Новый Мир ( № 4 2013) - Новый Мир Новый Мир

Александр Пятигорский. Философская проза. Том II. Воспоминания странного человек. Роман. Составление, редактура и предисловие Л. Пятигорской. М., “Новое литературное обозрение”, 2013, 560 стр., 3000 экз.

Второй том из начатого издательством “НЛО” Собрания философской прозы Пятигорского включает в себя роман “Воспоминания странного человека…”, замысел которого возник у автора в 1945 году, ну а работа над текстом была завершена в 1999-м; также в книгу вошли два эссе Пятигорского (“Двадцать первый век: персона или личность?”, “Устав для индивидуального члена класса по выработке отчужденного мышления”); беседы Пятигорского с Кириллом Кобриным (о жанре романа сегодня) и Отаром Иоселиани (“…о смерти, о сознании, о кино…”); эссе о Пятигорском Отара Иоселиани и И. П. Смирнова. Завершает том работа Людмилы Пятигорской “Упражнение в необязательном безумии”, представляющая собой развернутый комментарий-размышление к роману с использованием фрагментов воспоминаний о начале ХХ века в России самых разных свидетелей и участников упоминаемых в романе событий (Бунин, Гиппиус, Палеолог, Николай II, Юсупов, Горький, Ремизов, Распутин, Джон Рид, Мережковский и др.).

Ольга Седакова. Три путешествия. М., “Новое литературное обозрение”, 2013, 160 стр., 1000 экз.

Проза поэтическая — “„Путешествие в Брянск”, „Путешествие в Тарту” и „Opus incertum” — это путешествия во Время. Покидая Москву, поэт открывает читателю вид на эпоху. Из провинциального Брянска — на время советских 70-х, из уже „не нашего” Тарту — на Россию 90-х, из Сардинии — на время общей политкорректности и нашего от нее убегания”, — от издателя. И от автора: “Непринужденность, которой я искала для прозы, — не та непринужденность, которая сразу же рвется в развязность, как повелось на Руси, — ключ к ней я нашла у Лоренса Стерна. Кстати, и Венедикт Ерофеев говорил о его „Сентиментальном путешествии по Франции и Италии” как о своем образце”.

Борис Слуцкий. Когда над стихами плачут. Составление, вступительная статья и комментарии Бенедикта Сарнова. М., “Текст”, 2013, 382 стр., 2000 экз.

При том что Слуцкий был широко известным, регулярно печатавшимся в СССР поэтом, содержание и масштабы самого явления его поэзии, похоже, начинают осознаваться только сегодня. Составленная Бен. Сарновым книга избранных стихотворений Слуцкого предлагает один из возможных образов поэта: “… состав книги, которую вы сейчас держите в руках, отражает все-таки мой выбор. И конечно, я не смею утверждать, что если бы Борис Слуцкий решил сам собрать книгу своих стихотворений под таким заглавием, он включил бы именно те стихи, которые выбрал для этой книги я”. Кроме стихов, занимающих в книге чуть менее половины объема, составитель включил очерки и автобиографическую прозу Слуцкого, а также — развернутую, специально для этой книги написанную статью, а точнее, мемуарный очерк об истории своих взаимоотношений со Слуцким. Завершают книгу комментарии к текстам, и характер этих комментариев несколько отличается от нормативного — кроме необходимых в данном случае исторических и историко-литературных справок они содержат еще и развернутый комментарий современника и друга поэта. Иными словами, перед нами книга Бориса Слуцкого и одновременно — книга о Слуцком, составленная и написанная человеком его поколения.

Людмила Улицкая. Священный мусор. М., “Астрель”, 2012, 480 стр., 100 000 экз.

Автобиографическая проза Людмилы Улицкой.

*

Владимир Агеносов. Избранные труды и воспоминания. М., “АИРО-XXI”, 2012, 704 стр., 500 экз.

Книга заслуженного деятеля науки России, автора школьных и вузовских учебников по истории русской литературы, профессора В. В. Агеносова, представляющая своеобразный итог его сорокалетней научно-педагогической деятельности и включающая в себя работы разных жанров — от литературоведении до мемуаристики. В книгу вошли статьи о жанре русского философского романа, написанные на материале творчества Чернышевского, Достоевского, Булгакова, Леонова и других; работы о Серебряном веке, в отдельный раздел собраны статьи о литературе русского зарубежья (о Шмелеве, Осоргине, Георгии Иванове, Арсении Несмелове и т. д.); статья о Шолохове, за которую автора усадила обеспокоенность наметившейся в нашем новейшем литературоведении идеализацией образа классика, — статья эта отнюдь не “разоблачительная”, автор в полной мере отдает дань значимости явления Шолохова как художника, но и не игнорирует сложности личности писателя. Свои взгляды педагога-методиста Агеносов сформулировал в работе “Концептуальные основы нового школьного учебного комплекса по русской литературе ХХ века”.

