылает драгоценности отцу, изгнанному из собственного герцогства.)

Юлиана подробно отвечала:

«На 1-й. Жемчужный гарнитур в казенной, у камердинера Гранкина, весь сполна, в красном ларчике, оклеян опойком; а что купленный алмаз у Рондовой жены, того заподлинно не знаю и какого величества — не видала, а сервиз золотой, бывшей герцогини Курляндской, остался в зеленой комнате в моржевой бауле, привезенной персидским послом. Алмазы и золотыя вещи и прочие алмазы принцесса изволила к себе положить в кабинет, который за стеклами в желтой комнате, и золотые вещи, которыя им привезены, тут же в кабинете положены. А прочее всё отдано в казенную, Симонову, токмо из оных привезенных персидским [послом] вещей вынуты из перстней два алмаза, и которые отданы мне, и оные положены в серебряное блюдечко с крышкой и остались в комнате моей, на столе уборном. А из алмазных вещей складень и перстень бриллиантовые отданы жениху моему для переделывания, о котором объявлено от принцессы князю Куракину, который перстень был покойной государыни Анны Иоанновны; да брату принцеву отдан орден и кавалерия бриллиантовые, фельдмаршалу Миниху две табакерки золотыя, осыпаны искрами бриллиантовыми, да сыну его, обер-гофмейстеру Миниху, дана одна табакерка золотая с бриллиантами ж, которыя табакерки были герцогини Курляндской; да ему ж, гофмейстеру Миниху, даны пряжки бриллиантовые бывшего герцога Курляндского, ценою в 2000 рублей. На сей мой ответ объявляю самую истинную правду, не утаивая ни для чего, чрез меня и чрез других ни тайно, ни явно никому не давано.