Илья Басс. Жизнь и время Гертруды Стайн. М., “Аграф”, 2013, 242 стр., 1000 экз.

Первое жизнеописание Гертруды Стайн на русском языке. Увы, с неимоверным опозданием появившееся. Как, впрочем, и сами ее тексты (опять же, в очень ограниченном количестве). Печаль наша в том, что Стайн является одной из центральных фигур мировой литературы прошлого века, и прозу ее хорошо было бы прочитать как минимум каждому пишущему (особенно в России). Дело здесь не только в экспериментах Стайн с литературной формой. Дело еще и в самом духе ее творчества — в торжествующем на ее страницах высвобождении литературы и искусства от использования его — в том числе и самими творцами — в целях сугубо утилитарных, как бы благородно они ни выглядели. Однако творческое наследие Стайн мы были вынуждены осваивать кружным путем — по отражениям в творчестве переводившихся у нас писателей. Доступ к первоисточнику открылся только в последние годы. То есть настоящее знакомство с Гертрудой Стайн происходит у нас, так сказать, задним числом. И тем не менее выход книги Басса в определенном смысле — событие. Перед нами труд исследователя, проработавшего огромный объем документальной и мемуарной литературы и выстроившего на этой основе сюжет биографии Стайн. В книге — история семьи, взаимоотношения с братом, годы учебы, переезд в Париж, увлечение живописью и коллекционированием, начало литературного творчества и постепенное погружение в него, литературные и художественные связи, портреты ближайших ее друзей и история сложных, как правило, их взаимоотношений, стиль жизни, повседневный быт и многое другое. При этом повествование Басса — это отнюдь не компиляция из мемуарных свидетельств, что-то вроде беллетризованного повествования, ориентированного на жанр “Стайн в жизни”, но именно — биография, написанная литературоведом, предлагающим свою методу в работе с материалом, проделывающим анализ свидетельств и, соответственно, выстраивающим еще и собственную концепцию судьбы Стайн. К несомненным достоинствам книги следует отнести также проработанность тем, которые стыдливо обходились в немногочисленных публикациях о Стайн, скажем, природа ее гомосексуальности, имеющей прямое отношение и к характеру, и к содержанию ее творчества; или же — достаточно сложные отношения Стайн со своим “еврейством”, связанные, как предполагает автор, с причудливостью ее политических взглядов в разные периоды жизни. Недостатком книги воспринимается отсутствие рядом с сюжетом истории жизни Стайн параллельного — а лучше бы накрепко увязанного с ним — сюжета с историей Стайн — художника и теоретика. Но здесь автор честен — он четко обозначил границы, в которых работает, названием книги: “Жизнь и время Гертруды Стайн”.

Комплекс Чебурашки, или Общество послушания. Составление, общая редакция И. С. Веселовой. СПб., Пропповский Центр, 2012, 272 стр., 1000 экз.

Проект трех петербургских филологов и антропологов (Светлана Адоньева, Инна Веселова, Юлия Мариничева), исследующих так называемый “комплекс Чебурашки”, то есть набор символических жестов, ставший системой, с помощью которых в русском и советском обществе осуществляется социальный контроль — от благословления или, напротив, проклятья, сглаза, до похвальных грамот в школе или получения права на роль Снегурочки. “Этос взыскания оценки, или, как мы его называли, комплекс Чебурашки, усвоенный и встроенный в тело, подобно радиации пронизывает самые разные сферы человеческой деятельности: приватные и публичные, профессиональные и семейные. Он определяет привычки думать и действовать, или, по Ухтомскому, — „поведенческую доминанту”. Внешняя оценка, оценка „коллектива” для советского человека была самой главной, об этом свидетельствует каждая доска почета, украшавшая любое публичное место советской страны. „Восстать против своего жребия… было трудно, — писал Бродский, — из-за родителей, из-за того, что ты сам страшишься неведомого. А главное, потому что будешь непохож на большинство, большинство же — ты впитал это с материнским молоком — право”” (от составителей).